Страница 46 из 48
– Ты меня тестируешь или спрашиваешь для дела?
– Конечно, для дела, – бесстрастно изумился Леденцов. – Вчера выезжал на склад, машину всяких суперфосфатов похитили. Что, думаете, обнаружил на месте преступления?
– Правый ботинок главаря.
– Нет, стихи. «Ищите гения посреди удобрения».
– Все? – спросил я, начиная раздражаться.
– А майор Оладько?
– Что майор Оладько?
– Классный оперативник и большой психолог. У его тещи на даче срезали цветы. Оладько поехал принять меры. Сел в засаду, в летний душ. Утром теща вышла... Цветы срезаны, а Оладько спит под летним душем.
Белесые ресницы помаргивают, рыжеватый вихор привстал чертиком, круглые глаза безмятежны до наивности.
Если бы искали человека с типичной внешностью дурака – скажем, для съемок фильма о периоде застоя, – я бы не мешкая предложил Леденцова. Если бы искали пример несовпадения формы и содержания, несовпадения ума и дурашливого вида, я бы не мешкая указал на Леденцова. Впрочем, я давно пришел к мысли, что ум мало проявляется в лице человека. Пример тому так называемый «умный взгляд»: чем меньше соображает человек, тем он больше напрягается, тем «умнее» становится взгляд. «Умный взгляд» передает не ум, а напряжение. Вот почему у собак такой разумный взгляд.
– Вместо того чтобы проверять мою интуитивность, поработал бы по второй версии, – сказал я осторожно, ибо пока так и не понял, для чего он нанизывал свои примеры.
– По какой второй?
– Автобусы ты проверил. А личный транспорт, мотоциклы, велосипеды?..
– Могли и пешком принести.
– Нет, я же говорил тогда на месте.
– Почему?
– Боря, несколько километров от города, ночь, дождь, пешком с ребенком... невозможно.
– Сергей Георгиевич, но было именно так.
Леденцов сидел поджавшись, как на приеме к врачу.
В тихой паузе подо мной скрипнул стул, эту тихую паузу образовала моя легкая обида – так инквизиторски пытать человека за ошибку...
– Сергей Георгиевич, вы же знаете, что я сторонник интеллекта, а не интуиции.
– Поэтому изголялся?
– Грех упустить такую возможность.
Но мое внимание уже переключилось на дело:
– Рассказывай.
– От сердечного приступа умерла женщина. До сих пор не похоронена, ищем родственников. А муж, стоявший на психиатрическом учете, взял ребенка и пошел... И положил в колею.
– Где муж сейчас?
– Помещен в психиатрическую больницу. Плясунов Игорь Петрович.
И Леденцов положил на стол оперативную справку со всеми необходимыми мне данными.
Так просто, так неинтересно, так страшно. И делать, в сущности, дальше нечего. Этого мужа даже допросить нельзя, оставалось лишь назначить психиатрическую экспертизу. И все.
– А водители? – недоуменно спросил я, видимо, у себя.
– Уже в коридоре.
Леденцов поднялся и пожал мне руку с интеллигентным недожимом, как бы извиняясь за свои нападки на интуицию.
– Боря, и все-таки ты не прав дважды...
– В чем?
– Во-первых, вывод о пешей транспортировке младенца за город относится не к интуиции, а к элементарной логике. Во-вторых, моя интуиция проникает в сознание здорового человека, а не душевнобольного.
Иногда я кажусь себе отчаянным, ибо придумываю законы и теории. Впрочем, не поэтому: кто их не придумывал? Отчаянность моя в том, что не только придумываю, но и верю в них.
Интуиция – это способность сознания расшифровывать сигналы подсознания. Красиво и научно. Интересно, какие же сигналы из подсознания расшифровало мое сознание относительно водителей?
Они вошли нехотя, не глядя мне в глаза. Черт возьми, типичное, виновное поведение, которое проглядывает без всякой интуиции...
Они сели. В наступившей тишине я понял, что допрашивать их не о чем, поскольку преступник известен и все противоречия в показаниях водителей теперь не имеют никакого значения. Не допрос, а пустая формальность.
– Плясунова Игоря Петровича знаете? – спросил я на всякий случай.
Они отрицательно повертели головами. Мы опять помолчали. Чепинога вздохнул. Зуев поерзал. Очевидная глупость этой минуты меня взорвала:
– Товарищи, в чем дело? Хорошо, вы не преступники... Но я же вижу, что вы утаиваете какое-то обстоятельство!
– Та нам это ни к чему, – вяло отозвался Чепинога.
– Зуев, сестра, вероятно, вам звонила... Она человек честный и сказала мне прямо, что правды вы не говорите.
– Какая там правда, – тоже вяло буркнул Зуев.
– Она сказала, что скрываемые факты касаются ребенка.
Водители разглядывали пол, словно тот был расписан известным художником. И я добавил уже с долей бессилия:
– Эх, товарищи, совести у вас нет...
Шоферы переглянулись. И сразу две опережающие друг друга мысли пронеслись у меня: они честные ребята, сейчас все расскажут.
– Тилько можно, чтобы между нами? – спросил Чепинога.
– Никого же нет, – удивился я.
– Без протоколу.
– Хорошо.
Чепинога помялся, распушая пятерней свою седеющую шевелюру:
– Не подумайте, мы горилкой не балуемся.
– И не психи, – добавил Зуев.
Я даже не ответил, заинтригованный таким вступлением.
– Петрю, давай, твои мозги помоложе.
Дробленький Зуев, похожий на сестру лишь большими карими глазами, сосредоточился, как на экзамене. Чепинога же с какой-то пытливой напряженностью уставился на Зуева, точно помогал ему взглядом.
– Дядя Афанасий, ведь сперва ты...
– Ага, сперва я. Это еще на большаке, на асфальте. Какая-то пелена. Дороги не бачу. И не пойму, на стекле или на моих очах. Думаю, никак годики знать себя дают. А и дождь моросит. Говорю Петру, чтобы сел за руль, мол, в глазах рябит.
Чепинога глянул на Зуева, передавая ему рассказ.
– Сменил я дядю Афанасия. Проехал, ну, метров пятьсот. Знаете, как белое облачко село на лобовое стекло. Сказал дяде Афанасию. Тогда и решил, что это белый дым, от города отъехали мало...
– Ты еще поправил, что это кислотные дожди.
– Ага. Ну, если обоим мешает, а очередь дяди Афанасия, то он опять сел за баранку.
Зуев глянул на Чепиногу, уступая очередь.
– Верно, я зарулил. И только мы свернули с тракту на объезд, как то белое облачко, верите ли, стало оформляться...
– Как оформляться? – не понял я.
– В лик.
– В какой лик?
– В человеческий, – приглушенно сказал Чепинога и почему-то глянул на сейф.
– В какой человеческий лик? – тупо повторил я.
– В дамский.
– В женский, – поправил Зуев.
– Ничего не понимаю, – вырвалось у меня.
– Как бы женщина заглянула в лобовое стекло, – серьезно объяснил Чепинога.
– И видели... ее лицо?
– Как ваше. У меня аж все ёкнуло. Бисово наваждение! Конечно, Петру об этом молчок. Мало ли что человеку привидится. А чего я тебе сказал?
– Что в глаза, наверное, попал этот кислотный дождик и выедает очи. Мы опять поменялись. Сколько я прорулил... Метров двести? И вдруг передо мной белое лицо. Я даже вспотел...
– Петро, ты же заорал.
– Заорешь... Женщина на стекле! Можно нам закурить?
Я кивнул. Водители задымили обстоятельно и как-то размышляюще. А я, грешным делом, вспомнил слова Зуевой про пиво: если пить его весь день да потом ночью работать... Вспомнил и способность нашего сознания образно запечатлевать то, что оно долго воспринимало; проговорив с человеком день, я потом видел его лицо в каждом встречном. Водители же долго зрили перед собой лицо Зуевой.
– Что дальше?
– Заглушили мотор и выскочили, – продолжал младший. – На стекле, конечно, никого. Походили вокруг, прошелся я по колее... И вижу какой-то узел. Думаю, буксовали тут или обронили чего. А узел-то как запищит. Меня от неожиданности в сторону повело. Крикнул дядю Афанасия. Вот как было все.
– Вы, кажется, пиво употребляли...
– Я же говорил, что не поверят, – угрюмо бросил Зуев.
– Шуткуете, товарищ следователь, – обиделся Чепинога.
– Разве не пили?