Страница 49 из 66
Голос его потонул в аплодисментах.
— …Но! Как поется в популярной песне: «У нас еще в запасе четырнадцать минут!» Антракт!
В перерыве они отыскали Шубина и Мамонова. Мамонов щелкнул зажигалкой. Все закурили.
— Ну как?
— Здорово! — громко говорил Васька, еще разгоряченный смехом, обращаясь то к Мамонову, то к Шубину. — Конферансье — в порядке. Законный конферансье. Точно?
Налегин слушал его с удивлением. Васька никогда не прибегал раньше ко всем этим «законно», «в порядке»— штампованным и избитым словечкам. Теперь он буквально сыпал ими. Видимо, здесь, в Остромске, находясь в компании малознакомых ему образованных людей, Васька стеснялся быть самим собою и хотел быть другим — находчивым, бывалым и непринужденным.
— Бутербродов с рыбой никто не хочет? — спросил Васька, увидев девушку, продававшую бутерброды. — Правда, самая лучшая в мире рыба — колбаса.
Мамонов поморщился и незаметно оглянулся.
— Возьми мне один, — разрешил Шубин.
— Слушай, Налегин, — спросил он, когда Платонов отошел. Лобанов в это время стоял в стороне, у афиши. — У вас в Шедшемском райотделе лошади были?
— Были, — ответил Налегин, еще не представляя, куда Шубин клонит.
— А конюх был?
— Был.
— Он к тебе в гости не собирается?
Яснее выразить свою мысль было трудно.
— А я сейчас спрошу. Александр Иванович!
Лобанов повернул к ним спокойное темное лицо и, видя, что все трое смотрят в его сторону, кивнул.
Откуда-то сбоку появился Платонов с бутербродами. Неожиданно они оказались с осетриной, о которой в Остромске забыли даже думать. На сдачу Васька купил конфет и тут же разделил их между присутствующими.
— Спасибо, — отказался Шубин. Мамонов только молча приложил ладонь к щеке и сделал страдальческое лицо. Васька положил конфеты ему в карман.
— Жену угостите! — А Шубину пригрозил: — Обидишь!
— Как поживает там наш главный конюшенный Илья Алексеевич? — спросил Налегин у Лобанова. — В Остромск не собирается в гости?
— Плохо ему, — сказал Лобанов и обвел всех серьезными, не привыкшими лукавить черными глазами. — Ты его старшего сына знал? Он с моим в Институте международных отношений учился. Только Витьку в аспирантуре оставили, а его направили дипломатом в Мали… Ну вот. А недавно самолетом в Москву привезли из Бамако. Тропическая лихорадка… Плохо Илье Алексеевичу, — повторил он, — боится, чтобы в хроническую не перешла. А парень — золото!
Шубин не подымал головы.
— Я слышал, Слава, — Лобанов подбирал нужные слова, — Данилов недоволен тобой…
Они сидели в маленькой комнате Налегина на четвертом этаже, готовясь ко сну. Платонов уже лежал на диване-кровати, у стены и негромко похрапывал.
— Тут все не просто, Александр Иванович. Сейчас такая пора в милиции, когда все изменяется: и стиль, и методы, и люди. Она наступила, собственно, давно. Но окончится не скоро…
— Я тебе так скажу. Борьба с преступностью — дело серьезное и постоянное. Не на год, не на два. Хронические болезни общества лечим, и штурма здесь быть не должно. А как в медицине, постоянная профилактика, наблюдение, экстренная помощь на дому, лечение, словом. Когда необходимо — хирургическое вмешательство. Данилова я, слава богу, знаю — он одним ударом все сделать хочет: «Сегодня с преступностью покончим, а завтра будем отдыхать!» Я ведь тоже так считал, только мне тогда лет двадцать пять было…
Внезапно в дверь постучали. Налегин встал и пошел открывать. Вернулся он через минуту.
— Вызывают? — спросил Лобанов.
— Спите. Я поехал. Наверное, хорошая новость. Гаршин из-за пустяка никогда не подымет ночью. А ключ завтра отдадите дежурному. Ну, счастливо.
Глава 10. «Стиль — это человек»
В большом кабинете вокзальной милиции за тесно сдвинутыми столами сидели несколько оперативников. Их рабочий день уже закончился, но они сидели в плащах за своими столами и говорили о разных пустяках.
— Это что! — поздоровавшись кивком с Налегиным, начал очередной рассказ высокий майор с маленьким пухлым ртом и по меньшей мере тремя свисающими на галстук подбородками. — Мы работали тогда по грабежу на станции Юхо. Потерпевшая мне говорит: «Я преступника узнаю в лицо из тысячи — он мне во сне снится!» И что же? Приезжаем мы в станционный клуб… Ты знаешь, где там клуб? — кивнул он одному из своих слушателей.
Тот молча наклонил голову.
— Прошли пару раз по фойе — она меня хватает за руку: «Вот он!» Смотрю, идет баскетболист, рост — сто девяносто, а может, больше. «Вы уверены?» — спрашиваю…
Повествование доставляло самому рассказчику, несомненно, большее наслаждение, чем слушателям: чувствовалось, что он повторяет его не в первый раз, аранжируя по ходу живописными деталями.
— А когда раскрыли, оказалось, — майор сжал свой маленький рот и устремил глаза на Налегина, угадав в нем внимательного и благодарного слушателя, — грабеж совершил преступник ниже среднего роста, мне до пояса… А сожительница, медсестра в прошлом, ворованные вещи продавала. Потерпевшая его в жизни не опознала бы.
Молоденький оперативник, чертивший до этого что-то на листе бумаги, подошел сзади к рассказчику и стал незаметно подсовывать ему бумажную ленточку под воротник плаща. Тот, не оборачиваясь, добродушно отстранил его рукой.
В кабинет вошли Гаршин и начальник вокзальной милиции.
— Я вижу, что домой никто не собирается, — сказал начальник, — хорошо. Я вам сейчас всем найду работу.
— Уходим, уходим! — сказал толстый майор, подмигивая Налегину.
Все стали сразу же подниматься из-за столов И по тому, как они один за другим подымались и уходили, Налегин понял, что все они до чертиков усталые и еле плетутся. Только молоденький опер уполномоченный спросил у начальника:
— Что-нибудь интересное намечается, товарищ старший лейтенант?
— Иди, Юра, иди отдыхай, — сказал начальник.
Дверь за ними он не закрыл, и было еще слышно как они и в коридоре дурачатся и подталкивают друг друга.
— Как все-таки быть с этим чемоданом?
— Наш дежурный рассуждает как Швейк: «На вокзалах всегда крали и будут красть!»
— Так рассуждать — дело нехитрое.
— Вот этот милиционер, — сказал начальник вокзальной милиции Гаршину. — Рассказывайте, товарищ Ниязов.
Смуглый, костистый, с плоским невыразительным лицом старшина принадлежал к людям, возраст которых определить чрезвычайно трудно. Еще труднее их запомнить. Гаршин, однако, сразу раскусил в Ниязове опытного, наблюдательного постового. Уже по тому, как старшина, прежде чем начать говорить, взглянул на стенные часы, Гаршин понял, что для того ветерана стало привычным отмечать точное время любого события, даже разговора с начальством.
— Это было в начале двадцатого часа… Точнее, в девятнадцать десять. Иду по улице Софьи Ковалевской, смотрю — он идет! Сворачивает прямо в калитку. Я подумал, какой идет знакомый человек! Кто — не помню. Часов до двадцати двух вспоминал… Вдруг вспомнил — он! Который на фотокарточке…
— Она, товарищ Ниязов! — серьезно поправил сто начальник. — Женского рода!
— Я сказал — он? — Ниязов смутился. — Она! Женщина, которого нам на фотокарточке показывали. Тот, который в комиссионный магазин в Москве часы приносил. Очень похожа. Навстречу ему шла другая женщина. Они поздоровались: «Здравствуй, Анка!»
— Какая из них назвала имя?
— Наша сказал тому: «Здравствуй, Анка!»
— Что ж, — сказал Гаршин, — мы сейчас с товарищем Ниязовым съездим, посмотрим это место, а утром пораньше начнем проверку.
— Хорошо бы вам найти: смотришь, я и отблагодарил вас за ту помощь, осенью, — сказал старший лейтенант. Он казался совсем юным в своем недавно сшитом, жестком еще мундире с красным ромбиком Высшей школы милиции.
— Еще отблагодарите не раз.