Собинов

«Неотвратим ход событий. Силы войны на этот раз победили силы мира. Чем кончится поединок хищников мировой буржуазии с насквозь прогнившим, разлагающимся русским самодержавием?» — мучительно раздумывает Собинов.

Он внимательно читает газетные фронтовые сводки. Ежедневно подолгу рассматривает карту театра военных действий. Увы, линия фронта постоянно изгибалась вправо, стратегические; ошибки и преступная медлительность командования становились ясными даже для неспециалистов.

В стране нарастало недовольство. Все чаще слышались разговоры об измене бездарных генералов, все яснее обрисовывалось ничтожество и бессилие царского самодержавия. Все больше прибывало беженцев из западных губерний, возрастала дороговизна. Стало не хватать самых необходимых предметов потребления…

От предложения Теляковского возобновить контракт в Большом театре Собинов отказался категорически. Единственное, что могло бы его соблазнить, — надежда на новые интересные партии в такое тяжелое для страны время отпадала сама собой. Собинов рассудил, что если ему захочется выступить в той или иной партии своего репертуара, навстречу его желанию пойдет любой из частных столичных и периферийных театров. И в эти военные годы он гастролирует преимущественно в московском оперном театре Зимина (ныне филиал Большого театра) и в петербургском Народном доме.

Когда Собинов пытался представить себе будущее русского оперного театра и свое собственное, оно рисовалось ему далеко не в радужных красках. Петь было почти нечего. В области оперного искусства царил полнейший застой. Уже более десятилетия, за исключением двух последних опер Римского-Корсакова, не появлялось ни одного действительно художественно ценного произведения.

Лучшая из опер этого периода, «Измена» М. Ипполитова-Иванова (на сюжет пьесы Сумбатова-Южина), была, в сущности, слабым перепевом великих достижений прошлого. В опере «Добрыня Никитич» А. Гречанинова русский былинный сюжет преподносился в сладковатой салонной манере. Несмотря на использование в ней подлинных народных мелодий, опера эта не могла даже в малой степени сравниться с грандиозными эпопеями — «Садко», «Русланом и Людмилой», «Князем Игорем». На столичные оперные сцены проникали явно дилетантские произведения. Так, например, в сезоне 1913/14 года в театре Солодовникова шла опера «Дни нашей жизни» (на сюжет Л. Андреева) курского помещика Глуховцева, лишенная каких бы то ни было музыкальных достоинств. В петербургском Мариинском театре ставился «Призрак» некоей Данилевской, автора ничтожных салонных романсов, имевшей связи в «высшем обществе». Такого же низкого качества были и оперы «Князь Серебряный» хормейстера Мариинского театра Казаченко, «Метель» А. Танеева — влиятельного чиновника, главного управляющего императорской канцелярии.

Вполне понятно, что Л. В. Собинов отнюдь не стремился обогащать репертуар за счет подобных произведений.

Оперный репертуар императорских театров того времени представлял собой пестрое смешение различных течений. О том, чтобы, за отсутствием новых значительных произведений, отбирать лучшее из мирового классического наследия, не было и разговора. «Традиционализм, мода, касса, личный вкус влиятельного лица и вкусы великосветской «абонементной» публики, каприз премьера — вот различнейшие «стимулы», движущие репертуарной политикой императорских театров» [13], — пишет советский музыковед М. Богданов-Березовский.

Не будучи связан контрактом, Собинов много концертирует в эти годы по провинции.

Концертные поездки освежали Леонида Витальевича, давали большой материал для творческих раздумий. Когда он подолгу оставался в столицах, ему не хватало этих встреч с незнакомым слушателем, так жадно ловившим каждый звук, каждое слово.

В 1914 и 1915 годах он совершил самые большие концертные поездки в дореволюционный период. В 1914 году, еще до объявления войны, Леонид Витальевич успел объездить двенадцать городов, в 1915 году — двадцать два. Он посетил Витебск, Вильно, объехал Украину, Крым и Поволжье. На афишах этих лет очень часто стояли слова- «Л. В. Собинов в пользу больных и раненых воинов».

Эти поездки принесли артисту огромное творческое удовлетворение. Еще и еще раз убедился он, что высшее счастье художника и его сила — в общении со слушателем. Анализируя свое исполнение, он замечал, что тот внутренний безошибочный голос, который принято называть художественной интуицией, как бы расширился, углубился. С радостью артист ощущал по напряженной тишине- зрительного зала полнейшее внимание аудитории, ее абсолютную захваченность пением. Такая тишина обычно продолжалась и после окончания музыки, а аплодисменты и овации бывали особенно бурными. Собинов заметил, что в напряженной обстановке военного времени многие романсы и арии вызывали особые эмоциональные ассоциации у слушателей. Каждый невольно по-своему вслушивался в слова и музыку и в них искал выхода своему горю или жаждал радости.

Скорбные эмоции, естественно, преобладали. Редкое семейство не ждало с нетерпением почтальона — ведь на фронт ушел у кого сын, у кого муж, брат, отец… А с каким трепетом читали длинные списки погибших, награжденных и пропавших без вести! И потому не было на собиновских концертах, наверное, ни одного слушателя, который при исполнении артистом арии Ленского «Куда, куда вы удалились…» не смахивал украдкой вдруг набежавшую слезу. Оплакивали не только юного поэта, но и своих близких, павших на поле боя.

Заметив такую повышенную восприимчивость аудитории, Собинов старался не включать в программу произведения грустного характера. Он избегал петь свои любимые стихи «Строфы Оссиана» из партии Вертера, которые и в обычное-то время вызывали у слушателей слезы. Из лирики Чайковского артист выбирал также наиболее жизнерадостные романсы.

К этому же времени относится знакомство Собинова с рекрутской песней «Последний нынешний денечек». Едучи как-то на волжском пароходе, артист услышал ее в исполнении простых русских парней, запомнил напев, записал слова и, вернувшись домой, напел песню на пластинку. Впоследствии он не раз исполнял ее вместе с хором в студенческих концертах. Эта единственная запись в исполнении Собинова подлинной русской песни заслуживает внимания. Большинство знает общеизвестный вариант этой песни, довольно пошлого характера, в котором отразилось пьянее веселье, сопровождавшее в то время проводы рекрутов. Собиновский вариант совсем иного плана, мелодия песни сдержанна, целомудренна и полна выражения глубокой скорби. Собинов исключительно сильно передавал весь скрытый трагизм этой простой песни с ее скупыми интонациями. Вслушиваясь в его исполнение, всякий хорошо знакомый с народной русской манерой пения найдет ту же настоящую русскую в своей основе, но преображенную и облагороженную манеру в исполнении Собинова. Он не перегружал пение различными придыханиями, восклицаниями, не утрировал народную дикцию. Все штрихи народного исполнительского стиля были у него глубоко оправданы и служили одной цели — художественной законченности. Тема — прощание молодого солдата с родной семьей — вставала во всей трагичности, полная сдержанной и благородной скорби, так, как чувствовал сложивший эту песню русский народ и как почувствовал ее великий русский певец.

Без конца разъезжая с концертами, Собинов не замечал, как летело время. Но он очень тонко подмечал, что творилось в мире, и, конечно, понимал, что развязка не за горами. Было очевидно, что к прошлому возврата нет. Фронт разваливался. Солдаты устали, они не видели конца никому не нужной войны и мечтали только о том, как бы поскорее вернуться домой к семьям, к земле. Партия большевиков готова была нанести решительный удар царизму.

Приближалась Великая Октябрьская социалистическая революция. Страница истории переворачивалась. В ожесточенной борьбе рождалось первое в мире пролетарское государство — Российская Советская Социалистическая Федеративная Республика.

Как встретил наступление нового социального строя Собинов? Были ли у него колебания, как у многих представителей буржуазной интеллигенции? Сумел ли он перешагнуть тот идейный рубеж, который отделяет февраль 1917 года от Октября? Для многих интеллигентов, представителей науки и искусства, рубеж этот оказался непереходимым, и они остались «по ту сторону».

13

«Советская опера». 1925 г, стр 21.