Страница 38 из 66
В чуть слышное цоканье перекладываемых рулей вошел глухой всплеск. Мина стала на место. В минном посту были прохладно и сыро, но Ивану после напряженных рабочих минут казалось, что воздух совсем парной, и он расстегнул ворот бушлата.
— Поглядеть бы, кто ткнется в забор, — пробормотал он почти про себя.
Но Федор Силыч услышал и подхватил:
— Не увидим, так услышим. Еще погуляем, Ковалев.
Лодка медленно и бесшумно удалялась. Командир поднял перископ и довольно крякнул — ни одна из мин не всплыла на поверхность. Шаровые тела мин будут покачиваться на минрепах, словно чудовищные цветы подводной флоры на длинных и прямых стеблях.
— Хотите взглянуть, Федор Силыч? — спросил командир.
— Вы Ковалева пустите. Пусть запомнит это место.
— Идите, Ковалев.
Иван приник к окулярам. Вода, подернутая рябью, сверкала в солнечных блестках. Справа, выше делений на стекле, каменистый берег, крыши домов поселка, взбегающего на гору. Дымится высокая труба. Длинное темное здание, — может быть, казарма, может быть, склад…
Перископ с мягким звуком пошел вниз, и Иван забрался на койку. Он лежал на спине, упираясь в колено воздушной магистрали, закрыв глаза. Воображение приближало пейзаж островка: причал в рыбьей чешуе, с пирамидой бочонков, с рельсами, по которым женщины катят вагонетки. Потускневшие волосы выбились из-под платков. Охранник грозит… Все виделось отчетливо, будто был рядом. Только Машу не мог себе представить.
Маркелов, тихо наигрывая какую-то печальную мелодию, сказал:
— Знаешь, Ковалев, если так сделать… В дождь с туманом. Надели маски, задраились в рубке, пустили воду… потом вышли наверх… осторожно на берег…
— Одного часового задушили, другого заставили вести в лагерь — и так далее, — сердито перебил Иван. — Вздор все это. Спать надо.
Маркелов обиженно вздохнул, дернул струны:
— И вовсе не так… вполне возможное дело…
Ковалев долго еще раздумывал о сестре. Уже пора было вставать, когда он действительно задремал.
Его разбудил Маркелов. В отсек внесли дымящуюся кастрюлю кофе, тарелки с нежно-розовой ветчиной и желтым сибирским маслом.
Иван тщательно помылся и, освеженный водой, ощущая во рту мятный привкус зубной пасты, впервые за прошедшие часы подумал, что свою задачу в походе выполнил без сучка и задоринки. Мины, на приготовление которых ушло столько времени в базе, гладко вышли из труб и теперь притаились, поджидая корабли фашистов.
— Ну-ну, кружку побольше — и за работу, — сказал он с той живостью в голосе, от которой уже сам отвык, и нацепил на вилку ломоть ветчины.
— За успех мы чарочками чокнемся, — возразил старшина мотористов, — а к водочке гуси жарятся, праздник будет отменный. Маркелов, смотри, стихами тост напиши, иначе на клотик отправим чай нить.
Маркелов пренебрежительно ответил:
— Что-нибудь новое придумать трудно, так вспоминаешь анекдоты с бородой!
— Человек неделю в море, можно сказать, просолился, а вы его за молодого считаете, — лукаво заступился Иван.
В ошеломляющем грохоте и скрежете утонул смех. Толчок подбросил лодку и с дифферентом на нос накренил влево. Погас свет. Кружки с кофе покатились по вставшему дыбом столу. Какие-то предметы срывались с креплений и вместе с верхними койками сыпались на матросов. От толчка Ковалев опрокинулся навзничь; кто-то барахтался на нем, давил коленом в живот. В темноте невозможно было разобраться.
— На мине подорвались, — плачущим голосом пролепетал Маркелов.
— Чего раскис?! — рассердился Ковалев, разглядев, что это Маркелов придавил его. — Твое дело электрика — включай аварийный свет. Шляпа!
Он вылез из-под Маркелова и уже мягче объяснил:
— На скалу напоролись, килем по камням проехали.
Через глазок из центрального поста донесся голос вахтенного командира:
— Осмотреться в отсеках.
Маркелов, стыдясь товарищей, поторопился взять прибор и юркнул в люк аккумуляторной ямы. Ковалев стал у двери, ухом приник к глазку. В центральном посту щелкали рубильники, разносились команды. Потом что-то говорил Федор Силыч, и командир приказал:
— Продуть среднюю!
Под килем загрохотали камни, корпус затрясся, нос развернуло влево, но что-то держало корабль. Ковалев услышал новые распоряжения: продувать концевые балластные и приготовиться принять в среднюю цистерну, если лодка стремительно пойдет вверх. Снова за бортом раздались удары сжатого воздуха, снова загрохотали камни… И вдруг корабль легко повис на ровном киле…
Пробоин ни в одном отсеке не было. Отделались неопасной вмятиной по левому борту, да в двух ящиках расплескался электролит.
Убрали осколки плафонов и разбитой посуды, разбросанные вещи. Испытали лодку на разных режимах моторов — рули слушались и винты оборачивались без стука.
Штурманский электрик ввел гирокомпас в меридиан, допил кофе и объявил:
— Желудки, конечно, в убытке остались, зато определенная польза гидрографии.
— Почему? — спросил Ковалев.
— А как же, новую подводную банку на карте отметим. Здесь глубины показаны не меньше ста метров, а мы ткнулись на тридцати.
Вероятно, это происшествие не сохранилось бы в памяти и действительно осталась бы о нем лишь заметка в вахтенном журнале. Но почти сейчас же последовали события одно другого серьезней. Будто лодку тряхнуло на камнях, чтобы отделить многодневное спокойное плавание от часов отчаянной борьбы…
Всего на две — три мили отошел корабль от подводной банки, когда акустик услышал шумы на весте. Довольно быстро в видимости появился конвой. Мертвая гладь моря не позволяла долго держать перископ над водой. Поочередно сменяясь у перископа, Федор Силыч с командиром обменивались отрывистыми замечаниями:
— Танкер вторым идет.
— Угу… Восемь — девять тысяч тонн.
— Транспорт — тоже не плохой кусок. Такие у них ходили на линии Гамбург — Буэнос-Айрес.
— Сюда сворачивают, и не иначе назначены в Киркенес.
— Тральцы впереди. Еще мины нащупают, а?
Об охранении сказано было только для записи в журнал боевых действий: три миноносца, восемь катеров-охотников, два тральщика. В бою подводная лодка не считает врагов. Половина катеров проскочила у самого борта, и торопливые обороты их винтов гулко ударили в подволок. Перископа немцы не заметили.
— Подверни влево десять.
— Нехорошо, еще пяток, — говорил Федор Силыч и снова поднимал перископ. — Вот теперь в самый раз.
Привычно раздался призыв к бою «Торпедная атака». Возбуждение охватило торпедистов и остальных людей в наглухо задраенных отсеках. Слова срывались почти беззвучным шепотом. Ступали на носках, осторожно, чтобы не пропустить сообщений акустика и приказаний командира. Еще раз с оглушительным ревом промчались над головами катера. Бывалые усмехались — шумите, шумите, так лодку не прослушаете.
«Кого же атакуют? Приказано приготовить все носовые аппараты».
— Сами лезут на меня, в уступ поворачивают! — воскликнул командир и, сдерживая дыхание, рапортовал: — Мое решение — стрелять шестью торпедами, по две, с правильными интервалами.
«Волнуется. Первая самостоятельная атака, — подумал Петрушенко, на секунду прильнул к перископу и разыскал на скрещении нитей миноносец; вправо от него выползали конвоируемые корабли. — Волнуется, а соображает, что можно в трех разом попасть».
— На румбе?
— Сто шестьдесят пять.
— Расчет верный. Первые торпеды по миноносцу.
Он быстро глянул в записную книжку помощника. «Молодцы, не на глазок работают. Классическая атака. Из трех возможных два верных».
Скорее, чем он мысленно одобрил своего ученика, пробасили ревуны, и торпеды парами пошли в атаку…
Петрушенко ошибся. Из трех возможных верными оказались три. Это была партия, какую не пришлось играть еще ни одному подводнику Севера. Открылась новая глава истории гвардейской лодки.
На воде бушевало пламя разливавшегося мазута. С расколотого взрывом транспорта высоко в небо рвались синие пороховые языки. Остатки миноносца уже покрылись вспененными волнами. На поверхности торчала красная корма танкера с оголенными винтами.