Балтийская легенда

Неожиданно стрельба прекратилась. Послышались крики «ура». Что бы это могло значить? Капитуляция крепости? Смотрю на Емельянова. Он тоже озадачен. Преодолевая слабость, покидает веранду. Навстречу ему бегут повстанцы с криком:

— Корабли пришли!

— Корабли? Какие? — слышатся вопросы. В них и надежда, и недоумение, и тревога.

— Конечно, революционные, что за вопрос? — уверенно заявил солдат с лицом, изрешеченным оспой. — Ведь говорили же, что флот в руках эсеров, только сигнала ждут. А тут уже двое ден сигналим, поди, в Ермании слышно. Вот матросики и подоспели. Тьма, сколько кораблей!

— Да, теперь коменданту хана! — поддержал его один из солдат.

— Да здравствует флот революции! — вдруг заорал рябой. — Ура партии социал-революционеров!

— Не кричи! — остановил его прибежавший артиллерист. — Товарищ Емельянов, против маяка Грохары встали броненосец «Цесаревич» и крейсер «Богатырь». Намерения их неясные.

— Спасибо, братец, за весть.

С этими словами Емельянов направился к Бастаковской высоте.

— Чего тут «намерения неясные», — бросил с вызовом приверженец эсеров. — Флот на помощь прибыл.

— Замолчи ты, балалайка! — огрызнулся только что подошедший артиллерист. Голова у него была забинтована, сквозь марлю проступала кровь. — Это еще надо знать, кому он на помощь пришел.

С моря донесся выстрел. За ним через равные промежутки — еще три. Воцарилась напряженная тишина. Ни одного разрыва не последовало. И сразу возгласы облегчения:

— Холостыми!

— Сигнал подают!

С Бастаковской батареи ответили также четырьмя холостыми выстрелами.

— Видал-миндал?! — воскликнул рябой эсер. — Нашли общий язык, а вы сумлевались…

— Твоими устами да мед бы пить. А зачем тогда, мил-человек, миноноска к броненосцу подходила? — спросила перевязанная голова.

— Какая миноноска?

— Из порта.

— Видать, перешла на нашу сторону.

— Если бы так, — задумчиво протянул раненый.

Разговор прервал громовой раскат морского орудия. Над нами зловеще прогудел снаряд главного калибра и разорвался в проливе около Александровского острова. После паузы вновь выстрел. На этот раз снаряд упал где-то в форту. С моря начался обстрел.

Спорщики бросились на землю.

— Вот тебе и «революционный флот», — узнал я голос раненого артиллериста.

— Погодь, погодь! Это ж какая-то ерунда получается, — отвечал ему рябой. — Может, твоя миноноска эту кутерьму и заварила. Начальству к обману не привыкать.

Послышался топот бегущих с высотки людей. Я посмотрел в ту сторону и увидел подпоручика Коханского в сопровождении нескольких солдат и матросов.

— Куда это вы? — окликнул одного из бегущих раненный в голову.

— На пароход, — ответил тот, задержавшись. — Видать, по недоразумению корабли по нас палить начали. Вот подпоручик и решил выяснить, в чем тут дело. Поедем с нами!

Раненый присоединился к бегущим. Рябой остался.

От пристани отвалил пароход «Выстрел». Скоро он скрылся за поворотом. Огонь с кораблей прекратился. Меня кто-то тронул за плечо. Я оглянулся.

— Пойдемте, — прошептал поручик Сенин, выразительно показывая на бинокль, спрятанный у него под кителем.

Соблазн проследить за событиями был так велик, что я, не раздумывая, принял приглашение. Осторожно, чтобы нас никто не заметил, мы стали пробираться кустами орешника к ближайшей скале, откуда хорошо виден рейд. К своему наблюдательному пункту мы добрались, когда «Выстрел» подходил к «Цесаревичу». В бинокль было видно, как на броненосец по трапу взошло несколько человек. Коханский впереди. Они тут же затерялись на стальной громаде. Вскоре на пароход сбежали матросы с винтовками, и «Выстрел» направился к порту. Мы переглянулись.

Башенные орудия выдохнули дым и пламя. В ответ оглушительно ухнули одиннадцатидюймовые мортиры. В центре форта стали рваться, нещадно дробя камень, снаряды, а вокруг кораблей поднимались и оседали высоченные водяные столбы. Один из них взметнулся возле самого «Цесаревича». Корабли поспешно начали отходить. Водяные столбы кинулись в погоню. Но скоро отстали, заметались на одном месте. Тогда броненосец и крейсер сбавили ход и, произведя маневр, отдали якоря. Артиллерийские башни, словно многохоботные слоны, повернули свои двенадцати- и четырнадцатидюймовые стволы в нашу сторону.

— Теперь мортирам до кораблей не достать, — заметил поручик Сенин. — Да и орудия у моряков с оптическими прицелами и дальномеры имеются. Ничего этого, слава богу, в крепости нет, начальство не позаботилось о нас. Говорят, нет худа без добра.

Я молчал.

— Здесь оставаться небезопасно, — снова заговорил мой спутник. — Давайте возвращаться.

Совет поручика пришелся кстати: «Цесаревич» начал пристреливаться по форту.

— Сдается мне, что корректируют из порта по радиотелеграфу, — проговорил я, припоминая солдатский разговор о миноноске. — Заметьте, какие длительные интервалы между пристрелочными выстрелами.

Обстрел корабельной артиллерии, поддержанный с Комендантского острова, застал нас уже в орешнике.

В этот уголок острова как будто не попадали еще снаряды. Но береженого бог бережет. И мы поспешили укрыться меж каменных глыб в надежде переждать бой, каковой, по нашим расчетам, должен прекратиться с наступлением темноты, а до нее оставалось недолго.

Теперь Михайловский остров взят в тиски. Но надо отдать должное его защитникам: они мужественно борются за свое дело.

— Полегче, — послышался голос. — Ох и саднит, терпежу нет!

— Потерпи, друг. Сейчас найдем удобное местечко, перевяжем, — ответил другой.

Верхушки кустов закачались совсем близко. Из зарослей, спотыкаясь о камни, вышел пехотинец, неся на себе товарища.

— Здесь вроде тихо, — проговорил он. — Давай освобождай ногу, бинтовать буду. — Он снял с себя нижнюю рубаху, деловито разорвал ее на полосы и приступил к перевязке.

— Ничего страшного, — успокаивал добровольный санитар, когда раненый начинал стонать. — Кость вроде цела. До свадьбы заживет.

— Где тут о свадьбе думать, — проговорил раненый. — Не до жиру — быть бы живу!

— От такой раны не умирают. Не я буду, если ты скоро не станешь отплясывать.

— Я не о том. Смотри, какая силища навалилась. Не устоим.

Вокруг начали собираться люди, в основном раненые.

— Что верно, то верно, — сказал один из подошедших. — Начальство, поди, озверело, милости от него не жди.

Кто-то тяжело вздохнул. Разговор прекратился. Из своего укрытия я видел усталые, растерянные лица.

— Может быть, и стоило взорвать склад с пироксилином?

— Какой такой склад?

Где-то я слышал этот голос. Выглянуть? Нет, могут заметить. Поручик тоже насторожился: еще бы, склад пироксилина в крепости один. Если его взорвать…

— Известно где, на Договорном острове.

— Ну и что же? — опять слышу знакомый голос. — Поджилки бы у коменданта лопнули, если бы взорвали.

— И впрямь надо было взорвать пироксилин, — говорит кто-то еще. — Ведь подняли они на воздух у нас склад пороха.

— Тоже сравнил порох с пироксилином! — ответил первый голос. — Горячие головы вроде вас сунулись к подпоручику Емельянову. Да от ворот поворот получили. Взрыв склада на Договорном принес бы столько жертв, что не сочтешь. И не в одной крепости, но и в городе. «Мы, — сказал Емельянов, — не варвары, а революционеры».

— Ну и зря! Шарахнуть надо этот склад пироксилиновый. Хрен с ним, с городом-то. Революцию губим. Вот что жалеть надо.

Стоп! Да ведь это говорит тот, рябой эсер. Я осторожно выглядываю из-за укрытия. Он и есть!

— Подозрителен ваш Емельянов, — разошелся рябой. — По госпиталю не стреляй. Офицеров пленных не трогай. Так разве революцию сделаешь! К чертям собачьим таких командиров. Из нашего брата они должны быть.

— Не из тебя ли?

— А что?.. Со мной не пропадешь.

— Там бой идет, а ты тут языком треплешь, балабон.

— Да еще на честных людей наговариваешь. Емельянов раненый, а из строя не вышел.