Гуси-лебеди

Неверов Александр Сергеевич

Гуси-лебеди

Роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Вечером прискакал чагадаевский поп Поликарп Вавилонов на паре породистых лошадей. Высокий, широкоплечий, с пыльными раздувающимися ноздрями, вошел он к попу Никанору, слегка прихрамывая на левую ногу; не отряхиваясь, двинулся из прихожей в столовую. Тонкий, сухопарый Никанор в ситцевой рубахе только что пришел со двора, вымазанный шерстью. Вскидывая бороденку, удивленно воскликнул:

- Ба-ба-ба! Какими путями?

- По делу, по делу! - строго сказал Поликарп. И по тому, как он говорил, и по тому, как тяжело выхаживал по столовой, переваливаясь на один бок, было видно, что случилось особенное.

- Недаром я сегодня сон видел! - говорил Никанор. - В гору лез.

Попадья из спальной ответила:

- Гора к горю...

Пока готовили самовар, пришел дьякон Осмигласов, толстый веселый кругляш; не успев поздороваться, начал шутить:

- Спал сейчас, слышу голос...

Шутка не вышла. Лицо у Никанора нахмурилось, жидковолосая голова низко склонилась. Поликарп многозначительно крякал, опираясь руками о стол:

- Ну, так вот... Ужас невероятный!..

Вынул листочек бумаги из бокового кармана.

- У меня вот тут несколько фактов.

- Извиняюсь! - чуть-чуть приподнялся дьякон. - Объясните, пожалуйста.

- Гонение на духовных, - сказал Никанор, не поднимая головы. - Слушайте!

- Ну, так вот, - продолжал Поликарп. - В Мало-Березовом у священника Никопольского зарезали борова на двенадцать пудов, присвоили пару лошадей, стоящих семьдесят пять тысяч. У священника Длинноперова реквизировали девяносто пудов белотурки, на отца Воскресенского, в четвертом округе, наложили двадцать пять тысяч рублей контрибуции. У дьякона Верхоглядова съели банку сахарного варенья, а у отца Куроедова отобрали рессорный тарантас, купленный в Казани, полдюжины чайных ложек, из которых одна золотая, и матушкину шубу на козьем меху.

Поликарп читал нараспев. Дьякон, сидевший рядом, чувствовал себя утонувшим. Толстый, веселый, охотно танцующий на семейных вечерах, он вдруг отсырел, налился чем-то тяжелым. Заглядывая в развернутый Поликарпом листочек, неожиданно выпалил:

- Вы очевидец?

- Чему?

- Вот этим фактам.

- Лично я не очевидец, - с ударением сказал Поликарп. - Но сведения получены мной из достоверных источников. Вы не верите?

- Нет, почему же. Вполне естественно.

- Значит, вы сомневаетесь?

- Позвольте! - задвигался дьякон.

- Да, да, вы сомневаетесь. Вы склонны к тому, что все это я выдумал из головы. А знаете, кто там орудует?

Поликарп загнул мизинец у левой руки:

- Тришка... Епишка... Перекатная голь! Конечно, под руководством ораторов...

Молча сидевший Никанор поднялся, сложил на груди вздрагивающие руки, сползающие на живот, пронзительно крикнул:

- Мошенники!

Испугался, подозрительно взглянул на дьякона, начал кружить вдоль стола, задевая ногами за стулья.

- Странная вещь. Неужели они не считаются с православием?

- Дело не в этом... Бог с ним и с православием! - гудел Поликарп. - Дело в том, что не сегодня-завтра такая политика может ударить и нас. Мой совет - кой-что рассовать заблаговременно...

- Не рассуешь! Куда сунешь скотину? Это ведь не чайные ложки...

За двадцать лет священства в черноземном уезде Никанор успел превратиться в крупного степного хозяина. На просторном дворе у него отдувались племенные коровы. Брыкаясь, играли гладкие, словно вылизанные телята с задранными кверху хвостами, хрюкали свиньи, гоготали гуси. На конюшне, прикованный цепью за шею, весело ржал выездной жеребенок. Плотно жил Никанор. Поглощенный заботами, он даже не толстел, не страдал и поповской одышкой. Тонкий, сухопарый, беспокойно бегающий за рублем, одевался он нарочно в старье, чтобы не было подозренья, охотно показывал всем грязные, непромытые руки, сам чистил конюшню, убирал скотину и, если кто из знакомых говорил: "Куда вы копите, батюшка!" - испуганно уверял:

- Да нет же, нет! Честное слово, нет. Не хватает...

Окна на ночь в дому у него закрывались ставнями на железных болтах, парадное запиралось двумя задвижками, продетыми в толстые скобы, дверь в прихожей - двумя крючками. Спальня, где стояли сундуки, пропахшие нафталином, запиралась особо: крючком и задвижкой. Раньше было проще. Но когда сдохла цепная собака - черный крутолобый кобель, а в степных приходах появились большевики, не признающие духовного звания, жизнь перевернулась вверх дном. Больше всего удивила собака. Пес был здоровый, лаял громко на целую улицу и вдруг околел...

"Отравили! - подумал Никанор. - Значит, и здесь есть люди, которым собака мешала... Значит, нужно к чему-то готовиться..."

Церковный колокол, выбивающий часы по ночам, напоминал о-поджогах, об огненных языках, вылизывающих купеческие хутора на степи. Поднимаясь с постели, Никанор зажигал белый восковой огарок, принесенный из церкви, пристально смотрел на вздрагивающий огонек и сидел, подобрав ноги, пораженный, сгорбленный, с упавшими по вискам волосами.

- Ты что? - спрашивала попадья.

- Шумит где-то!.. Шумит,

2

Поликарп пробыл недолго. Перепугал, расстроил и в десять часов собрался уезжать. Ночь была темная. За селом в степи резалась молния, слышались удары отдаленного грома. Из черного степного провала, поглотившего месяц, надвигалось лохматое, страшное, ревущее скрытой, разинутой пастью. В палисаднике тревожно шумели деревья, заглядывая верхушками в окна.

- Остался бы! Куда поедешь? - сказал Никанор.

- Не могу... Ехать надо...

- А если нападут на тебя?

Поликарп пожал плечами.

- Что же делать? Одно из двух...

В высоко подоткнутом полукафтане, подпоясанный кушаком, он походил скорее на степного барышника, чем на священника. Вся его крупная, размашистая фигура, налитая здоровьем, была не на месте в поповской одежде, требовала кучерской малиновой рубахи, бубенцов, погремушек... Рыскать бы ему по ярмаркам, по базарам, шататься по конным рядам с кнутовищем за поясом, хлопать по рукам, покупать, продавать, выменивать, а жизнь надела на него поповскую рясу, заставила служить панихиды. В прихожей он опять говорил, щурясь на лампу, которой ему показывали дорогу:

- Ну так вот!.. Если есть золото - рассуйте.

- Ну, золото... Какое там золото! - стонал Никанор. - Доходы маленькие, предметы дорожают с каждым днем. Нитки... Паршивая штука - и к ним не приступишься...

- Нитки наплевать. Вообще положение неважное. Придется бежать в Австралию... Серьезно! Разве будешь терпеть?

- Характер у вас веселый, - улыбался дьякон. - С вашим характером можно... А я вот всю ночь не усну. Так и буду кататься с боку на бок. Мнительный!

Невыпряженная пара Поликарповых лошадей под сараем, всхрапывая, раздувала ноздрями, дергала тарантас. Никаноров жеребенок на конюшне постукивал цепью. Слышно было в темноте, как он грыз колоду, хлопая копытом; сердце у Никанора наливалось мучительной болью.

Вышел он с фонарем, выставленным впереди. Неожиданно хвативший ветер сшиб его с крыльца, сорвал мелко посаженную шляпу с головы, распахнул полы подрясника, захлопал ими словно крыльями. Огонь в фонаре погас. Пока отыскивал шляпу, Поликарп сидел в тарантасе, крепко натягивая вожжи. Дьякон, отворявший ворота, испуганно шарахнулся в сторону от пляшущих лошадей. Пристяжная метнулась вперед, щелкая кованым задом, под колесами хрустнула невытащенная подворотня, - и через минуту тарантас с Поликарпом гремел за околицей.

- Ну и лошади! - жаловался дьякон, щупая зашибленное колено. - Как змеи!..

Никанор в темноте, разглядывая переломанную подворотню, сердито ворчал:

- Что уж вы, право... словно нарочно... Надо бы вытащить...