Собинов

Еще в ранние годы артистической деятельности Собинов создал обаятельный образ сказочного царя. Это единственная из ролей, где артист предстает перед зрителем не в ореоле сияющей юности, а умудренным жизнью старцем. Но в образе Берендея — созданном фантазией Островского, а также и гениально воплотившим его в музыке Римским-Корсаковым, самое главное очарование в том и состоит, что этот сказочный царь, дожив до седых волос, не утерял юности духа. Он свеж и молод душевно так же, как и Лель, и любой из молодых берендеев его царства. Он влюблен в жизнь, видит ее красоту и умиляется каждому проявлению этой красоты. Любовь с ее порывами понятна Берендею, он первый защитник обиженной Купавы, и он же первый внутренне отзывается на очарование Снегурочки.

Л. В. Собинов-Берендей.

Возвратившись к партии Берендея, Собинов припоминал, как он впевался в этот образ впервые.

Тогда «Снегурочка» Островского шла в Художественном театре. Берендея играл Качалов. Леонид Витальевич отчетливо помнил, как на генеральной репетиции, услышав ласкающие звуки мягкого, напоенного сердечным теплом голоса Качалова, он весь задрожал: вот именно эту интонацию, этот тембр искал он тогда в своем Берендее! И как быстро овладел потом образом, как само собою родился и особый ритм речи и мягкая, с оттенком чуть заметного юмора интонация в обращении к Купаве — в то же время полная неподдельного сочувствия к горю обиженной пылкой красавицы берендейки. Анализируя свое исполнение в спектакле сезона 1900/01 года, Собинов (а он имел способность до мельчайших подробностей запоминать когда что новое появилось в его исполнении) находил, что его тогдашний Берендей был все-таки чуть-чуть моложе и живее в движениях, чем надо. Годы, протекшие с тех пор, умудрили его самого, и теперь гораздо мягче и естественнее он вошел в роль старца, хотя в те же годы оставался блистательно молодым и в Ленском, и в Ромео, и в Вертере, и в любой из молодых ролей.

Теперь Собинов отдавал себе больший отчет как художник во всем, что делал на сцене. Научился обуздывать свой темперамент, нередко толкавший его раньше к нарушению гармонии целого. За эти годы он еще более утончил и углубил «дар общения», щедро отпущенный ему природой, лучшее проявление его личности. Этот дар покоился на глубокой вере в человека, во все лучшее, что в нем заложено, на стремлении сообщить всем, с кем общался певец, эту веру в людей, в искусство, в себя, в светлое будущее. Своим проникновенным исполнением артист стремился донести до слушателя благородные чувства и мысли, вложенные композитором в музыку, делал их соучастниками достижения тех подлинных высот в искусстве, на которые способен человек.

С мастерством пришло к Собинову и понимание того, что только в творческом общении с другими певцами, артистами можно создать настоящий, полнокровный спектакль. И одной из причин, крепко привязавших его к творческому коллективу Большого театра, было именно то, что только в нем, в этом коллективе, и ни на каких других сценах мира возможно было для русского артиста такое слияние артистического коллектива в единое целое. Правда, подобные счастливые спектакли не всегда удавались, но тем радостней было чувствовать, что и он, Собинов, участвовал в рождении подобных сценических праздников.

Одним из таких больших художественных событий и явилось возобновление в новой постановке и с обновленным составом исполнителей оперы «Снегурочка». Вспоминая о «Снегурочке» тех лет, артистка Л. Н. Балановская, исполнявшая партию Купавы, рассказывает: «Мне все время казалось, что предо мной не царь Берендей — артист Собинов, а кто-то знакомый и близкий, добрый-предобрый, словно родной дедушка, которому хочется пожаловаться на обиду, который все поймет, обласкает и пожалеет… Лучшего Берендея я не видела на оперной сцене».

Ариозо Берендея, обращенное к Снегурочке-Нежданорой, — «Полна, полна чудес», проникнутое нежностью и теплом старческой мудрости, звучало у Собинова как светлый гимн восторга перед вечной красотой природы, гимн надежды и веры в силы народные.

«Я не могу забыть, как огромный зал, опьяненный только что спетой каватиной Берендея, — вспоминал заслуженный артист республики С. П. Юдин, — разразился невероятно долгим рукоплесканием, и в тот момент, когда они стали угадать, сверху раздался молодой восторженный голос: «Спасибо, Собинов!»

«Казалось, что этим, криком вся масса людей, наполнивших огромный зал, выразила свою благодарность за поэзию, подаренную певцом!»

Можно было бы привести тысячи восторженных печатных отзывов и непосредственных свидетельств лиц, имевших счастье (да, счастье!) слышать Собинова, и все эти высказывания можно было бы обобщить словами самого артиста: «Это значит, что искусство выполнило свою миссию, — оно дошло до души слушателей».

Но Собинов не был бы Собинов, если бы он только очаровывал слушателей. Его талант заставлял задумываться, будил не только чувства, но и мысли.

Леонид Витальевич знал, что Римский-Корсаков писал оперу в восьмидесятые годы, годы реакции, когда бесчинствовал Победоносцев, подавляя любое проявление свободной мысли; он понимал, что это отразилось и на опере композитора. «Снегурочка» не только прелестная весенняя сказка, идейное содержание оперы гораздо глубже. В ней композитор отразил свою веру в будущее, надежду, что Весна человечества все же придет. Собинов, образованнейший человек своего времени, глубоко переживающий любую несправедливость, попирание демократических свобод, очень тонко понял идею «Снегурочки». И для него Берендей был не только умным, добрым старцем, любящим своих берендеев. Собиновский Берендей — это умудренный жизнью народ. И когда Собинов исполнял арию «Полна, полна чудес могучая природа», он вкладывал в нее столько души, будто хотел передать слушателям веру в могучие силы своего народа, в ту Весну человечества, которая, как ему казалось, не за горами,

X. СОБИНОВ-РЕЖИССЕР

Рос и завоевывал симпатии демократического зрителя молодой Художественный театр. Одну за другой великолепно, по-новому свежо и доходчиво ставил лучшие оперы русских композиторов частный оперный театр Мамонтова. И только казенно-бюрократическое руководство Большого театра, несмотря на стремление в силу необходимости идти в ногу с передовыми художественными течениями, не торопилось создавать нужных условий для выявления творческих устремлений таких выдающихся художников сцены, как Шаляпин и Собинов. Положение «премьеров», гастролеров в Большом и Мариинском театрах, казалось, обеспечивало полное внимание к творческим запросам этих артистов. Но на деле получалось не так. Сколько раз Собинову обещали поставить для него те или иные оперы и сколько раз эти обещания не выполнялись! Как долго пришлось ему ждать возможности выступить в «Вертере» или в «Лоэнгрине» только потому, что дирекция театра не была в данный момент заинтересована в этих операх?! Мягкий, деликатный Леонид Витальевич Собинов не умел пользоваться методами некоторых артистов, не останавливавшихся, когда они находили нужным, и перед серьезными конфликтами с дирекцией и самыми уважаемыми членами оперного коллектива. Всегда независимый в решении исполнительских задач в своих партиях, Собинов вынужден был зачастую мириться с плохо, кое-как поставленными спектаклями, с трактовкой образов своих партнеров, хотя бы она и шла вразрез представлению Собинова.

Положение «гастролера», как бы оно ни было почетно, имело свои теневые стороны. Прежде всего гастролер, хотел он этого или нет, всегда становился центром внимания. Как только на афише появлялось имя Собинова, публика шла смотреть и слушать только Собинова. И ей уже было безразлично, как идет весь спектакль. А надо сказать, к чести Собинова и Шаляпина, они совсем не были похожи на многих русских и иностранных артистов, которых удовлетворяло положение «премьеров» и которые даже стремились быть центром спектакля. И Собинов и Шаляпин очень остро ощущали несовершенство целого, всячески стремились к более естественному общению с партнерами, глубоко страдали, когда им приходилось играть с артистами малоталантливыми, не понимающими своей роли на сцене.