Люди грозных лет

— Как самочувствие, Паша? — прокричал Ивакин.

— Ничего, терпится, — с трудом ответил Круглов.

— Все, браток, пролетит-пронесётся, не то видывали и не то еще увидим. Закурим, что ли?

Ивакин достал заветный подарок жены — расшитый бисером кисет, насыпал в газетную бумагу табаку и протянул кисет Круглову.

Круглов несколько раз принимался свертывать цигарку, но то рвалась бумага, то рассыпался табак. Наконец, собрав все силы, он свернул папиросу, прикурил от поднесенной Ивакиным спички и, затянувшись крепким, режущим горло дымом, удушливо закашлялся.

Табачный дым несколько успокоил Круглова. Он уже меньше думал о смерти, и мысли его потекли в другом, не раз хоженном направлении. Он вспоминал довоенную жизнь, но из нее наиболее ярким и желанным воспоминанием были годы юности и молодости, когда они, Кругловы, жили большим домом и считались силой в своей местности, когда он, Пашка Круглов, одевался лучше других и на него с завистью смотрели многие парни. Он видел свой дом с шестью окнами на улицу, под железной крышей, с двумя амбарами напротив, с большим двором, где стояли лошади, коровы, свиньи, овцы. Как наяву, представлялся ему серый в яблоках тонконогий рысак со злыми косящими глазами, с волнистой гривой почти до колен. Вспоминалась и Наташа, такая гордая, красивая в молодости и угрюмая, нелюдимая в тот день, когда он уходил в армию. Провожая родных, все женщины плакали, а она и слезинки не уронила. Пятнадцать лет прожили вместе, детей народили, но она так и осталась чужой, совсем безразличной к нему. Все ждут своих, а Наташка, видать, и думать о нем позабыла.

Как сон, мелькали воспоминания, обрываясь, когда снаряд ахал почти над головой, и вновь всплывая при коротком затишье.

— По местам! — крикнул в дверь сержант, и Коновалов с Ивакиным, чуть не сбив друг друга с ног, рванулись к пулемету.

Круглов выкарабкался из блиндажа и не узнал так хорошо знакомый холм. Сплошь, сливаясь одна с другой, темнели воронки. Всю землю усыпали зазубренные, еще теплые осколки. Увидев эти куски металла, Круглов содрогнулся, мгновенно представив, что было бы с ним, если б маленький такой кусочек впился в него. От этого представления у него остро зачесалось тело.

Гул артиллерии стих, и в просвете левой амбразуры Круглов увидел бежавших прямо на дзот немецких солдат. Их было много, и все они стреляли. Увидев немцев, Круглов почувствовал страшное одиночество и неприятную, подступавшую к горлу тошноту. Ему казалось, что на нашей стороне уцелел только один-разъединственный их пулеметный дзот, что только они четверо стоят сейчас перед этими бегущими, стреляющими людьми, и сколько они ни стреляй, всех бегущих все равно не перестреляют и сами погибнут, никем не замеченные и никому не известные. Страх смерти снова охватил Круглова. Все сейчас было для него чужим; только одного хотел он: уцелеть, выжить любым путем. И в этот момент самого сильного душевного смятения у него мелькнула, как ему казалось, спасительная мысль о плене. «Это ж, — размышлял он, — немцы сами в листовках пишут и ночами по радио из своих окопов кричат: «Сдавайтесь в плен! Переходите к нам! У нас хорошо!»

— Огонь! — крикнул сержант, и Коновалов, прильнув к пулемету, ударил длинной очередью. В дзоте сразу стало дымно и душно.

— Патроны! — закричал Ивакин.

Круглов привычно подхватил коробку и, раскрыв ее, подал Ивакину.

— Влево по ориентиру два, прицел шесть, целик ноль, — командовал сержант, а Коновалов все строчил и строчил, не отрываясь от пулемета.

— Стой, угомонили! — расслабленно сказал сержант и устало прилег на пулеметную площадку.

Начался новый налет немецкой артиллерии, снова вокруг дзота бушевал и свирепствовал огонь и грохот.

— Рассчитаться с нами решили, — прижимаясь к стене, сказал Коновалов.

Один снаряд взорвался на бруствере прямо у входа в дзот, и Круглова горячей волной воздуха отбросило к стене. Подумав, что он уже убит, Круглов медленно осел на землю.

— Паша, — с флягой в руках склонился над ним Ивакин, — глотни, глотни водички. Сразу полегчает.

Круглов омертвелыми губами нащупал холодное горлышко фляги и жадно потянул подслащенную воду.

Пока Круглов приходил в себя, а Ивакин хлопотал над ним, немцы начали новую атаку, и пулемет бил теперь все более частыми и длинными очередями.

— Круглов, быстро за патронами! — крикнул сержант и, увидев, как подносчик метнулся к выходу, добавил: — Карабин, карабин возьми!

По извилистым, запутанным ходам сообщения, пригибаясь и падая при каждом взрыве, Круглов добрался до патронного пункта. Ничего не отвечая на расспросы снаряжавших ленты назойливых ездовых, нагрузился коробками и пополз назад.

У самого входа в дзот он остановился от удивления и невольно попятился назад. Прикрывавшая дзот земляная насыпь взрывами нескольких снарядов была разметана, и голые бревна, как на развеянной ветром соломенной крыше, сиротливо желтели в тусклых лучах солнца. Но пулемет по-прежнему бил очередями, а сержант, Коновалов и Ивакин были живы и невредимы.

Расставив коробки, Круглов присел на землю и закурил. Все тело разламывала нестерпимая усталость, и перед глазами мелькали оранжевые круги. От непрерывного грохота, треска и воя ломило в ушах. Все его мысли в этот момент сосредоточились только на самом себе, на своей жизни, которая, как он считал, вот-вот кончится. От этого с новой силой вспыхнула злость на других людей и жалость к самому себе. Эти чувства еще более усилились, когда в полуразрушенный дзот вошел командир роты, весело поздоровался со всеми и похвалил за хорошие действия.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите покинуть дзот и перейти на новую позицию? — спросил сержант. — Пристрелялись они, житья не дают, вот-вот разнесут в щепки.

«Жди, так и разрешит он тебе», — раздраженно подумал Круглов.

— Да, да. Переходите, и поскорее, — ответил Бондарь, — только за себя оставьте Коновалова, а сами идите в первый взвод и принимайте второй расчет. Там один подносчик патронов остался, все остальные погибли.

«Вот там люди погибли, а ему все равно, — думал Круглов, — целых три человека на тот свет отправились, а он посмеивается. Он-то, известно, выживет, ему что, а я?»

От этих мыслей ему до слез стало жаль себя, и он, передвигая обессилевшее тело, сам не помня как, вслед за Коноваловым и Ивакиным тащил, казалось, непомерно тяжелые коробки.

Едва установили пулемет на новой позиции и открыли огонь, как слева и впереди, там, где темнели остатки растерзанного дзота, послышалась частая стрельба, рев танковых моторов и по лощине назад группами и в одиночку побежали наши.

— Немцы прорвались, ленту! — крикнул Коновалов, но открыть огня не успел. Прямо перед пулеметом взорвалось несколько мин, застелив все едким дымом. Коновалов тяжело осел, выпустив рукоятки пулемета.

— Санитара, скорее санитара! — что есть силы закричал Ивакин и сам взялся за пулемет.

Подскочившие санитары унесли Коновалова, а Ивакин без остановки стрелял и стрелял по бежавшим зеленошинельным фигурам.

— Пашка, бери пулемет, — прохрипел Ивакин, сползая на дно окопа, — бей их. Меня в плечо левое, в грудь, кажется…

Круглов потянулся к рукояткам, но, увидев метрах в ста от пулемета бежавших в полный рост немцев, весь задрожал, холодея и покрываясь испариной.

— Бей, чего медлишь, — хрипел Ивакин.

Круглов слезящимися глазами очумело глядел на страшных от близости немцев и, онемев, чувствуя только свое разморенное тело, уперся ногами в землю, подпрыгнул и, подняв руки, побежал им навстречу.

— А-а! Гадина! — скрипя зубами, простонал Ивакин. — Предатель!..

Превозмогая боль, он привстал, дотянулся рукой до спускового рычага и нажал его. Пулемет затрясло, но он удержал его, приподнялся выше, пытаясь найти Круглова и ударить и по нему и по немцам. Но силы уже оставили его. Последним напряжением воли Ивакин вытащил гранату из сумки, зубами отогнул и вытащил чеку…