Страница 6 из 22
В духе народного идеала красоты переосмысляется романтическая образность: «серенады», «баркаролы» превращаются у Дюпона в народные песни; любовная лирика облекается в мелодии, ритмы, образы фольклора.
Фольклорная основа крестьянских «идиллий» Дюпона спасает их от фальшивой «пейзанской» идилличности. Поэт превосходно знает живую деревенскую действительность и передает в своих песнях точные ее приметы. Он знает, что «немало требуется пота пролить, чтоб выросло зерно» («Песня о зерне»), что волы — кормильцы пахаря ему дороже жены и детей и он не продаст их самому королю («Волы»); радуется вместе с крестьянином, что корова дает много молока и «всегда приносит двух телят» («Белая корова»); любуется расторопной «Теткой Жанной» или крестьянской девушкой, которая «встает, недосыпая», и работает весь день под палящим солнцем; рисует, как, поднявшись до зари, косарь «долго косу отбивает своим квадратным молотком».
Целиком выйдя из Беранже, как и все народные поэты его поколения, Дюпон не повторял своего глубоко почитаемого учителя, но сделал следующий шаг по намеченному им пути. Беранже открыл поэзию будней простого человека; Дюпон показал поэзию его труда. В песнях Дюпона мир увиден глазами труженика: крестьянина, идущего за плугом, косящего траву по росе; пильщика, вонзающего топор в пахучее сосновое бревно; ткача, гнущего спину за станком, швеи, в наколотых пальцах которой проворно снует иголка.
В песнях Дюпона труд впервые становится меркой жизненных ценностей и человеческого достоинства, источником гордости за свое ремесло, свою сноровку и умение. В его песнях звучит радостное упоение трудом, слышится голос человека, который сознает полезность своего дела и всем обязан только своим рабочим рукам.
По мере подъема народной борьбы в поэтический кругозор Дюпона наряду с сельским тружеником вошел и городской рабочий, образ которого существовал во французской литературе уже со времени рабочих восстаний 1830-х годов; по большей части это еще ремесленник, не потерявший связи с деревней, но появляется уже и песня фабричного ткача, печатника, машиниста. Дюпону было чуждо жалостливое отношение к рабочему, характерное для Барбье, для социально-утопической поэзии и многих демократических романов того времени. Рабочий в его изображении совсем не похож на беспомощную жертву угнетателей, он скорее под стать фольклорному богатырю: таков машинист локомотива, что мчит на своем сказочном огненном коне навстречу будущему; таков Жан Тремалю из одноименной песни — «душевный малый и золотая голова», силач и умница, который шутя перебрасывает мешки на столичном рынке и всегда готов прийти на выручку товарищу; вчера еще робкий крестьянский паренек, а сегодня любимец рабочих кварталов, он своим трудом «завоевал Париж», так же как веселые приятели из «Двух мастеровых» собираются трудом завоевать весь мир.
Герой Беранже когда-то гордо объявил, что он «простолюдин, совсем простолюдин!»; герой Дюпона с не меньшей гордостью говорит о себе, что он «бедняк, но не бродяга,— рабочий человек!». Накануне революции 1848 года в песнях Дюпона заявила о себе новая общественная сила, которой вот-вот предстояло самостоятельно выйти па историческую арену.
Однако обострение социальных противоречий в последние годы Июльской монархии, засуха и голод, волна крестьянских восстаний и рабочих стачек привели к тому, что в лире Дюпона зазвенела иная струна. Впервые он запел не только о поэзии человеческого труда, но и о трагедии труда подневольного, который из радости становится проклятием для труженика. «Песня рабочих» (1846), принесшая поэту европейскую известность, не только по-прежнему славит созидательную силу рабочих рук («Все нашей сделано рукою»), но в мрачных красках рисует нищету и бесправие пролетария, который для хозяина лишь живая машина. В «Хлебе» (1847), явившейся откликом на вооруженное подавление голодного крестьянского бунта в одной из французских провинций, уже нет и следа патриархальной идиллии «Сельских песен»: весь ее угрожающий тон, образы хищной птицы-голода, крестьян, готовых с косами и вилами двинуться против солдат, посланных на их усмирение правительством, скорее напоминают повстанческие песни времен «Жакерии» — крестьянской войны XIV века.
Эти песни открыли новый этап в творчестве Дюпона — переход к революционно-романтической лирике; он прославился как крупнейший политический поэт французской революции 1848 года. Но уже в «Песне рабочих» и в «Хлебе» бросается в глаза характерное для его поэзии революционной поры противоречие: гражданское негодование уживается в них с миролюбивыми призывами перековать мечи на орала, с надеждой на помощь народу со стороны правителей и прославлением отвлеченной «свободы мировой» в духе прекраснодушных мечтаний утопических социалистов. Сам мечтатель и гуманист, добрый и мягкий по природе человек, Дюпон легко усваивал эти идеи и постоянно колебался между признанием справедливости, неизбежности революционного насилия — и пацифистским его неприятием. Дюпон оказался в числе тех, кто восторженно встретил победу буржуазной республики 24 февраля 1848 года и сделался вдохновенным ее певцом. Ему казалось, что республика означает конец всем бедам, что она разрешит все общественные конфликты, откроет эру любви и братства между людьми и положит начало освобождению народов мира, которые сольются в одну счастливую семью. В этих прекраснодушных надеждах сказались буржуазно-демократические иллюзии, в плену которых пребывали трудящиеся массы Франции в начальный период революции 1848 года, когда,— если воспользоваться выражением К. Маркса,— им было присуще «мечтательное стремление возвыситься над классовой борьбой», и «парижский пролетариат упивался этим великодушным порывом всеобщего братства»[7].
В первые месяцы республики Дюпон пел ей дифирамбы в ликующих гимнах («Республиканская песня», «Юная республика», «Песня о голосовании» и многие другие). Он искренне верил в будто бы уже наступившую победу пролетариата, о чем свидетельствует песня «Двое мастеровых» со знаменательным рефреном:
Одна за другой следуют песни, выражающие чувство патриотической гордости, вновь вспыхнувшее в революционном народе от сознания, что Франция опять несет миру семена свободы; горячую солидарность с восставшими народами Европы («Песнь студентов», «Варшава», «Кошут», «Песня наций», «Песня солдат», рефрен которой гласит: «Народы — братья нам родные, а все тираны — нам враги!»). Сердце поэта горит сочувствием и к русскому революционеру, томящемуся в сибирской ссылке («Жалобы каторжанина»), и к американскому негру-рабу («Том (Песня черных)»). Нельзя, однако, не заметить, что песни первого периода революции, при всей их искренней восторженности, не отличаются большой глубиной и нередко подменяют живую картину народной жизни риторической декламацией.
Июньские дни 1848 года нанесли жестокий удар романтическим восторгам Дюпона. Когда вспыхнуло рабочее восстание, он оказался на баррикадах, рядом с товарищами, но поражение привело его к полной растерянности. Не обладая ни последовательным революционным мировоззрением, ни исторической проницательностью, он не мог понять значения первого самостоятельного выступления парижского пролетариата и счел июньское восстание роковым заблуждением. Это нашло отражение в «траурной песне» «Июньские дни», где поэт равно скорбит о жертвах, павших по обе стороны баррикад, и готов одобрить пушки, по милости которых «зверь» гражданской междоусобицы опять «загнан в темницу». Правда, он корит буржуазную республику за то, что она «карает слишком строго», но в рефрене снова звучат утопические призывы к классовому миру.
Однако в обстановке разгула реакции, полицейских репрессий, последовавших за июньскими днями, Дюпон почувствовал себя на стороне побежденных. Как бы он ни оценивал восстание, с буржуазно-республиканской романтикой было покончено. В «Песне ссыльных» (1849), оплакивая страдания сосланных на каторгу июньских повстанцев и рисуя картину поражения европейских революций 1848 года, поэт с горечью вопрошает: «Так где ж твой край обетованный, о бог свободы и любви?» Разочарование в буржуазной республике звучит и в других песнях этого периода.
7
К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7, с. 18.