Бунт на «Кайне»

По мнению Челли, прокурор располагал достаточно серьезными доказательствами для возбуждения дела. Он понимал, что обвинение в бунте трудно доказать. Но смягченная юрисконсультом Брэкстоном формулировка достаточно точно излагала имевшие место факты, и защите придется с этим считаться, тем более что запись происшедшего в бортовом журнале скреплена собственноручной подписью Марика. Ключевыми для обвинительного заключения являлись слова: «самовольно, без каких-либо на то полномочий и не имея должных оснований». Чтобы подтвердить верность такого вывода, прокурору Челли стоило лишь доказать, что капитан Квиг не является сумасшедшим и никогда не страдал психическими расстройствами. В распоряжении Челли имелись письменные показания капитана Уэйланда, который имел беседу с капитаном Квигом сразу же после событий на тральщике «Кайн» по возвращении корабля в Улити. Три психиатра из госпиталя в Сан-Франциско, обследовавшие Квига в течение нескольких недель, готовы были подтвердить на суде, что капитан здоров и психически нормален. Двадцать человек из команды «Кайна», в том числе офицеры, дали показания, что не видели, чтобы капитан Квиг совершал какие-либо действия или поступки, внушавшие опасения относительно его психического состояния. Помимо того, никто из команды, кроме Кейта и Стилуэлла, не характеризовал капитана Квига отрицательно или плохо о нем отзывался. Челли принял меры, чтобы наиболее ответственные из свидетелей лично повторили свои показания в суде.

Всему этому умело выставленному ряду фактов и свидетельств противостоял со стороны защиты лишь так называемый «медицинский журнал», составленный Мариком. Следственная комиссия в свое время отвергла его как тенденциозный документ, «набор мелких придирок», говорящих о давней недоброжелательности и предубежденности Марика по отношению к капитану. Каждый офицер, в бытность свою младшим чином, испытал на себе гнет единоначальной власти командира. Таковы трудности службы в армии. Челли, любивший поострить на сей счет, нередко теперь прибегал к цитатам из «журнала» Марика.

Челли предвидел, что может оказаться самым сильным аргументом защитника Гринвальда и с какой стороны обвинению следует ждать подвоха. Бесспорно, это будет вопрос, злонамеренны или незлонамеренны были действия обвиняемого. Челли представлял, как ухватится за это Гринвальд, какую речь произнесет и как будет доказывать, что Марик действовал из лучших побуждений, хотя и ошибся в оценке состояния здоровья капитана. И Челли основательно подготовился, чтобы опровергнуть обычную адвокатскую софистику, с помощью которой Гринвальд будет доказывать, что Марик действовал без злого умысла.

Челли намеревался аргументированно доказать, что сознательное игнорирование Мариком традиций военно-морской службы и дисциплины, его дерзкий вызов, выразившийся в неправомочном отстранении командира корабля от командования на основании собственного ошибочного заключения, ipso facto[32] делает его виновным в «поведении, наносящем ущерб установленному порядку и дисциплине». Если это так, и прецедент, созданный Мариком, останется безнаказанным, авторитет командования всего флота США окажется под угрозой. Любой командир корабля, если его действия покажутся его помощнику странными, может стать жертвой подобных дисциплинарных нарушений. Челли был убежден, что военный суд, состоящий из офицеров, под председательством такого строгого блюстителя военных традиций и дисциплины, как капитан Блэкли, оценит принципиальную суть этого судебного процесса. Поэтому Челли не сомневался в победе над Барни Гринвальдом.

Его оценка дела Марика была вполне правомочной и компетентной. Ошибся он, однако, лишь в одном — в своем предположении, какую стратегию изберет защитник.

Вилли Кейт прибыл на «Хризантему» около одиннадцати утра. Забросив свои вещи в каюту, он тут же отправился искать товарищей, но в офицерских каютах увидел лишь пустые измятые койки.

Наконец в душевой он услышал шум льющейся воды и слова песенки, которую кто-то напевал по-французски. Он догадался, что Кифер вернулся из отпуска. Стоя перед зеркалом в деревянных сандалиях, писатель вытирал мокрое тело полотенцем. «Я люблю тебя…» — напевал Кифер.

— О, Вилли, знаток и почитатель великого Диккенса! Как дела, мальчик?

Они обменялись рукопожатием. От сильного загара Кифер казался еще более сухопарым, лицо осунулось и похудело, словно он голодал по меньшей мере неделю. Однако он был в прекрасном настроении, глаза его загадочно блестели.

— А где все, Том?

— Кто где. Тральщик завтра покидает док, и большинство ребят там. А Стив где-то со своим адвокатом…

— Кого же он нашел?

— Какого-то лейтенанта с авианосца. Раньше был адвокатом.

— Опытный?

— Кто знает? Стив, кажется, им доволен. А так на вид довольно нескладный парень, да и на язык не слишком бойкий… Да, тут такое началось, Вилли! Ты слышал, что стряслось с твоим приятелем Стилуэллом? Свихнулся. — Кифер накинул на плечи полотенце и быстрыми энергичными движениями рук вытер спину.

— Что?!

— Диагноз — глубокая депрессия. Он в военном госпитале. С ним стало твориться неладное еще на тральщике…

Вилли вспомнил лицо Стилуэлла, замкнутое, болезненно бледное, с выражением постоянного страдания. Когда тральщик возвращался в Сан-Франциско, Стилуэлл дважды попросил сменить его у руля, ссылаясь на сильную головную боль.

— Что случилось, Том?

— Понимаешь, меня самого здесь в то время не было. Но говорят, что он как лег на койку, так и не вставал три дня, даже на перекличку не выходил, отказывался от еды. Сказал, что у него болит голова, и все. Наконец его решили отправить в госпиталь. Беллисон говорит, что он был как тряпка, вывалянная в навозе. — Лицо Вилли исказилось гримасой ужаса. — Что ж, Вилли, этого, видимо, следовало ожидать. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он из тех, кто держит все в себе, больше молчит, а в душе у самого черт знает что творится. Образования у парня никакого, к тому же год под началом капитана Квига даром не проходит. Может, и с наследственностью у парня не все ладно. А тут еще ожидание суда… Кстати, теперь это уже не называется бунтом, а что-то другое… У тебя есть сигареты?.. Спасибо.

Кифер обернул полотенце вокруг бедер и, громко стуча деревянными сандалиями, направился в кают-компанию, дымя на ходу сигаретой.

— Так что ты сказал о бунте? — спросил Вилли взволнованно, следуя за ним.

— Стива будут судите за нарушение порядка и дисциплины. Говорил же я тебе, что это ископаемое, наш капитан, был явно не в себе, когда квалифицировал это как бунт. Я думаю, вам, ребята, нечего беспокоиться. Юристы понимают, что это дело довольно хлипко построено…

— А что будет со Стилуэллом? Его вызовут в суд?

— Вилли, парень ничего не соображает. Есть такая электрошоковая терапия, я слышал, его собираются так лечить… А как ты провел отпуск? Женился на своей девушке?

— Нет.

— А у меня отпуск был довольно удачным, — сказал Кифер, натягивая подштанники. — Кажется, мне удалось продать свой роман.

— Неужели, Том? Вот здорово! Какому издательству?

— «Чепмэн-Хауз». Договор еще не подписан, понимаешь… Но, кажется, все будет в порядке…

— Ведь роман еще не закончен?

— Они прочитали аннотацию и первые двадцать глав. Это было первое издательство, куда я принес свой роман. — Кифер говорил подчеркнуто равнодушно, но лицо его сияло от гордости. Вилли смотрел на него круглыми от восхищения глазами. Стопка желтых страниц, растущая в ящике письменного стола Кифера, была лишь предметом добродушных шуток на тральщике. Для Вилли писатели всегда казались фигурами загадочными, например такой гигант прошлого, как Теккерей, или недосягаемые, талантливые и богатые Синклер Льюис или Томас Манн.

— Ты получишь большой аванс, Том?

— Я уже сказал тебе, договор еще не подписан… Если все будет в порядке, получу аванс долларов пятьсот, а может, и всю тысячу. — Вилли даже свистнул от удивления. — Это не так много, — заметил Кифер, — но за первый, еще даже не законченный роман это не так уж плохо, а?

32

ipso facto — в силу самого факта (лат.).