Страница 11 из 66
— Да, испытывают наши нервы, — сказал он, ни к кому не обращая своих слов, и одобрительно кивнул помощнику, щелкнувшему фотоаппаратом. А тот все же решил объяснить свой поступок:
— Может быть, в третий раз придется встретить.
Вот она, третья встреча! Но фотографа — помощника с клипера — уже нет в живых, погиб под Севастополем в море. От него на память осталась фотография с надписью, выразившей силу души советского человека. Кажется, так: «Не спустить фашисту парусов корабля социализма!»
«Не спустить, и самому идти на дно», — подумал Федор Силыч, опуская перископ. Он начал осторожный маневр, который должен был приблизить его на шесть — семь кабельтовых к цели.
Трудное занятие — маневрировать под водой, когда для контроля нельзя взглянуть на море, а выйти надо с точностью до двух кабельтовых по дистанции и уклониться можно от намеченного направления не больше, чем на три — пять градусов. Атакующая лодка должна послать торпеду к движущейся цели, чтобы угол встречи обеспечил надежный удар в подводную часть корабля врага…
В первый раз в атаку выйти не удалось. В момент, когда Федор Силыч считал, что вышел в точку и выдвинул перископ, крейсер успел отвернуть на пятнадцать градусов.
Напряженно и молчаливо ждали в носовом отсеке желанной команды. Торпеды были уже в трубах на «товсь». Надо было лишь открыть крышки и толкнуть сжатым воздухом страшные снаряды, чтобы они пошли на цель. Но команды не последовало. По убыстренному движению корабля (тяги пушек дрожали, и слышно было, как расступается и журчит вода у бортов) все в лодке поняли, что командир возобновил маневр.
С затаенным страхом перед возможностью неудачи следил помощник за Федором Силычем. Нет, довольно маневрировать вслепую! Всплыть под перископ и атаковать. Пусть расстреляют лодку, но зато враг наверняка отправится к чертовой бабушке. Лучше умереть, чем дать ему уйти…
Будто отвечая на его мысли, Федор Силыч послал к лешему и луну, и солнце, невидимое за горизонтом, но все-таки освещавшее море. Однако раздражения в его голосе не было. Он уверенно отдавал приказания рулевому. Вот снова легко направил перископ движением повисшего на рукоятках тела, удовлетворенно крякнул и подозвал помощника.
Лодка вышла в точку. Самое главное — искусный скрытый маневр — было сделано.
Подавляя возбуждение, Петрушенко отрывисто назвал пеленг, дистанцию, приказал боцману подвернуть еще на пять градусов…
— Залп! — быстро сказал он, и помощник в ту же секунду нажал ревуны первого, второго, третьего аппаратов. Как тревожные автомобильные гудки, разнеслись сигналы и возникли сильные толчки в корпусе. И сейчас же лодка, получив дополнительный балласт, повинуясь лопастям рулей, стала быстро уходить на глубину.
Шипение воздуха, вырвавшегося вслед за торпедами, было единственным новым звуком. Все так же мерно гудели проходившие наверху корабли. Мощные турбины в десятки тысяч сил давали сотни оборотов гигантским винтам, и музыка этой силы царила над всеми другими звуками. Вдруг ее нарушили два явственных, почти слитных взрыва.
— Два взрыва! — крикнул акустик.
— Третий, — сказал помощник.
— Третий не наш, — спокойно поправил Федор Силыч, — глубинная бомба.
И переменил курс.
Какими долгими были минуты напряженного ожидания встречи, потом — упорных поисков и, наконец, самого сближения! Они составили немногие часы, а казались сутками, самыми большими и долгими сутками всей жизни. Смысл тщательной работы, длительного ожидания, волнений, сложных маневров и простых, обычных движений сводился к тому, чтобы подготовить короткую секунду атаки. И вот она минула, и не верилось, что все позади, что легкое шипение воздуха, вырвавшегося вслед за торпедами, да далекие, почти слитные взрывы, да сухая запись на странице вахтенного журнала — это свидетельские показания, доказательства победы.
«Атака прошла, — должен был уверить себя Федор Силыч, — атака была успешной».
Он услышал новые глухие удары в глубинах моря — взрывы бомб.
«Сейчас некогда радоваться, надо уходить».
Да, низкие звуки от вращавшихся винтов крейсера оборвались после взрывов торпед, и торопливый гул миноносцев снова заполнил все поле слуха акустика. Миноносцы шли на подводную лодку с разных сторон. Сбрасывали бомбы и вслушивались. Вслушивались и сбрасывали бомбы.
Для Федора Силыча их курсы были ясны, и он мысленно нащупал среди пересекающихся путей узкий коридор, по которому можно ускользнуть. И, хотя после перемены курса лодку сильно тряхнули близкие взрывы, в центральном посту надеялись обмануть врага. Командир ушел в штурманскую рубку и оттуда давал помощнику указания о курсе. Командир был спокоен, а это заставляло весь экипаж верить в живучесть корабля, в победное возвращение домой.
Третья глава
В охранении неуклюжих медлительных транспортов некогда отдыхать. «Упорный» идет на противолодочном зигзаге, а все же уходит вперед и надо менять галс, идти обратно и снова вперед. И в самом деле — сторожевой пес в овечьей отаре. Недаром подводных противников, от которых боевые корабли берегут караваны, называют волчьими стаями.
Отстояв на мостике ночную вахту и передав управление кораблем Бекреневу, Николай Ильич не ушел к себе, а устроился в кресле у Кулешова. И близко, если вновь понадобится выскочить на мостик, и уютно. Нет на «Упорном» места милее штурманской рубки. Теплый свет лежит на морских картах. Мерно цокает одограф, выписывая кривые и петли пути корабля. Теплятся стрелки на приборах — показателях работы машин. Покачивается в своем мягком креплении репитор гирокомпаса. Такой спокойный ритм помогает Кулешову и штурманскому электрику уверенно и ровно работать, но он же и баюкает застывшего Николая Ильича. Веки становятся тяжелыми, как шторки, укрывают от света зрачки. Дремлется, но к бодрствованию возвращает то далекий разрыв глубинной бомбы, то повизгивание запущенного эхолота, то звук отдраенной двери. Впрочем, немного нужно для отдыха моряка в походе. В тепле возле горячей батареи Долганов согрелся, кровь побежала быстрее, можно опять работать в полную силу.
Николай Ильич расстегнул бушлат, достал из бокового кармана записную книжку и вечное перо. Решил сделать заметки, которым помешал вечером Ручьев. Заветная книжка! Сначала в ней теснились только требования, какие его мысль ставила новому типу корабля. Вот об увеличении срока пребывания в море: «Флотоводцам-парусникам Ушакову и Нахимову за силою ветра не надо было спешить в базу. Задача — увеличить запас топлива и одновременно снизить его расход. Экономичные двигатели. Увеличение скорости за счет уменьшения веса механизмов». Вот другая мысль об остойчивости и большей живучести корабля: «Корпус корабля для плавания в наших морях должен иметь усиленный набор. Особое внимание продольным связям».
Все такие записи давние. Последний год он заполнял книжку уже расчетами, обоснованиями конструкции, математическими формулами, эскизами чертежей. Но и в новом направлении — те же поиски — между цифрами и графическими изображениями мелькают заметки о тактике.
И сейчас на чистом листке Николай Ильич написал: «Взаимодействие — авиация плюс эсминцы, плюс катера, плюс радиолокация. Как использовать такие средства для навязывания боя противнику, упредить его решения?»
Пока Долганов отдыхал в рубке, забрезжил новый день. На востоке темнота быстро отступила перед рыже-красным венцом солнца. Вода у форштевня стала лазурной, в полосках пены, которую отбрасывали винты, заиграли радужные отблески. Солнце поднялось холодно-янтарное, облачка над ним стали легкими и бледными. Далекие корабли вырезались отчетливо. Они тяжело всходили на волну, а скатывались в пади, как легкие шлюпки.
Бекренев проворно бегал по мостику от крыла до крыла, согреваясь сильными взмахами рук. Ему были чужды огорчения Долганова и Игнатова, и он даже не догадывался о них. Мир старшего помощника был проще и конкретнее. Вот из-за самой малой разлаженности в организации службы он стал бы несчастным. Но в штормовые часы и в подготовке к бою хозяйский глаз Бекренева не заметил никаких упущений, и это делало его благодушным и благожелательным.