Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 46 из 48



– Ты меня тестируешь или спрашиваешь для дела?

– Конечно, для дела, – бесстрастно изумился Леденцов. – Вчера выезжал на склад, машину всяких суперфосфатов похитили. Что, думаете, обнаружил на месте преступления?

– Правый ботинок главаря.

– Нет, стихи. «Ищите гения посреди удобрения».

– Все? – спросил я, начиная раздражаться.

– А майор Оладько?

– Что майор Оладько?

– Классный оперативник и большой психолог. У его тещи на даче срезали цветы. Оладько поехал принять меры. Сел в засаду, в летний душ. Утром теща вышла... Цветы срезаны, а Оладько спит под летним душем.

Белесые ресницы помаргивают, рыжеватый вихор привстал чертиком, круглые глаза безмятежны до наивности.

Если бы искали человека с типичной внешностью дурака – скажем, для съемок фильма о периоде застоя, – я бы не мешкая предложил Леденцова. Если бы искали пример несовпадения формы и содержания, несовпадения ума и дурашливого вида, я бы не мешкая указал на Леденцова. Впрочем, я давно пришел к мысли, что ум мало проявляется в лице человека. Пример тому так называемый «умный взгляд»: чем меньше соображает человек, тем он больше напрягается, тем «умнее» становится взгляд. «Умный взгляд» передает не ум, а напряжение. Вот почему у собак такой разумный взгляд.

– Вместо того чтобы проверять мою интуитивность, поработал бы по второй версии, – сказал я осторожно, ибо пока так и не понял, для чего он нанизывал свои примеры.

– По какой второй?

– Автобусы ты проверил. А личный транспорт, мотоциклы, велосипеды?..

– Могли и пешком принести.

– Нет, я же говорил тогда на месте.

– Почему?

– Боря, несколько километров от города, ночь, дождь, пешком с ребенком... невозможно.

– Сергей Георгиевич, но было именно так.

Леденцов сидел поджавшись, как на приеме к врачу.

В тихой паузе подо мной скрипнул стул, эту тихую паузу образовала моя легкая обида – так инквизиторски пытать человека за ошибку...

– Сергей Георгиевич, вы же знаете, что я сторонник интеллекта, а не интуиции.

– Поэтому изголялся?

– Грех упустить такую возможность.

Но мое внимание уже переключилось на дело:

– Рассказывай.

– От сердечного приступа умерла женщина. До сих пор не похоронена, ищем родственников. А муж, стоявший на психиатрическом учете, взял ребенка и пошел... И положил в колею.

– Где муж сейчас?

– Помещен в психиатрическую больницу. Плясунов Игорь Петрович.

И Леденцов положил на стол оперативную справку со всеми необходимыми мне данными.

Так просто, так неинтересно, так страшно. И делать, в сущности, дальше нечего. Этого мужа даже допросить нельзя, оставалось лишь назначить психиатрическую экспертизу. И все.

– А водители? – недоуменно спросил я, видимо, у себя.

– Уже в коридоре.

Леденцов поднялся и пожал мне руку с интеллигентным недожимом, как бы извиняясь за свои нападки на интуицию.

– Боря, и все-таки ты не прав дважды...

– В чем?

– Во-первых, вывод о пешей транспортировке младенца за город относится не к интуиции, а к элементарной логике. Во-вторых, моя интуиция проникает в сознание здорового человека, а не душевнобольного.

Иногда я кажусь себе отчаянным, ибо придумываю законы и теории. Впрочем, не поэтому: кто их не придумывал? Отчаянность моя в том, что не только придумываю, но и верю в них.

Интуиция – это способность сознания расшифровывать сигналы подсознания. Красиво и научно. Интересно, какие же сигналы из подсознания расшифровало мое сознание относительно водителей?

Они вошли нехотя, не глядя мне в глаза. Черт возьми, типичное, виновное поведение, которое проглядывает без всякой интуиции...

Они сели. В наступившей тишине я понял, что допрашивать их не о чем, поскольку преступник известен и все противоречия в показаниях водителей теперь не имеют никакого значения. Не допрос, а пустая формальность.

– Плясунова Игоря Петровича знаете? – спросил я на всякий случай.

Они отрицательно повертели головами. Мы опять помолчали. Чепинога вздохнул. Зуев поерзал. Очевидная глупость этой минуты меня взорвала:

– Товарищи, в чем дело? Хорошо, вы не преступники... Но я же вижу, что вы утаиваете какое-то обстоятельство!

– Та нам это ни к чему, – вяло отозвался Чепинога.

– Зуев, сестра, вероятно, вам звонила... Она человек честный и сказала мне прямо, что правды вы не говорите.



– Какая там правда, – тоже вяло буркнул Зуев.

– Она сказала, что скрываемые факты касаются ребенка.

Водители разглядывали пол, словно тот был расписан известным художником. И я добавил уже с долей бессилия:

– Эх, товарищи, совести у вас нет...

Шоферы переглянулись. И сразу две опережающие друг друга мысли пронеслись у меня: они честные ребята, сейчас все расскажут.

– Тилько можно, чтобы между нами? – спросил Чепинога.

– Никого же нет, – удивился я.

– Без протоколу.

– Хорошо.

Чепинога помялся, распушая пятерней свою седеющую шевелюру:

– Не подумайте, мы горилкой не балуемся.

– И не психи, – добавил Зуев.

Я даже не ответил, заинтригованный таким вступлением.

– Петрю, давай, твои мозги помоложе.

Дробленький Зуев, похожий на сестру лишь большими карими глазами, сосредоточился, как на экзамене. Чепинога же с какой-то пытливой напряженностью уставился на Зуева, точно помогал ему взглядом.

– Дядя Афанасий, ведь сперва ты...

– Ага, сперва я. Это еще на большаке, на асфальте. Какая-то пелена. Дороги не бачу. И не пойму, на стекле или на моих очах. Думаю, никак годики знать себя дают. А и дождь моросит. Говорю Петру, чтобы сел за руль, мол, в глазах рябит.

Чепинога глянул на Зуева, передавая ему рассказ.

– Сменил я дядю Афанасия. Проехал, ну, метров пятьсот. Знаете, как белое облачко село на лобовое стекло. Сказал дяде Афанасию. Тогда и решил, что это белый дым, от города отъехали мало...

– Ты еще поправил, что это кислотные дожди.

– Ага. Ну, если обоим мешает, а очередь дяди Афанасия, то он опять сел за баранку.

Зуев глянул на Чепиногу, уступая очередь.

– Верно, я зарулил. И только мы свернули с тракту на объезд, как то белое облачко, верите ли, стало оформляться...

– Как оформляться? – не понял я.

– В лик.

– В какой лик?

– В человеческий, – приглушенно сказал Чепинога и почему-то глянул на сейф.

– В какой человеческий лик? – тупо повторил я.

– В дамский.

– В женский, – поправил Зуев.

– Ничего не понимаю, – вырвалось у меня.

– Как бы женщина заглянула в лобовое стекло, – серьезно объяснил Чепинога.

– И видели... ее лицо?

– Как ваше. У меня аж все ёкнуло. Бисово наваждение! Конечно, Петру об этом молчок. Мало ли что человеку привидится. А чего я тебе сказал?

– Что в глаза, наверное, попал этот кислотный дождик и выедает очи. Мы опять поменялись. Сколько я прорулил... Метров двести? И вдруг передо мной белое лицо. Я даже вспотел...

– Петро, ты же заорал.

– Заорешь... Женщина на стекле! Можно нам закурить?

Я кивнул. Водители задымили обстоятельно и как-то размышляюще. А я, грешным делом, вспомнил слова Зуевой про пиво: если пить его весь день да потом ночью работать... Вспомнил и способность нашего сознания образно запечатлевать то, что оно долго воспринимало; проговорив с человеком день, я потом видел его лицо в каждом встречном. Водители же долго зрили перед собой лицо Зуевой.

– Что дальше?

– Заглушили мотор и выскочили, – продолжал младший. – На стекле, конечно, никого. Походили вокруг, прошелся я по колее... И вижу какой-то узел. Думаю, буксовали тут или обронили чего. А узел-то как запищит. Меня от неожиданности в сторону повело. Крикнул дядю Афанасия. Вот как было все.

– Вы, кажется, пиво употребляли...

– Я же говорил, что не поверят, – угрюмо бросил Зуев.

– Шуткуете, товарищ следователь, – обиделся Чепинога.

– Разве не пили?