Два апреля

Когда поднимались по крутой тропинке к обиталищу доброй Серафимы Сергеевны, Эра не разрешила ему поймать светлячка.

- Думаешь, светлячку хочется умирать в такой вечер? - сказала она.

«Глупышка, разве это зависит от погоды?» - подумал он.

Утро они провели па пляже, после обеда тоже пошли туда, хотя вода, взбаламученная сотнями людей, полная холодных маленьких медуз, была не так уж привлекательна. А заплывать за буйки, где было почище, не велели бдительные спасатели, раскатывавшие вдоль берега в аккуратных шлюпочках. Серафиму Сергеевну увидели только вечером. Она хлопотала у вынесенной на двор керосинки и, одетая в байковый халатик, уже не выглядела так осанисто, как на службе. Пока Эра одевалась и причесывалась к ужину, Овцын, проделавший все это за полторы минуты, стоял, облокотившись на перильца у водопроводной колонки, и разглядывал маленький, косо приклеенный к горе огородик. На рыжей комковатой земле росли помидоры, лук и лохматая травка, которой в Грузии посыпают всякое мясо. Он удивился, почему в конце сентября не снят урожай, потом сообразил, что это второй, если не третий - тут не Россия, где два раза в лето успевает вырасти только редиска.

Он вернулся к дому, и Серафима Сергеевна к тому времени уже знала все их прошлое, настоящее и планы на ближайшее будущее. Она смотрела на него благосклоннее, чем вчера.

- Я думала, вы поживете у меня, - сказала она.

- Нет, завтра двинемся дальше, - ответил Овцын. - Тут слишком людно.

- Рассчитываете, в Пицунде меньше народу?

- Несомненно, - сказал он. - Там еще не достроили пансионаты.

- Все равно отдыхающих много.

- Я был там в позапрошлом году, - сказал Овцын. - Знаю места, где их не так уж густо.

- А вы подумали о том, что вашей жене теперь нужно особое питание ?

- спросила Серафима Сергеевна.

До чего же быстро женщины узнают друг о друге самое сокровенное, усмехнулся он про себя и сказал:

- У меня есть знакомая хозяйка. Будет готовить все, что потребую.

- Ваша жена мне этого не говорила, - удивилась Серафима Сергеевна.

- Наверное, только потому, что я ей этого еще не говорил, - объяснил он.

- Перед поездкой надо все обсудить заранее, - назидательно высказалась Серафима Сергеевна.

- Слушаюсь, - весело ответил Овцын и подумал: «Знала бы ты, сколько времени мы собирались!..» - В следующий раз так и сделаем.

Из дома вышла Эра, очень нарядная в широком в подоле белом платье, усыпанном крупными коричневыми и голубыми горошинами. Серафима Сергеевна принялась еще охорашивать ее и, наконец, заявила, что к этому платью необходима брошь. Она вынесла брошь и приколола ее к платью; и в самом деле, брошь показалась Овцыну уместной, но Эра, когда вышли на тропинку, сияла ее и положила в сумку. Он поддерживал Эру на тропинке, и она молчала, а когда вышли на поблескивающую под фонарями асфальтовую дорогу, сказала:

- Еще одна горькая судьба... Мы с тобой радуемся, а она... Боже мой, сколько еще на свете горя!

- Какое может быть горе в солнечной Абхазии? - спросил он.

- Твое бессердечие иногда просто поражает меня, - сказала Эра. -Можно подумать, что в самом деле все твои мысли заняты только пароходами.

- Осади, дружок, - сказал он мягко, предчувствуя ссору и не желая ее.

- Я же еще ничего не знаю. При чем тут бессердечие?

Но она не приняла пальмовую ветвь, сказала резко:

- При том, что ты каждый раз ничего не знаешь, пока тебя не ткнут носом. Тогда ты удивляешься, откуда берется такая неудобная вещь, как человеческое горе. Наверное, ты слишком вынослив и слишком приспособлен к жизни, ты слишком здоров, и у тебя крепкие нервы. На своих пароходах ты слишком хорошо научился плавать по чистой воде. И тебе кажется, что все так. Пойми, что не всем так удается, далеко по всем. У многих .людей история жизни - это история неудач, неприятностей, горя, болезней и разочарований.

- Я знаю, - сказал он.

- Но это тебя не трогает. Это тебя не интересует. Ты даже меня ни разу еще не спросил, что я пережила в жизни, чем я болела, какие у меня случались неприятности...

- Кажется, неприятности начинаются у меня, - произнес он и погладил ее по голове. - Что же рассказала тебе эта достойная матрона, с первого взгляда отличившая тебя в толпе?

- Не корчи из себя клоуна, - сказала она.

Пораженный этой грубостью, он молчал, пока не сели за столик в ресторане. Передал ей меню, спросил:

- Отошло?

- Да, прости, - сказала Эра. - Когда я расстраиваюсь, я бываю несправедливой. Тебе уж придется притерпеться... Сперва я подумала, что Серафима Сергеевна вполне благополучный человек. Она очень гордо держится. Даже высокомерно. Но это совсем другое. Только не спрашивай меня сейчас.

«А мне и не хочется спрашивать, - подумал он.- Мне это в самом деле не интересно. Наверное, потому, что это не касается ни меня, ни моих знакомых. Не такой уж я Иван Яков Руссо, чтобы страдать оттого, что где-то в Австралии сейчас маленький мальчик наступил на колючку...»

Ночью они долго не могли уснуть - то ли от жары, то ли от сумбурного и совершенно бездарного кино, которое смотрели в последнем сеансе, а может быть, просто от тягучих и беспредметных мыслей, всегда копошащихся в мозгу утомленного и не имеющего желаний человека. Овцын закурил, подумал, что Эре неприятен дым, вышел и сел на ступени веранды. Было прохладно, тихо и светло от луны. Вышла Эра, села рядом и положила его руку себе на плечи.

- Когда светит луна, все как-то не так, - сказала она.

- Холодный свет, - отозвался Овцын. - И краденый.

Она вздохнула. Сказала, помолчав:

- У меня были интеллигентные родители. Они не рассказали мне в детстве ни одной сказки.

- Я тоже из семьи деятеля науки, - усмехнулся он. - Хотя вовремя смылся в матросы. Интеллигента из меня не сделали. Мать до сих пор не простила, что я стал моряком.

- А кем ты должен был стать?

Он рассмеялся:

- Академиком, конечно.

- Твой папа был академиком? - спросила она.

- Нет. Он едва пробился в доктора.

- Доктор - это много.

- И кандидат - это много. И просто инженер - это много. Если в голове много. У нас есть боцмана, которых знает весь флот, и есть сотни безымянных капитанов. Плавают безымянными и уходят на пенсию безымянными. И все это без единой аварии.

- Ты испугался стать безымянным доктором наук? - спросила она.

- Конечно, - ответил он серьезно. - Это горькая доля.

- А капитан ты не безымянный, - сказала она радостно. - Я сама убедилась. Ну и будь капитаном.

Он сдвинул брови, взглянул на нее, попросил:

- Давай лучше говорить про луну.

- Нет, расскажи мне сказку. О море. В нем, наверное, много чудес. Не зря же ты пошел именно на море.

- Какой из меня сказочник! - отозвался он. - Я заметку в судовую стенгазету с передовицы «Правды» списываю.

- Это плохо, - сказала она. - Какую же сказку ты будешь рассказывать нашему сыну? Или ты тоже не будешь рассказывать сказок?

- Для сына я непременно придумаю сказку, - возразил он.

Эра потребовала:

- Вот и придумай сейчас. А то я буду знать, что ты не любишь, нашего сына и не ждешь его.

Он засмеялся и прижал ее к себе. Подумал, что у нее очень маленькие и худые плечи, но это почему-то не заметно.

- Если так серьезно, тогда я сейчас придумаю сказку... - Он притоптал окурок и закурил другую сигарету. - Ну, слушай, сын мой, и наматывай на ус. Дело было в общем так... На острове Рароиа, прекрасной жемчужине страны Полинезии, стояла обыкновенная кокосовая пальма. О ней совсем нечего было бы рассказывать, если бы она не стояла чуть-чуть ближе к берегу, чем остальные пальмы. А между листьями у нее росли сорок кокосовых орехов. Все они были братьями и на вид казались одинаковыми, но мама-пальма хорошо отличала одного от другого и знала, кто старше, а кто по младше И вот в начале Месяца сбора орехов к пальме подошли люди, стали что-то говорить на своем непонятном языке, задирая кучерявые головы. Самый младший кокосовый орех, - а он всю свою недолгую жизнь только и делал, что разглядывал, как волны прибоя разбиваются о коралловый риф, - спросил своего самого старшего брата: «Что собираются делать эти странные твари, которым не сидится на одном месте?»