Страница 23 из 64
Отец Никандр успел, видно, опять опомниться и отвечал гораздо сдержаннее прежнего:
-- Пребывает он в прегорчайшей пустыне, Богом хранимый, нося на теле своем раны мученические.
Гость выведал от хозяина, по-видимому, все, что ему надо было, и стал прощаться. На ходу, однако, он обратился вдруг к хозяину с просьбой дозволить ему обозреть его обитель, чтобы ему легче было посодействовать улучшению стесненного положения любезного собрата.
Долготерпение отца Никандра было, должно быть, истощено. Он сухо, наотрез отказал иезуиту в просьбе, говоря, что в заступничестве его не нуждается.
Между тем патер Сераковский, будто по рассеянности, вместо выходной двери, шагнул к двери пастырской спальни.
-- Куда! Это... моленная моя! -- растерянно всполохнулся отец Никандр, хотя и мог думать, что с той стороны Михайло напирает на дверь плечом.
Тот, впрочем, и не коснулся даже скобки двери: между "варистою" печью и деревянной переборкой, чтобы последняя как-нибудь не затлелась, была оставлена небольшая щель, сквозь которую, приложив глаз, можно было обозреть добрую половину спальни. Патер Сераковский, само собою разумеется, не прикладывал глаза к щели, однако, мимоходом, вероятно все же углядел в нее столько, сколько ему требовалось, потому что с невозмутимою вежливостью извинился перед хозяином в невольной ошибке и повторил обещание все-таки воззвать к милосердию "светлейшего".
За этим брякнул замок наружной двери: волк окончательно удалился из овчарни. Михайло вздохнул с облегчением и обернулся к епископу:
-- Благодарение и хвала Создателю: пронесло над тобой тучу, отче владыко! Но надолго ли? Недомекнулся ли он все же, что ты тут за переборкой...
-- Да будет над нами святая воля Господня! -- с полною уже покорностью отвечал старец и обратился к входящему отцу Никандру с дружеским укором за отповедь его против унии и иезуитов.
-- Правда груба, да Богу люба! -- с сердцем возразил тот. -- Света во тьму прелагать не тщусь, а сладкое горьким, горькое сладким не называю!
-- Но патер этот, по образу и речам своим, был благожелателен и ласков.
-- А по делам -- вскуе шаташася! "Лучше лоза или жезл неприятеля, -- глаголет боговидец Исаия-пророк, -- нежели ласкательные целования вражьи".
Как прав был отец Никандр в недоверии своем к "ласкательным целованиям" иезуита -- в том убедился вслед затем и сам преосвященный.
Глава восемнадцатая
ПО СВЕЖЕМУ СЛЕДУ
Пока дружески пререкались между собю два пастыря, Михайло вышел в "свитлицу" проследить оттуда из окошка за иезуитом, который, как подозревал он, принял уже необходимые меры, чтобы беглый епископ, буде тот действительно оказался бы у своего школьного однокашника не ускользнул опять из рук. Опасение его вполне оправдалось.
У перекрестка, где расходились дороги к селу и бору, патер остановился как бы для того, чтобы перевести дух, не спеша достал из кармана красный фуляр и встряхнул им по воздуху. Это был, без сомнения, условный знак, потому что в тот же миг от лесной опушки по аллее, меж стволами деревьев, показался всадник, сопровождаемый стремянным.
-- Пан Тарло и Юшка! -- вскричал Михайло. -- Сейчас они будут здесь, отче: патер махнул им платком.
Отец Никандр также подбежал к окошку: по аллее быстро приближалось облако пыли.
-- Они ли это, полно?
-- Они, они! Вон встретились с Сераковским. Отец Никандр наскоро закрыл на железный крюк единственную входную дверь.
-- Пана Тарло этим долго не задержишь, -- заметил Михайло, -- волей не впустим -- силой вломится. Отстоять вас обоих на первый случай я, правда, мог бы, да что толку в том? Все знать уже будут, что ты, батюшка, дал отцу-владыке приют у себя.
-- И пойдет на тебя через меня лютейшее еще гонение! -- подхватил из своей горницы преосвященный. -- И по что ты, брат милый, укрыл меня у себя!
-- Вместе взросли, вместе и погибнем! -- с глухим ожесточением воскликнул отец Никандр.
-- Зачем погибать? -- вмешался Михайло. -- Надо поискать лазу.
-- Да где его взять-то? Выход всего один и весь на виду!
-- А окна на что?
Гайдук быстро вошел в спальню. Единственное оконце было открыто настежь и заслонено снаружи густыми ветвями раскидистой черешни.
-- Куда выходит сад-то? -- отнесся он к архипастырю, который сидел с полузакрытыми веками, набожно сложив руки.
-- На балку, -- отвечал тот.
-- А балка куда ведет?
-- Балка выходит прямо к тому вон бору, что сам ты миновал сейчас.
Вспомнилось тут Михайле, что, проходя аллеей от лесной опушки, он в самом деле заметил в отдалении сплошную стену древесных верхушек, тянувшихся широким полукругом в обход полей и нив от священнического дома вплоть до бора: там, без сомнения, пролегала глубокая лесная балка.
-- Коли так, -- сказал он, -- то ты спасен: я донесу тебя до бора; в глухом бору схорониться уже не мудрость. Батюшка, подсоби-ка ты малость мне!
Выбора не оставалось: с улицы доносился уже конский топот. Старец-епископ был бережно поднят обоими с ложа и перенесен к окошку. Не без труда протискался широкоплечий, рослый гайдук сквозь тесную оконницу в сад, откуда принял на спину беспомощного старика. Если бы он имел возможность взглянуть в лицо владыки, то увидел бы, что тот судорожно сжал губы, весь побледнел, сморщился от боли; но ни одним вздохом не выдал страдалец испытываемых им телесных мучений.
Между тем конский топот замолк уже у самого крылечка, и наружная дверь затрещала под чьими-то нетерпеливыми ударами.
-- Кто там? Чего нужно? -- с храбростью отчаяния крикнул отец Никандр, бросаясь к входной двери.
Несмотря на железный крюк, ветхая дверь уступила сильному напору, и отец Никандр очутился лицом к лицу с паном Тарло, за плечами которого выглядывал Юшка. С остатком рыцарской вежливости пан Тарло вполголоса попросил у батюшки извинения за причиненное беспокойство, но оправдывал себя тем, что они хотят уберечь его священную особу от разбойника и душегубца, забравшегося, как есть полный повод думать, в его дом.
Отец Никандр начал было возражать, что у него, убогого служителя алтаря, злым людям поживиться нечем; но непрошеный защитник не дал ему договорить, без околичностей отстранил его рукою и, придерживая саблю, чтобы не гремела, ворвался прямо в священническую спальню. Измятая постель, скатившийся на пол фолиант и открытое настежь окно разом выдали ему, что он опоздал.
-- Тысячу дьяблов! Улетел сокол! -- вне себя от досады вскричал он и топнул ногой. -- Юшка, в погоню за ним!
-- Не уйдет от нас! -- отвечал ловкий малый и, проскользнув мимо хозяина к окошку, махнул в сад.
Пока отец Никандр изощрял все свое красноречие, чтобы доказать пану Тарло всю бесполезность его поисков, а тот, не слушая его обегал весь дом, шарил саблей во всех углах, во всех шкафах и ларях, -- в это самое время юркий пособник пана настигал уже наших беглецов. Сквозь частый лесок, низом балки, он бежал во всю прыть.
"А ну, как прогляжу его?" -- хватился он вдруг и побежал на крутой склон балки, чтобы оттуда, с вышины, лучше обозреть местность. И точно, над верхушками орешника вынырнула старческая голова с длинными космами белых волос.
-- Стой, отче! Все равно не уйдешь! -- гаркнул Юшка и, сломя голову, бросился вслед.
Не мог он знать, конечно, что тот спасается не один, и был потому немало озадачен, когда увидел вдруг перед собою, вместо слабосильного старца, своего давнишнего недруга, молодого атлета-полещука, а на плечах уже у последнего -- самого старца.
-- Это ты, Юшка? -- сказал Михайло. -- Чего тебе?
-- Как чего? За батюшкой. Подай-ка его сюда. Нечего растабарывать! А будешь еще упираться, братец, так шутить я тоже ведь не стану.
В руках малого блеснул нож. Михайло был безоружен; обе же руки его были заняты. Скрепя сердце, как к крайнему средству, он прибегнул к хитрости.