Два апреля

- Разве надо что-нибудь дальше? Впрочем, всегда бывает что-нибудь дальше, ничто не кончается. Много лет спустя мимо крохотного островка, поросшего пальмовой рощицей, проходила белоснежная яхта. Она принадлежала здоровому парню, но капитаном был старик голландец, в бакенбардах и с серьгой в ноздре. Потому что парню лень было научиться управлять яхтой, у него были другие заботы - лежать на юте под парусиновым тентом, вскрывать орехи тяжелым матросским ножом и пить их благородный сок. Седой голландец ходил по палубе, заложив руки за спину, и поглядывал на паруса. А когда капитан уставал ходить - он был очень старым человеком, - тогда он облокачивался на фальшборт и смотрел на крохотный островок, пока тот не превратился в сиреневое облачко на горизонте. Вот и вся сказка. Ты согласна, что тут больше правды, чем вымысла?

- Да, да, - сказала Эра. - У тебя в голове не только корабли. Нашему сыну понравится эта сказка.

Он закурил, сказал:

- Надеюсь, что так... Теперь ты заснешь.

- И мне приснится остров Рароиа, прекрасная жемчужина страны Полинезии, да? В самом деле есть такой остров или ты придумал название ?

- В самом деле есть такой остров. Но на нем нет рек и крокодилов.

- А кокосовые пальмы есть?

- Много.

- Тогда все это могло быть.

Он кивнул.

- Все это могло быть.

4

Утром простились с Серафимой Сергеевной, пообещали заглянуть на обратном пути и поехали дальше на юг, в Пицунду. Дорога была извилистой, пыльной и тряской. По ней, кроме машин и людей, двигались коровы, собаки, ослы, свиньи, козы и гуси. До самого железнодорожного переезда вспотевший шофер давил на сигнал то ладонью, то локтем, а на особенно крутых поворотах и подбородком. Здесь дорога ушла вправо, в сторону от магистрального пути, и шоферу стало проще ехать, а когда свернули на равнину, под кипарисы, так и совсем легко.

После общения с Серафимой Сергеевной Эра не так уж безмятежно верила в будущее.

- А вдруг у твоей Таисии Евсеевны все занято? - спрашивала она. -Куда мы денемся?

Овцын посмеивался:

- Выселим ее в курятник.

Евсеевна, кряжистая, мужеподобная вплоть до усов женщина, разглядев Овцына из-за забора, всполошилась, всплеснула руками, бросилась к нему, вышибив животом калитку, и влепила в щеку мокрый поцелуй.

- Сердце ты мое! Золотой ты мой! - взвывала Евсеевна, а он потирал щеку. - Вспомнил бедную бабенку! Приехал наконец! Как мы тут по тебе скучали! И Тамарочка по тебе скучала, и Лидка скучала, и Левон скучал, и дядя Амвросий скучал, и Надька тебя каждый день вспоминала, и Како спрашивал, а уж как Танька твой подарок бережет, это и сказать нельзя! А где же Соломон?

- В этот раз я с женой, - сказал Овцын. - Познакомьтесь, Таисия Евсеевна.

Евсеевна переменила объект и стала причитать над Эрой, влепив ей для начала оглушительный поцелуй.

- Золотая ты моя, сердечко ты мое, до чего же ты красавица, мое солнышко ясное, курочка ты моя брильянтовая...

Овцын закурил и терпеливо ждал, пока выплеснется этот ушат нежности. Он знал, что прерывать Евсеевну нельзя - обидится. Наконец она притомилась, умолкла, и тогда он сказал:

- Каюта нужна, Таисия Евсеевна.

Мощные черные брови Евсеевны сразу сдвинулись на глаза, она помотала головой крайне недоброжелательно.

- Нет у меня никаких кают. Ты же знаешь, Ваня, какой сейчас сезонт. Бархатный сейчас сезонт. Через месяц - будьте ласковы!

- Это хорошо, что «бархатный сезонт», - сказал Овцын. - Он-то мне и нужен. Вы, Евсеевна, где живете? В своей?

- Чего ты от меня хочешь, от бедной, беззащитной бабенки? - еще больше насупилась Евсеевна,

- Хочу, чтобы вы на «бархатный сезонт» в сарайчик переехали, -сказал Овцын. - Это же экономически выгодно.

- Одинокая я, беззащитная, - запричитала Евсеевна, и свежему человеку могло бы показаться, что из глаз ее тут же брызнут слезы. -Вдовица я, никому не нужная, заступиться за меня некому...

Он слушал, посмеивался и вспоминал, что на эту одинокую вдовицу находилось немало охотников из местных жителей, а порой и приезжие старички не брезговали. Пиры за обеденным столом под развесистым тутовым деревом затягивались далеко за полночь. Евсеевнина дочка Тамарочка - тоже девка не промах - то и дело бегала к дяде Амвросию с бутылью. К полуночи дядя Амвросий засыпал, нахлебавшись за день из кишки, при помощи которой переливал вино из бочки в мелкую посуду, и Тамарочке приходилось долго тягать его за уши, прежде чем он раскрывал мутные глаза, натужно поднимался с земляного пола сарайчика и, затянув щенячьим тенорком свою вечную песню без слов, запускал в бочку розовую резиновую кишку, напоминавшую брезгливому человеку о клизме...

Евсеевна причитала долго и всласть, и занятие это ее утомило.

- Проходите во двор, родные мои, - проговорила она наконец. Садитесь за стол, дети дорогие. Уж бедная бабенка для вас постарается, хоть никакой ей нет от этого выгоды. Привыкла за людями заботиться, о себе и подумать некогда.

Она вынесла из кухонной пристроечки бутыль мутного вина (от Амвросия, определил Овцын по цвету), тарелку с хлебом, стаканы, солонку и щедрую горсть мелких помидоров. Промочив горло, Евсеевна рассказала:

- Живет у меня один плюгавик, целую комнату занимает. Не питается, вина не пьет. Зачем ему комнату сдала, сама на себя удивляюсь. Я б туда могла семейных поселить.

Она описала, как скучно «плюгавик» проводит свое время, потом вылила под усы еще стакан мутного вина и заявила. решительно:

- Переведу его в сарай.

- А если он не захочет? - спросила Эра.

- Здесь только я могу хотеть или не хотеть! - сказала Евсеевна басом и со стуком опустила стакан на стол. - Пока идите погуляйте, мои родные, бедной бабенке надо еще на базар сбегать, обед приготовить - как-никак пятнадцать отдыхающих кормлю, а из-за какой выгоды? Копейки ихней себе не беру. Вы у меня будете питаться?

- А как же, Евсеевна.

- В обед приходите. Все сделаем.

«Плюгавик» переместился в сарай без сопротивления. Он оказался математиком по профессии и поэтому не мог найти никакого основания, чтобы возразить против того, что двое имеют больше права на комнату, чем один.

- Надеюсь, мы будем друзьями, - грустно сказал он, взял в одну руку чемодан, в другую портфель, зонтик и плащ, вздохнул с печалью и оставил помещение.

- Жалко человека, - сказала Эра, глядя через, незакрытую дверь на тощую, перекошенную в сторону чемодана спину. - Мне кажется, что этому человеку впервые в жизни повезло: достал отдельную комнату на бархатный сезон. И вот - на тебе! Приехали какие-то ушкуйники, налетели, отобрали.

- Курицу, которую ты съела за обедом, тебе тоже жалко? - спросил Овцын.

- Жалко, - сказала Эра. - Но куда от этого денешься.

- Вот именно! Никуда от этого не денешься, и нечего страдать по поводу того, что законы жизни суровы. Они - законы. Их надо соблюдать. Иначе останешься без курицы.

- Может быть, это и верная философия, по гнусная, - поморщилась Эра - Почему необходимо было выгнать человека ?

- Потому, что ты беременна, глупая девчонка,- сказал он сердито. -Прошлый раз мы с Соломоном жили в том самом сарае и не жаловались.

Она посмотрела на его сердитую физиономию и улыбнулась.

- Я люблю, когда ты называешь меня глупой девчонкой. Это у тебя получается очень ласкательно. Пойдем на пляж.

Не было в поселке дома, расположенного удобнее, чем дом Евсеевны. Он стоял в самом конце Виноградной улицы, упирающейся в рощу реликтовых, нигде больше в мире не растущих сосен. Метров двести довольно прямой тропинки через рощу, мимо зарослей ежевики и диких яблонь - и начинался пляж, почти не освоенный приезжими. Приезжие теснились на цивилизованных, оборудованных лежаками и тентами, обнесенных каменным парапетом пляжах левее острого мыса Пицунда, от которого местность получила название. Постепенно цивилизация подбиралась и к дикому пляжу: у самого мыса высились над рощей три остова будущих пансионатов. Они строились уже два года, и любопытный, хоть раз посмотревший на темп работы, не имел оснований опасаться, что в ближайшие три года дикому пляжу угрожает нашествие пансионеров.