Страница 24 из 27
Лобадин был уже мертв, а озверелые контрреволюционеры, словно боясь его и такого, продолжали колоть штыками в шею, голову…
Оскар в это время был на ходовом мостике. Отсюда он видел гибель Лобадина. Но предотвратить ее ничем не мог: со всех сторон лезли враги. На верхней палубе их становилось все больше и больше. С «Беркута» на ходовой мостик навели пулеметы, с подоспевших буксиров на крейсер взбирались пехотинцы. Им уже передавали обезоруженных революционных матросов.
— Патроны все… Подбросьте патронов… — раздаются вокруг Оскара встревоженные голоса.
Сам он давно не стреляет: обоймы браунинга пусты. Дальнейшая борьба бессмысленна, она только увеличит жертвы. И Оскар отдает приказ: прекратить сопротивление, действовать по велению совести.
— Сдавайся! — кричат ему снизу.
— Так просто вам меня не взять, — ответил Оскар и, подбежав к самому крылу мостика, ласточкой кинулся в море.
Пройдя под водой саженей пятнадцать, Оскар вынырнул, сбросил ботинки и поплыл. Когда он заметил, что его окружают фонтанчики брызг, он снова ушел под воду. Так, ныряя, как дельфин, он все дальше и дальше уходил от крейсера. Но спастись смельчаку не удалось. Его настигла шлюпка, посланная в погоню.
К семи часам вечера революционное выступление на крейсере «Память Азова» было подавлено. Власти арестовали 225 человек. В их числе оказался почти весь основной экипаж. Арестованных разместили в трех местах: наиболее опасных — в губернской тюрьме на Вышгороде и в башне «Толстая Маргарита», прочих — в Батарейных казармах.
Прощай, море Балтийское!
Следствием руководил главный военно-морской прокурор Матвеенко, которому еще в Петербурге был дан строгий наказ: «Не тянуть». И он старался вовсю. Допросы обвиняемых и свидетелей в спешном порядке производили не только военные юристы, но и строевые командиры. Они допытывались: «Кто руководил восстанием? Кто из матросов был с оружием, стрелял в офицеров?».
Революционеры держались стойко. Большинство свидетелей-матросов не предали товарищей: сообщали скупые, общего характера сведения.
Властей особенно интересовала личность Оскара Минеса. По паспорту он значился тамбовским мещанином Степаном Никифоровичем Петровым. Документ оказался поддельным. Арестованный себя не называл. Наконец охранка расшифровала: под партийной кличкой Оскара Минеса скрывается большевик Арсений Иванович Коптюх. Убедившись, что охранка знает о нем многое, он дал следствию единственное показание:
«Я привлекался к дознаниям по политическим преступлениям два раза: в 1903 году в Екатеринославе за принадлежность к партии социал-демократов и в 1904 году в Петербурге, за то же».
Несколько скупых строчек. Последнее, что написано рукой героя.
Раскрываю архивные папки. Находки помогают восстановить короткую, но полную волнующих и бурных событий биографию Арсения Коптюха.
…1903 год. Юный Коптюх вскоре после окончания ремесленного училища покидает родную Одессу. С рекомендательным письмом старого революционера он переезжает в Николаев, где поступает слесарем на судостроительный завод. Включается в работу большевистского подполья, вступает в члены РСДРП. Арест. Побег. Арсений переходит на нелегальное положение и по заданию партии направляется в Екатеринослав.
Не успел Арсений осмотреться на новом месте, как в городе началась всеобщая политическая забастовка. Возглавил ее ленинско-искровский комитет. Во время уличной демонстрации в столкновении с казаками Коптюх был ранен в правую ногу. Его бросили в тюрьму. Глубокая рваная рана не заживала, стала гноиться. Тогда Арсения временно перевели в земскую больницу.
Около палаты с арестантом на третьем этаже хирургического корпуса дежурил жандарм. Казалось, вырваться отсюда невозможно. Но товарищи помогли. Зябким декабрьским утром во время врачебного обхода Коптюх переоделся в переданное с воли женское платье и покинул палату. Спокойно пересек оживленный двор, вышел к Соборной площади, где наготове стоял экипаж. Поиски беглеца ничего не дали. Департаменту полиции только и оставалось, что включить приметы Коптюха в «Циркуляр о повсеместном розыске». К тому времени Арсений был переправлен через границу, в Швейцарию.
24 мая следующего года негласное парижское отделение царской охранки шифрованной телеграммой уведомило свое начальство в Петербурге: «Бежавший из земской больницы в Екатеринославе Коптюх выехал из Цюриха в Россию».
Пока жандармы и шпики высматривали на пограничных станциях государственного преступника, Коптюх с паспортом на имя Николая Ивановича Рязанова уже устроился слесарем на Невский механический завод в столице империи. По поручению партии он вел пропагандистскую работу среди студентов.
4 декабря 1904 года Коптюх снова попал в руки полиции по обвинению в принадлежности к «Объединенной социал-демократической организации студентов города Санкт-Петербурга». В списке арестованных мнимый Рязанов значился первым. При обыске у него нашли нелегальную литературу и револьвер. Веские улики! Но Коптюху повезло: жандармы не дознались, что перед ними екатеринославский беглец.
Следствие затянулось. Однажды, воспользовавшись оплошностью охраны, Арсений бежал из тюрьмы. Товарищи укрыли его. В это время пришла весть: Одесса бастует, на ее улицах баррикады. Коптюх немедленно обратился в боевую организацию петербургских большевиков за разрешением выехать в родной город — там он сейчас нужнее.
Ему удалось увидеть восставший «Потемкин», участвовать в баррикадных боях. Вел работу среди крестьян Александрийского уезда. Затем снова Петербург. И вот Таллин…
Средневековый рыцарский замок на Вышгороде не сохранился. От него уцелела лишь внешняя стена. К ней в свое время пристроили трехэтажное белое здание — губернаторский дом. По традиции новый дом также стали называть замком, хотя внешне он не имел ничего общего с сооружениями подобного рода. В замке жил губернатор с семьей, размещалась его канцелярия. Здесь же, внутри двора, разделяя его на две половины, находилось здание губернской тюрьмы.
В переполненных камерах губернской тюрьмы было тесно. Заключенным приходилось спать вповалку на тюфяках, положенных прямо на пол. Духота в камерах стояла страшная, и потому администрация тюрьмы разрешила двери в коридор держать открытыми.
В одной из камер содержались двенадцать азовцев. Заключенные только что пообедали.
— Теперь жди вызова на допрос, — с тревогой проговорил матрос Ширяев. — Что с нами будет?..
— Не вешай носа, — подбодрил его Колодин. — На допросе больше молчи да волынь незнайку: и себе лучше и товарищей не подведешь.
— Споем, что ли, — предложил Григорьев, — а то на душе кошки скребут…
Крючков вполголоса затянул:
Запевалу поддержали. Песня долетела до часового — тщедушного солдата с редкими белесыми усенками, которые и заметны-то были лишь благодаря загару на лице. Солдат несмело пододвинулся к дверному проему, опершись на винтовку, слушал и вздыхал.
— Послушай, пехота, — обратился к нему один из азовцев. — Ты откуда будешь?
— Нам разговаривать не велено, — буркнул солдат. — Я ж вас стерегу, при службе нахожусь.
— Что верно, то верно, — вступил в разговор Баженов, пересаживаясь поближе к двери. — Справно службу несешь. А вот скажи, положа руку на сердце, если здешние рабочие забастуют, солдаты будут в них стрелять?
— Если начальство прикажет, конечно, будем.
— Вот темнота! — возмутился Крючков.
— Погоди, охолонь чуток, — перебил его Баженов. — Ну а если нас осудят на расстрел, то и в нас будете стрелять?
Такой вопрос, видимо, озадачил пехотинца, и он поспешно отошел от двери. Солдат отошел вовремя. Хлопнула входная дверь, и в коридоре послышался топот сапог. Шаги ближе, голоса громче: