Страница 25 из 66
В соседнем кубрике дневалил другой молодой машинист, Бушуев. Он выглядел щеголем в аккуратно пригнанном обмундировании с медалью «За боевые заслуги». Игнатову образцовый вид кубрика и ловкий рапорт Бушуева должны были вернуть хорошее настроение. Он подумал, что не все молодые плохо усвоили дисциплину и требования службы, но почему-то от этого не стало легче. Чем-то ловкость Бушуева не понравилась ему еще больше, чем распущенность наказанного сейчас дневального. Он сам не мог понять, чем же именно. Следовало несколькими словами поощрить матроса, а Игнатов, скользнув взглядом по лицу Бушуева и молча кивнув головой, пошел к выходу.
На палубе Игнатову показалось, что он был слишком сух с Бушуевым. «Несправедливо! Тем более парень уже отличился в расчете Ковалева», — сказал он себе, повернулся было, чтобы позвать дневального, но не сделал этого и поспешно занялся другим делом.
Потом Игнатову пришлось мирить двух офицеров. Инженер-электрик хотел выключить линию боевого питания и заняться проверкой кабелей. А артиллерист решительно возражал, потому что торопился с тренировкой главного калибра для стрельбы в присутствии флагманского артиллериста. Игнатов знал, что, хотя оба офицера по-своему правы, надо найти решение, верное для корабля в целом. Он предложил выключить линию на несколько часов, чтобы с пятнадцати артиллерист мог начать свое учение. Но тогда оба офицера сказали, что на двух стульях нельзя сидеть разом и такое решение не позволит ни одному из них выполнить план дня.
Игнатов, у которого еще не улеглось раздражение, вспылил. Офицеры не хотели слушать доводов, важных для общего корабельного распорядка, и он резко повторил свое решение, как приказ, и тут же объявил его дежурному офицеру.
Наскакивавшие друг на друга артиллерист и электрик сошлись за его спиной на том, что парень самодурствует, и Игнатов это почувствовал. Настроение его окончательно испортилось за обедом, потому что артиллерист угрюмо катал хлебные шарики и намеренно громко говорил, что некоторые офицеры пренебрежительно относятся к артиллерии…
Игнатов делал вид, что это заявление не имеет к нему отношения, но не задержался в кают-компании, хотя одна партия в шахматы после обеда между ним и артиллеристом была традиционной и в это время все свободные члены кают-компании толпились вокруг, подсказывая ходы и обсуждая планы игроков. Игнатов любил этот час отдыха с шутками и веселым азартом. Так как в это время на корабле делать было нечего, Игнатов отправился к соседу на «Уверенный».
С помощником «Уверенного» они были сослуживцами на «охотниках» и торпедных катерах, а сейчас у них было много общих интересов — как получить в порту краски, ветошь и разное шкиперское имущество, как лучше выполнить планы штаба соединения. Когда Игнатов шел к товарищу, он рассчитывал договориться также об обмене двумя матросами, потому что «Упорному» нужен был портной, а у Игнатова был лишний хороший сапожник. Потом помощник «Уверенного» пошел провожать гостя. После двух рюмок у Игнатова было самое беззаботное настроение, и они еще поболтали на шкафуте «Уверенного». Но — странное дело! — как только Игнатов взбежал на палубу «Упорного», нахлынули все давешние заботы, и прежде всего мысль о том, чтобы артиллерист мог вовремя начать учение. Игнатов посмотрел на часы. До пятнадцати было еще сорок минут. Все же он направился разыскивать инженера, чтобы убедиться в исполнении своего распоряжения. Но рассыльный перехватил его. Помощника срочно вызывал командир.
У Бекренева сидели заместитель и командир пятой боевой части; по напряженным, сумрачным лицам и общему молчанию Игнатов догадался: случилось что-то неприятное.
— Где вы ходите, Игнатов? — раздраженно сказал Бекренев. — Служба у нас отвратительно налажена. Боевое питание выведено из строя.
— Какое питание? — переспросил Игнатов.
— Да какое же! Э-не-р-ги-ей.
— Мы же выключили питание до пятнадцати, — успокоился Игнатов.
Бекренев рассердился.
— Вы разучились понимать. Я вам говорю ясно — испорчено. Выключили, а этим воспользовался враг и в двух местах перерезал магистраль. В двух — обнаружили, а может быть, еще есть, черт бы его драл…
Небывалое происшествие окончательно испортило день. И Бекренев и Игнатов знали, что скоро все линии подачи энергии будут восстановлены и что во время ремонта попытка врага — мелкая и никчемная затея. Но они были угнетены, словно их заставили дышать отравленным воздухом. Нельзя было глядеть с прежним доверием в лицо каждого бойца и тех немногих рабочих ремонтного завода, к которым на корабле относились, как к своим людям.
Бекренев, отпустив офицеров, не мог приняться за очередную работу. Почему такого случая не было, когда командовал Долганов? Тогда каждого человека они знали и могли с уверенностью сказать, кто на что способен. Первая ошибка — пополнение не изучено… А пополнение, пришедшее из учебного отряда, набирали в освобожденных областях. Для большинства там была закалка. Но для отдельных субъектов, для скрытых врагов? Он вспомнил краснодарский процесс и русские имена среди фамилий фашистских палачей…
Тревога погнала его из каюты по кораблю. На полубаке под присмотром Кийко заканчивалась покраска палубы и стоек. Звенья якорь-цепи блестели, как черное дерево, палуба выглядела, как свежий зеленый линолеум.
Боцман доверительно сказал:
— Для Архангельска у меня запас есть, товарищ капитан-лейтенант. Как жених, будет наш «Упорный».
— О новеньких что скажете, боцман? Каковы в работе?
— Молодцы, хорошо работают. По две вахты кряду. Ничего, ребята справные, на фашиста растравленные.
— В самом деле?
— Крепко растравлены!
Бекренев спустился по трапу в ленинскую каюту. Она была открыта, и за столом сидели читающие. Он увидел несколько мало знакомых лиц, впрочем, совсем такие же, как и лица старослужащих, — только немножко более молодые, немножко менее определившиеся.
«Поди узнай его», — подумал Бекренев о затаившемся враге, рассматривая в каюте витрины с газетными вырезками.
— Колтаков, — позвал он старшину, уходя на шкафут. — Старые газетные вырезки у нас висят. Вы бы о действиях в море сделали подборку. С Кулешовым посоветуйтесь. Наблюдение, содержание машин, несение готовности… Понятно?
— Сделаем, товарищ командир. У нас толковый паренек есть для этого, из новеньких.
— Из новеньких? Ну, как они вообще, новенькие?
— Архангельские, конечно, лучше: на море не жалуются.
— Нет, насчет политики. Сознательный народ?
— А я ж говорю — одинаковые. Какая тут может быть разница?
— Ну, ну, присматриваться следует, — многозначительно сказал Бекренев, отпуская старшину.
Он прошел в пятую палубу к музыкантам. Но привлекавшие его звуки оборвались, внизу раздалась команда «Смирно», и Бекренев, поспешно сбежав по трапу, скомандовал «Вольно».
— Разрешите репетировать? — спросил радист и постучал палочкой, как заправский дирижер.
Музыканты подняли флейты, кларнеты и трубы. Радист взмахнул руками, нагнулся вперед и полуоткрыл рот. Всем кубриком подхватили:
В музыку, только что спокойную и грустную, ворвался тревожный высокий голос саксофона, залязгали под глухую дробь барабана медные тарелки.
Бекренев сидел в затемненном углу кубрика, но невольно приосанился, будто и в самом деле он с мостика видел дымы противника, приказал играть тревогу и готовиться к атаке. Он тихонько притоптывал ногой в такт оркестру, а беспокойная мысль вызывала воспоминания о чужаках на флоте. Да, еще в начале войны экипаж одного линкора требовал расстрелять труса, который в продолжение сорока часов почти непрерывного боя с самолетами прятался в нижних помещениях корабля.