Разведчик

Оборона у них, конечно, хлипкая. Двенадцать винтовок — шесть «трехлинеек», две «СВТ», четыре немецкие. И «максим». Трофим на него, как на икону, уставился.

— Первая, — говорит, — вещь против орков.

— Орки, — спрашиваю, — это такие зеленые, с клыками?

— Они самые.

— Ну, по ним из «максима» самое то. Хотя мне лично немецкий «МГ» больше нравится.

Гляжу — веревка какая-то по земле протянута, за, камень уходит. Заглянул — ни черта себе. Веревка к гранате противотанковой примотана, а граната — к авиабомбе. Немецкая фугаска, 250-килограммовая.

— Это еще что?

— А это, — Трофим отвечает, — на крайний случай. Если уж совсем зажмут — дернем, благословясь, и будет и нам, и им.

— Дернуть, — говорю, — это, конечно, здорово. А почему 6 не взять эту дуру и не рвануть ею мостик прямо сейчас, не дожидаясь, пока зажмут? А то ведь в последний момент еще неизвестно, как обернется. Оборону вашу хилую смести — даже «фердинанд» не нужно подтягивать. Полковушку приволокли — и вышибли вашу баррикаду, как фигуру в городках. А если с миномета долбануть — одной мины на этот мешок каменный хватит и еще лавиной накроет так, что и могилу братскую копать не надо.

— Так ведь, — отвечает, — пробовали уже. Ничего это не даст. Переход в другом месте объявляется. А там-то уж замка нет.

— Все равно, — говорю, — хреновая у вас оборона. Совсем хилая.

— Да уж какая есть.

— Вот за такой ответ, — говорю, — и под трибунал можно. Оборона должна быть ни какая есть, а какая надо и еще лучше. Только для этого о ней думать постоянно надо. И работать над ее совершенствованием.

— И как же ее, по-твоему, — Трофим интересуется, — усовершенствовать?

— Да много как, — отвечаю. — Вот, например, я вчера у Аулея тарелки из дюраля видел. Где вы его взяли?

— Там же, где и бомбу, — говорит. — С самолета.

— А что за самолет?

— Немецкий.

— Немецкий, а дальше? Тип какой?

— Не знаю, — отвечает. — Они его без меня разобрали. Я только крыло видел, его целиком в замок приволокли.

— Я, — Кара встревает, — видела.

Начал я ее расспрашивать — тот еще источник информации. Словно венгра какого-нибудь по-немецки допрашиваешь, а он слов знает еще меньше тебя, да и то не те. Кое-как разобрался.

— Эх, — говорю, — олухи. Это ведь «Хейнкель-111» был. На нем одних огневых точек не меньше пяти штук. Вот и представь себе, Трофим, вместо одного твоего «максима» — пять авиапулеметов. Такой шквал свинца — кого хочешь смести можно. И потом бомба эта ваша — хорошо, если сдетонирует от гранаты, а вдруг нет?

— А ты что предлагаешь?

— Взять, — говорю, — и разобрать ее. Нормальную мину соорудить. Даже тол не надо вытапливать — просто дыру в корпусе проделать и взрыватель по-человечески приспособить.

Да и вообще. Сейчас линия фронта опять в эти места вернулась и добра к вам должно сыпаться — только успевай карманы подставлять.

Эх, старшину бы нашего сюда, Раткевича. Он бы тут через неделю колхозы учредил, а за месяц и вовсе полный коммунизм построил.

— Об этом, — говорит Трофим, — ты лучше с отцом Иллирием поговори. Он у нас и духовный наставник, и магии обучен.

— Он что, — спрашиваю, — две должности совмещает?

— Он больше совмещает. У нас тут церковь воинствующая.

Ну, думаю, вот только попов с пулеметом мне и не хватало.

Глава 4

Попа мы обнаружили в комнатушке при часовне. Сидит он себе, вроде бы и не делает ничего, только шарик стеклянный по столу катает.

— Да пошлют тебе боги добрый день, — говорит, — Сергей. С чем пожаловал?

— И вам доброе утро, — говорю. — Вопросы у меня тут возникли.

— Раз вопросы, а не вопрос, — говорит Иллирии, — тогда садись за стол. Кара, а ты, будь так добра, принеси нам из кухни что-нибудь, хвалу богам воздать.

Рыжая пару секунд потопталась — очень уж ей, видно, услышать хотелось, о чем я попа допрашивать собрался, — и умчалась.

Как она в дверях скрылась — я аж дух перевел. Умотала она меня за утро.

Иллирии за моим взглядом проследил и тоже усмехнулся.

— Кара, — говорит, — девушка хорошая. Даже очень хорошая. Только… как бы это точнее сказать… Слишком много ее иногда бывает.

— Не то слово, — говорю. — Окружает со всех сторон и многократным численным превосходством давит.

— Кстати, — священник вдруг серьезным стал, — ты случайно не помнишь точное время, когда ты в наш мир попал?

— Ну, — говорю, — если считать, что я сразу после взрыва провалился, то часов в одиннадцать. В полдевятого мы на болотце наткнулись, полтора часа по нему хлюпали, на островке обсохнуть успели… Да, скорее всего, ровно в одиннадцать, меня ведь вторым залпом накрыло, а немцы народ пунктуальный — если есть возможность ровно в ноль-ноль пальнуть, в ноль-ноль и пальнут. Так что ровно в эльф.

— Хм, одиннадцать, — поп вроде о чем-то своем глубоко задумался. — Видишь ли, — говорит, — я с вашим измерением времени не очень знаком, но вчера весь день сочетание звезд очень интересное было. Ты, Сергей, свой гороскоп когда-нибудь видел?

— Я, — говорю, — даже в свое личное дело ни разу не заглядывал. А уж в хиромантию всю эту и вовсе никогда не верил.

А поп куда-то сквозь меня смотрит.

— Все верно, — говорит, — все совпадает. Ты из другого мира, наши боги над тобой не властны, а в Судьбу свою ты не веришь — и поэтому сам ее творишь. Все совпадает.

— Понимаешь, — говорит, — Сергей. Я астролог, конечно, слабый, но вчера после нашего разговора пошел на звезды посмотреть. Посчитал, что раз ты в нашем мире только вчера объявился, то это и есть день твоего рождения. И попытался твой гороскоп составить.

Тут я наконец чего-то вспоминать начал. Читал в одном трофейном журнале — фюрер бесноватый тоже вроде в эту херню верит.

— Ну, интересуюсь, — и чего там ваши звезды мне напророчили?

— Знaeшь, Сергей, — отвечает Иллирии, — ты уж меня прости, но то, что я в эту ночь увидел, я ни тебе, ни Кape не скажу. И даже Аулею с Матикой тоже. Я тебя только об одном попрошу — когда будешь выбор делать — не ошибись! А лучше — не делай его вовсе!

Ну и ерунду же он несет. Причем на полном серьезе. Я-то вижу — он все это верит, как в оперативную сводку.

— Все сразу выбрать нельзя? — спрашиваю. Тут он на меня так глянул. Даже не дико, а с восхищением и каким-то и ужасом, словно я ему конец света после дождичка в четверг напророчил.

— Все можно, — шепчет. — Все можно. Ах я, старый дурак. Все ведь возможно.

Тут рыжая объявилась. Полную корзинку фруктов приволокла. Некоторые знакомые, а часть — первый раз вижу. Даже брать их боязно — вдруг это какие-нибудь ананасы местные и с них кожуру прежде счищать нужно. Прямо, дурак, как рыжей наши консервы.

Выбрал одно яблоко-переросток, откусил — земляника. Что за черт, думаю, уж землянику-то я от яблока на вкус отличить еще могу. Еще раз вгрызся — точно, уже вкус яболка. Гебен зи мир, битте, айн кило фон ден апфель[6].

Интресно, «яблочки» эти у них сами по себе на елке выросли или местные селекционеры расстарались? Ну, показать бы такую елочку товарищу Мичурину — он бы на ней и повесился с тоски. Только, думаю, чего ж у них при таких выдающихся достижениях хлеб-то такой дрянной? Одними ананасами народ не прокормишь, надо бы и пшеницу с картошечкой.

— Так о чем, — спрашивает Иллирии, — ты со мной поговорить хотел?

— Посмотрел я тут, — говорю, — на ваш передний край.

— Ну и…

— Ну и хилая же у вас тут оборона, — говорю. — Удивительно, как вас еще до сих пор не смели.

— А ты, Сергей, — спрашивает, — знаешь, как ее укрепить?

— Мне сказали, что вы, как святой маг, в курсе, где, когда и что из моего мира в ваш валится. Вот и наладьте сбор и переработку. Только на серьезной основе, а не так, как сейчас, — только то, что непосредственно на голову свалилось.

— С этим, — отвечает, — у нас большие проблемы. Людей в замке не так уж много, а отрезок границы, который мы собой закрываем — без малого десять лиг в обе стороны. А кроме как в замке, людей в округе почти не осталось. Ушли. Боятся Тьмы, боятся нового вторжения.