Страница 25 из 100
— Имеете, Горбышенко, имеете. Дело в том, что на конвертах с валютой есть отпечатки пальцев, и, как установила дактилоскопическая экспертиза, часть из них — ваши.
Сообщение следователя подействовало на Горбышенко удручающе. Он попросил перерыва в допросе. Наутро сказался больным, потребовал врача. Болезни, однако, никакой не обнаружилось. Под разными предлогами несколько дней уклонялся от решительного разговора. Противопоставить фактам ему было нечего. Это понимали Петренко и его сотрудник Фомин, понимал и сам Горбышенко. Наконец он признался, что, да, покупал валюту, но… для себя. Только для себя.
— Валюту у Казаченко, Гершевича и Ямщика покупали?
— Покупал.
— Казаченко и Ямщик показали, что они продали вам турецкие лиры. В общей сложности сто пятьдесят штук. При обыске они не обнаружены. Где эти лиры?
— Ну, я не знаю. Наверное, там же, где была и остальная валюта.
— Но вы присутствовали при обыске. И знаете, что турецких лир в шкафу не было. Где они?
— А разве не мог я поделиться своим добром с приятелем?
— Могли. Скажите, с кем поделились, мы проверим, кого вы так щедро облагодетельствовали?
— Я не помню.
— Несерьезно это, Горбышенко. Скажите, что обозначают буквы «Я. Р.» на целлофановом пакете с золотыми монетами, изъятом при обыске. Инициалы? Кому принадлежат?
— Не знаю. Пакет этот остался у меня после какой-то покупки.
В камеру хранения Ленинградского вокзала вошли два гражданина. Один из них — моложавый, в ворсистом, цвета маренго пальто и тирольской шляпе — предъявил в окно выдачи квитанцию и, нетерпеливо поглядывая на часы, ждал, пока кладовщик среди сотен узлов, чемоданов, баулов, рюкзаков найдет его кладь. Его спутник — полный, пожилой — стоял поодаль и оглядывал сидевших на скамейках, входящих и выходящих из комнаты посетителей.
Наконец стоявший у окна получил два чемодана. Большой, коричневый, с «молнией», подхватил сам, другой, поменьше и попроще, передал спутнику. Тот вполголоса предложил:
— Проверить бы надо.
— Не здесь же. В машине посмотрим.
Перебросившись еще двумя-тремя фразами, мужчины вышли из здания вокзала и направились к стоянке такси. Дружинники Савченко и Матвиенко обходили в это время привокзальную площадь. Савченко, окинув взглядом человека в ворсистом пальто, придержал шаг, остановил за руку товарища:
— Слушай, вот тот, с коричневым чемоданом… Лицо знакомое вроде. Напоминает кого-то… Может, остановим?
— А основания? Что мы скажем?
Но Савченко уже направлялся к такси. Матвиенко последовал за ним.
Савченко, подойдя, еще внимательнее посмотрел на мужчин. Теперь он почти не сомневался, что моложавый именно тот гражданин, словесный портрет которого объясняли недавно на оперативном совещании командиров дружин. Тонкий нос, рыжие густые брови, узкое сухощавое лицо, голубовато-белесые глаза. «Он, честное слово, он», — еще раз уверил себя Савченко.
— Извините, пожалуйста, просим предъявить документы.
Мужчины тем временем уже садились в машину.
— Позвольте, на каком основании? Кто вы такие?
А пожилой бросил шоферу:
— Трогай, трогай, браток, — и попытался закрыть дверь.
Но Савченко не дал этого сделать.
— Мы — дружинники. Просим вас пройти в отделение милиции. Это здесь рядом, в здании вокзала.
Мужчины переглянулись. Входить в конфликт с дружинниками, видимо, не входило в их расчеты. Идти в отделение — тем более. Тот, что помоложе, вдруг воркующе заговорил:
— Ребята, мы очень спешим. Если нарушили правила — извините. Оштрафуйте пас, и дело с концом. — И он полез в карман за бумажником.
— Штрафовать вас не собираемся. А в отделение просим пройти. Вещички тоже прихватите.
Начальник отделения милиции капитан Ибрагимов был человек пунктуальный. Он позвал всю вошедшую компанию в свой кабинет, предложил сесть. Потом не спеша достал бумагу, ручку, аккуратно устроил все это на столе и тогда только спросил:
— Итак, кто мы, откуда и куда держим путь?
Моложавый отвечал, едва сдерживая раздражение:
— А собственно, кому какое до этого дело? Почему мы должны вам что-то объяснять? Взяли свои вещи из камеры хранения и едем домой. А вот вы нам объясните, почему эти молодые люди творят безобразия? Задерживать людей без всяких на то оснований… Это знаете как называется?
Капитан Ибрагимов согласно кивнул головой:
— Без оснований, конечно, задерживать никого нельзя. Такого права никому не дано. Что же касается этих товарищей, они — дружинники. По поручению народа помогают нам порядок охранять. И помогают очень неплохо. Вот не далее, как вчера, одного молодца задержали. Тоже два чемодана получил. Оказалось — чужие. Квитанции выкрал. Нет, нет! Про вас я ничего подобного даже в мыслях не держу. Вот выясним кое-что, и уедете. Значит, Роготов Ян Тимофеевич?
— Да. Роготов.
— А вас как звать-величать?
— Благун Густин Яковлевич.
— Так и запишем. Значит, взяли свои вещи, находившиеся в камере хранения? Так?
— Да.
— Но почему вам, москвичам, вдруг понадобилось хранить их у нас на вокзале?
И Роготов и Благун опять начали выходить из себя:
— Да какое это имеет значение? Всякие причины могут быть.
— Это, конечно, так. Но все-таки странно, необычно как-то.
В это время в комнату вошли еще двое людей. Они поздоровались с Ибрагимовым и с дружинниками, пристально посмотрели на Роготова и Благуна и сразу включились в беседу. Роготов еще более взвинтился:
— Позвольте, вы-то, граждане, почему вмешиваетесь?
— Спокойно, гражданин Роготов, — остановил его начальник отделения. — Эти товарищи из Комитета государственной безопасности.
Роготов побледнел, мгновенным тревожным взглядом обменялся с Благуном и, вдруг широко улыбнувшись, проговорил:
— Товарищи, может, кто-нибудь объяснит, в чем все-таки дело?
— Я же сказал вам: разберемся, — все так же невозмутимо продолжал Ибрагимов. — Так, значит, чемоданчики ваши?
— Наши. Точнее — мои. А товарища Благуна я попросил помочь.
— И что же в них, в этих чемоданах?
— Ну, обычное: предметы туалета. И кое-какие подарки знакомым. Неделю назад я в Ленинград должен был ехать. А когда уже был на вокзале, начальство выезд отсрочило, ну и, чтобы не тащить вещи обратно домой, оставил их в камере хранения. Сегодня, однако, решил забрать по той простой причине, что командировка откладывается надолго.
— Что ж, открывайте ваши чемоданы, посмотрим.
— Но, позвольте, почему? С какой стати? — гневно, перебивая друг друга, закричали Роготов и Благун.
Ибрагимов встал из-за стола.
— Тихо, тихо, граждане. Мы должны, обязаны это сделать. Убедимся, что вещи ваши, и все будет в порядке.
Роготов выбросил на стол ключи и нервно закурил.
В чемодане, что был попроще, действительно, оказались сплошь предметы туалета. Правда, многовато их было, этих предметов: нейлоновые рубашки, свитеры, дамские джерсовые костюмы, кофточки, обувь.
— Здесь то же самое, — приложив руки к груди и показывая на второй чемодан, уверял Роготов.
Сверху в нем действительно были уложены мужские и женские вещи, но под ними лежало нечто иное. В ничем не примечательной картонной коробке, в плотной вощеной бумаге оказались золотые монеты царской чеканки, золотые турецкие лиры, золотые фунты стерлингов. На самом дне коробки вроссыпь лежало несколько десятков кусков золотого лома. В другой коробке лежали аккуратно уложенные американские доллары.
Затем из чемодана извлекли два небольших узла. В них опять были золото, турецкие лиры, английские фунты стерлингов, десятки царской чеканки…
Наутро Роготов был на первом допросе у Петренко и Фомина.
— Что вы можете сказать по поводу валюты и ценностей, обнаруженных среди ваших вещей?
— К валюте и ценностям, обнаруженным в моем чемодане, отношения не имею. Как они туда попали — не имею понятия. Считаю, что это недоразумение или провокация. Прошу органы государственной безопасности разобраться в этой истории и защитить мое имя — имя честного советского человека.