Страница 28 из 48
– Для чего?
– Украсть картину Ольхина.
– Да как же украсть?.. В голове не укладывается.
– Сперва он приготовил копию картины.
– Сам же рисовал. Ходил с перепачканными руками. Значит, он художник?
– Рисовать он не мог по двум причинам... Во-первых, сделать хорошую копию непросто, тоже талант нужен. Во-вторых, чтобы сделать копию, надо было бы с месяц стоять в музее. Куфелкин не мог себе позволить, чтобы его запомнили люди и, главное, служители музея.
– Но я же сама видела копию.
– Куфелкин заказал ее студенту Академии художеств и солидно заплатил.
– В комнате же стоял мольберт...
– Копия готова. Теперь нужна ты. Куфелкин звонит, ты приезжаешь. Он бреется при тебе и режет твою губу.
– Нарочно?
– Да.
– Зачем?
– Предлагает поехать в музей и сравнить картины. Берет якобы кровоостанавливающую жидкость.
– А она... не кровоостанавливающая?
– Нет. Хлороформ или еще что-нибудь сильно одурманивающее.
– Но он прикладывал ее к губе дома.
– Другую. Так... Музей, зал на отшибе, народу мало, Куфелкин говорит, что у тебя на губе якобы опять выступила кровь. Прикладывает платок, смоченный этой жидкостью. Ты теряешь сознание. Он кричит, чтобы привлечь внимание. Старушка-смотрительница и редкие посетители бросаются к тебе, несут на диванчик. За эту минуту Куфелкин подменяет картину. В этих делах он человек ловкий и опытный. Подменив картину, возвращается к тебе. Якобы вызвал такси.
– Правда, вызвал, мы на нем ехали.
– То самое, на котором вы и приехали. Оно вас ждало.
– Что же... подлинная картина в это время была у Валерия?
– Да. И ему следовало бежать. Как можно скорее. Куфелкин вручил вас маме и смылся. Как ты говоришь, искать снежного человека.
– В музее сейчас висит копия?
– Уже через два часа какой-то знаток удивился... Ничего теперь не висит.
– А я... соучастница?
– Нет. Ты же была орудием бессознательным.
– Как же вы меня нашли?
– Через таксиста. Он дом показал.
– Вы хотите сказать, что Валерий познакомился со мной только для того, чтобы использовать?
– Да.
– Почему именно меня?
– Не знаю, вынашивал ли Куфелкин этот план давно или возник, когда он увидел тебя в обмороке от пуха... Во всех случаях ты ему идеально подошла. Тут он не ошибся.
– Эту роль можно было и сыграть.
– Кому?
– У воров же есть свои... Как они... Подельники, что ли.
– Напарница Куфелкина, Верка-джапаниха...
– Почему «джапаниха»?
– На японочку похожа. Верка-джапаниха отбывает срок за ограбление собора, откуда у Куфелкина крестик. Так что работать ему было не с кем.
– Господи-господи...
– Что?
– Какой вы плохой человек...
– Вот так вывод!
– И образованный, и в возрасте, и следователь... А главного в жизни так и не поняли.
– Да ты никак плачешь?
– Говорит о доброте и милосердии... Общество создали. Где же оно, милосердие-то...
– Нина, в чем дело? Почему ревешь?
– Взрослый дядя вызвал молодую женщину... Для чего же? Чтобы доказать, что ее не любят и не любили.
– Я обязан сказать правду.
– А, задавитесь вы своей правдой...
– Нина, успокойся. На-ка платок, вытри лицо.
– Я бы не смогла быть следователем. Разбить жизнь человеку...
– Разве я разбил?
– Вы весь день доказываете, что Валерий подлец и меня не любит. Да кто бы я была, если бы своим подружкам открывала глаза на их мужей и приятелей. Последняя дрянь.
– Ну-ну, успокоилась?
– Да, возьмите платок, спасибо.
– Вот и хорошо.
– Я успокоилась. Но вам не верю.
– Не веришь, что похищена картина?
– Не верю, что он меня не любит.
– Твое дело. Я изложил факты.
– У меня есть другой факт.
– Какой?
– Ночью Валерий звонил.
– Так... Откуда?
– Не скажу.
– Я свяжусь с телефонной станцией и узнаю.
– Из Поморска, с переговорного пункта.
– О чем был разговор?
– А вот про это я уж ни за что не скажу.
– Нина, если в краже картины Ольхина ты была слепым орудием и поэтому ответственности не несешь, то теперь, зная все, отвечаешь за любые преступления.
– А он говорил не о преступлениях.
– О чем же?
– Например, о любви.
– Я рад за тебя. Еще о чем?
– Как мое здоровье, все ли у меня в порядке, нет ли неприятностей...
– Так, еще о чем?
– Сказал, что если все будет в порядке, то через неделю мы увидимся.
– Здесь?
– Нет, в Поморске.
– Он позвонит?
– Сказал, что найдет меня.
– Так... Разреши-ка я пододвину аппарат... Алло, Леденцов? Как обыск? Ничего не дал... Следовало ожидать. Теперь слушай меня внимательно... Тюбик сегодня ночью проверил, вышли мы на его помощницу или нет. Она его успокоила. Но главное в другом... В Поморске хороший музей. Да-да, он хочет выждать недельку и вызвать ее туда. Нет, вариант с рассеченной губой вряд ли он повторит. Что-нибудь новенькое. Да, взять музей под наблюдение. Пока!
– Сергей Георгиевич, я вам все сказала... Даю честное слово.
– Верю.
– Значит, вопросов больше нет?
– Нет.
– Я могу идти?
– Вопросов нет, но есть просьба.
– Какая?
– Ты слышала мой разговор с работником уголовного розыска...
– Я устала и больше ничего слышать не хочу.
– Куфелкин замышляет новое преступление с твоим участием. Через неделю он с тобой свяжется. Помоги нам.
– В чем?
– Поймать Куфелкина.
– Вы с ума сошли...
– Обращаюсь к тебе, как к человеку и гражданину.
– Вы так ничего и не поняли... Я же люблю его.
– Вот поэтому и прошу.
– Чтобы я помогала ловить того, кого люблю?
– Именно.
– Вы изувер, если не хуже.
– Нина, учитывая твое состояние, я не обижаюсь.
– Хотя бы фильмы про любовь смотрели...
– Тогда бы что?
– Тогда не предложили бы гнусность.
– А любовь... она что? Единственный свет в окошке?
– Мне жаль вас, Сергей Георгиевич.
– Почему же?
– Не любили вы, если спрашиваете про свет в окошке.
– Нина, я любил и люблю и все-таки спрашиваю: она единственный свет в окошке?
– Кто не любил, тот много потерял.
– Нина, меня тошнит от этой банальщины.
– Банальщина? Да я вычитала в книге, «В мире мудрых мыслей» называется.
– Не любил, значит, много потерял... Правильно. Ну а если никогда в жизни не размышлял, то мало потерял? А если не дружил? А если творчески не работал? А если не воспитывал детей? А если ничего в своей жизни не сделал и не совершил? Если всего этого человек не делал, разве он меньше потерял? Почему же об этом не сожалеют, а вот про любовь даже афоризмы есть в мире мудрых мыслей?
– Творческая работа, поступки, воспитание... Это не каждому дано.
– А про любовь дано каждому?
– Полюбить всякий способен.
– Ага, как пить чай или жевать колбасу.
– Хотя бы и так.
– Тогда твоя любовь – чувство примитивное.
– Сказанули.
– По крайней мере, как ты ее понимаешь.
– Правильно понимаю. Ради любви человек способен на самое хорошее.
– Способен. Но я тебе приведу сотни примеров, когда ради этой любви бросали немощных родителей и малолетних детей, оставляли в беде и предавали, шли на воровство и на убийство...
– Любовь всегда права. И в песне так поется.
– Чепуха! Поверь мне, как следователю. У меня такая работа: решать, кто прав, кто виноват. Любовь редко бывает права.
– Почему же?
– Потому что это чувство. А где чувства, там справедливости не жди. Любовь, кстати, как и ненависть, всегда несправедлива. Потом, знаешь, что я заметил? Любовь бывает всегда за счет чего-то или кого-то.
– Как на базаре, что ли?
– Вот простой пример: молодой человек сажает свою любимую в автобус, оттирая всех плечом и откровенно распихивая.
– Ну, а сложный?
– Есть сорт любви весьма странный. Как это объяснить... Вот человек, который все ненавидит... Живет в злобе. Но такая жизнь тяжела и, в сущности, невыносима. Тогда происходит странный парадокс... Этот человек может сильнейше влюбиться. Почему же? Нравственный побег от собственной злобы. Но это не любовь. Суррогат, формальная в ней потребность, обратная сторона ненависти, реакция на свою же собственную злобу.