Хитклиф

Мистер Эр был человеком среднего роста, атлетического сложения, широкоплечим, с тёмными волосами и смуглой кожей. Во сне на его лице, обычно то насмешливом, то суровом, проступило выражение глубокой печали. Сны ему снились нерадостные. Иногда карету сильно потряхивало, и он открывал глаза, временами погружался в ещё более глубокий сон, однажды пробормотал что-то, по-моему женское имя, но я не вслушивался. Если мне будет нужно что-нибудь узнать, я это узнаю, у меня впереди ещё достаточно времени, чтобы всё разнюхать.

Судя по одежде, он изображал из себя щёголя. Пока я мылся, он принял душистую прохладную ванну, сменил бельё и переоделся с головы до пят. Теперь его костюм являл собой весьма необычное зрелище — лимонного цвета перчатки и сюртук, узорчатый камзол, полосатый шёлковый шарф и трость эбенового дерева с золотой отделкой. Но, похоже, все эти дорогие шмотки его ни капли не волновали: когда мы присели у обочины подкрепиться, Джон нечаянно пролил ему на рукав немного красного вина, так он только промокнул пятно вышитым платком, даже не взглянув на него, и продолжал о чём-то говорить.

Я наблюдал за его манерами — его шутками, насмешками, повелительным тоном, — не зная, подражать ему или презирать. Мне необходимо стать джентльменом. Допустим. Для этого надо иметь подходящий образец. Вот и отлично — прямо передо мной сидел, развалившись, самый настоящий джентльмен и похрапывал во сне. Но смогу ли я смириться с тем, что мне придётся стать таким, как он? Нет, мне претила эта мысль, однако я решил, что не стоит торопить события, пока достаточно научиться держать себя в руках.

Ибо, хоть внешне я был невозмутим, душа моя пребывала в смятении. Какая-то часть моего сознания взвешивала и оценивала выгоды, которые можно было извлечь из странного предпочтения, оказанного мне мистером Эром, другая же часть ужасалась открывшимися новыми сведениями о моём происхождении и новым пониманием старых воспоминаний. А ведь я узнал малую толику всей правды, которая может оказаться в десять раз страшнее. Что же такого мог сделать ребёнок, почти младенец, чтобы его поместили в сумасшедший дом? Поступок должен быть воистину демоническим. А предыдущая ночь? Если бы я привёл свой план в исполнение — вошёл бы в это заведение, рассказал бы свою историю и начал наводить справки, служители тут же схватили бы меня и водворили на место, в мою клетку. И даже сейчас могу ли я быть абсолютно уверен, что меня не лишат свободы и средств к существованию, если кому-нибудь удастся проникнуть в мою тайну? Впрочем, опасность эта была совершенно ничтожной, поскольку даже сам я не часто забирался в эти глубины; мне ничто не угрожало до тех пор, пока я сам себя не выдам. Однако когда мы ехали через город, я отодвинулся подальше от окна.

В поместье мы прибыли уже затемно, поэтому мне не удалось как следует разглядеть фасад здания. Я проследовал за хозяином в парадную дверь, и меня сразу ослепило обилие ярких красок и огоньки свечей, отражавшиеся от полированных поверхностей дубовых панелей. Почтенная пожилая женщина, вероятно экономка, вышла из-за двери к нам навстречу, следом за ней появились другие слуги. Мистер Эр велел Джону показать мне спальню, и тот повёл меня по широкой лестнице, а затем по ещё более широкому коридору. Последнее, что я слышал, перед тем как бросился на кровать, был громкий голос мистера Эра, отдающего распоряжения слугам. На пороге моей новой жизни у меня не было ни молитв, ни проклятий: я сразу провалился в сон.

Меня разбудило звяканье дверной щеколды. На одно мгновение я подумал, что это Джозеф со своими вечными нотациями и оплеухами пришёл меня будить, но внезапно осознал, что перенёсся в новую реальность, далёкую от тяжёлой руки Джозефа и, увы, от твоего нежного прикосновения. В комнате никого не было, но на столе рядом с моей кроватью появился поднос с завтраком; очевидно, тот, кто его принёс, удаляясь, разбудил меня.

Я поел, оделся и вышел из комнаты. Вокруг не было ни души. Яркий свет, льющийся через широкое окно в конце коридора, освещал множество боковых дверей, вроде той, из которой я вышел, вероятно, за ними были другие спальни. Я направился к лестнице, ведущей в холл.

Спускаясь, я заметил боковым зрением какое-то движение. Это захлопнулась массивная входная дверь, обшитая дубовыми панелями. Я выбежал наружу и огляделся, но никого не было видно. Наверно, дверь была оставлена приоткрытой, чтобы проветрить дом, и теперь захлопнулась от порыва ветра. Но как я ни старался, не мог заметить никаких признаков жизни. Где же слуги, которых я видел накануне?

Я проходил из комнаты в комнату. Всюду роскошь, всюду тишина. На высоких окнах (они начинались у самого пола и кончались почти у потолка) висели великолепные пурпурного цвета гардины, подбитые бахромой из павлиньих перьев, которые весело колыхались от порывов свежего ветерка. Четырнадцать стульев вокруг огромного стола были обиты тем же пурпуром. Повсюду стояло множество безделушек, как я теперь понимаю, китайских: огромные фарфоровые и медные вазы над камином, расписные веера на стенах, бледно-зелёная керамическая ваза, заполненная до краёв тёмными сливами. Я взял одну и подтолкнул вперёд по столу — она докатилась до края и шлёпнулась на пол. Я выбросил её в окно, а оставшиеся сливы распихал по карманам.

Гостиная, отделённая арочным проёмом с занавесом, мало чем отличалась от столовой, только отделана была белым и вишнёвым. Окна и тут были открыты. Взглянув, я увидел двух полосатых кошек, гревшихся на солнышке на стене сада, но нигде не было никаких следов человеческой жизни.

Первое, что пришло мне в голову, — это истории, которые нам рассказывала Нелли. Она говорила, что во времена «чёрной смерти»[3] в Англии многие люди падали там, где застигала их смерть — в поле, в кузнице, дома, — и трупы лежали и разлагались, взывая к оставшимся в живых о могиле. Может, на каждой кровати наверху лежит труп, и не осталось никого, кто мог бы помешать мне прибрать к рукам всё, что понравится. А может, я перенёсся в сказку, где герой идёт один по прекрасной ледяной стране, люди вокруг живы, но замёрзли, как растения зимой, они неподвижны и безмолвны, они видят своими застывшими глазами всё, что происходит вокруг, но не в силах помешать герою. Они полностью в его власти.

Это были приятные фантазии — но приходили и другие мысли. Джозеф говорил мне, что когда-нибудь придёт день Страшного суда. А что, если этот день настал? И волей рока все жители земли в одно мгновение перенесены на небо (возможно, как раз в тот момент, когда я открыл глаза сегодня утром), а я остался здесь один, и когда полчища Сатаны обрушатся на землю, они схватят меня и уволокут в адское пекло. Или (самое вероятное) я действительно сумасшедший, и пустой дом не что иное, как галлюцинация — на самом деле в комнатах полно народу. И возможно, в этот самый момент мистер Эр смеётся надо мной, а Джон сдерживает меня, пока я, охваченный безумием, не вижу, не слышу и не чувствую их.

У меня вдруг возникло желание проверить свою теорию. Отчасти из любопытства, отчасти из суеверия я загадал, что, если и в следующей комнате никого не окажется, значит, я и впрямь безумен и вполне способен перерезать себе горло. Я быстро подошёл к двери на другом конце гостиной и распахнул её.

Раздался грохот. Я испугал горничную, чистившую медную каминную решётку. Она повернула ко мне свою глупую физиономию и вопросительно уставилась на меня, разинув рот. Я тоже разинул рот пошире и вдобавок зарычал. Дурочка воскликнула «Ой!» и убежала, стуча каблуками.

Убедившись в том, что всё происходящее не пустые фантазии, я раздвинул занавески на ближайшем окне и выбрался в сад. Краем глаза я заметил, как мелькнуло что-то белое — похоже, нога, одетая в чулок, — мелькнуло и тут же исчезло за изгородью. Всмотревшись, я заметил человека (может, это был Джон?), прятавшегося за кустом. Он следил за мной, это точно.

Я прямо взбесился: кто им позволил проделывать со мной такие штуки? Этому шпику будет что рассказать, я уж постараюсь! Я швырнул в кошек сливами, а когда те удрали, набрал на дорожке белых камушков и запустил ими в цветочные горшки, рядком стоявшие на стене, — горшки попадали один за другим с глухим монотонным стуком; я рассердился на себя, что показал публике (пусть даже незваной) такое скучное представление. Затем вспомнил о прекрасных лошадях, на которых мы сюда приехали. Они могут дать моему спектаклю большой размах.

3

Эпидемия чумы.