Хитклиф

Я вошёл к нему. Он с трудом поднял на меня изумлённые глаза и, как крот, которого вытащили на свет Божий, слегка содрогнулся, увидев полоску света из холла.

— Ты рано сегодня, — откидываясь на кушетку, сказал он, — ну ничего. Расскажи, что нового. Только, прошу тебя, сядь, раздражает, когда ты вот так нависаешь надо мной.

— Новостей нет. Сегодня в Милкот поехал Джон. Я пришёл поговорить о другом.

Вздохнув, он на дюйм приподнял руку. Расценив это как согласие, я коротко изложил свои намерения.

— Врачи говорят, вы поправились, — закончил я, — а Ферндин всего в нескольких часах езды.

Он заговорил. Голос звучал сухо, в нём слышалась горечь (в темноте, столь милой его сердцу, видеть его лицо я не мог):

— Значит, и ты покидаешь меня, Хитклиф.

— Сэр, как я только что сказал, и вы должны это признать, вам от меня мало проку, а самому мне — и вовсе никакого, если всё так и будет продолжаться.

Пауза.

— Мало проку — странная причина!

— Вы можете предложить более подходящую?

— Могу, и начинается она на «К».

Поскольку я молчал, он продолжал, теперь в голосе прорезались отголоски былого поддразнивания:

— Ну, «X», доверься мне. Кто такая «К»? Ты, должно быть, до сих пор её любишь, иначе с чего бы тебе так настойчиво сторониться женщин? По натуре ты не монах, и всё же на моих глазах в Европе упорно отбивался от заигрываний самых хорошеньких девушек и, больше того, выскальзывал из силков, что расставляли их мамаши. «К» — Каролина, Карлотта… Почему ты никогда не называешь её имени? «К» — Кора, Кэтрин… Как можешь ты вынести разлуку? Если она жива, если ты знаешь, где она, как ты можешь быть вдали от неё? Скажи мне, «X».

Это было жестоко.

— Вы путаете меня с собой. Я просто задыхаюсь здесь от безделья, как и вы бы задыхались, будь вы на моём месте или хотя бы в здравом уме.

— Ты лжёшь — или недоговариваешь. Всё ещё отказываешь мне в доверии. — Тут он, видимо, ушёл в себя, размышляя. — Но что укорять его, ведь он ответит, что и сам я не лучше. Бог знает, что у него за причины. Что делать, что делать? Хитклиф, останься ещё хоть на день!

— Зачем? Сидеть в библиотеке и разговаривать с корешками книг?

— Нет — я спущусь. Если ты останешься ещё хоть на день, я спущусь посидеть с тобой. Составлю тебе компанию.

И хоть мне не хотелось задерживаться ни минуты, я заколебался. Мистер Эр не спускался уже несколько месяцев. И всего лишь один день.

Так я ещё раз позволил уговорить себя остаться в Торнфилде.

В этот вечер, пока я ждал мистера Эра в библиотеке, меня трясло от нетерпения или, может быть, лихорадило от предвкушения скорого освобождения от оков Торнфилда. Я замёрз и никак не мог согреться, пришлось напихать в камин кучу дров. Потом стало душно, пришлось открыть окно — а был ноябрь.

Наконец появился хозяин дома. Джон привёл его под руку и усадил у огня. Лицо его изменилось; последние несколько месяцев оно было горестной маской, а теперь оживлённо пылало.

— Джон! Карточный стол! Хитклиф, сядь сюда! Я хочу сыграть!

— Сэр?

Он похлопал по сиденью стула рядом с собой.

— Сыграем в карты. Ты ведь знаменитый игрок; ну, сыграй со мной.

— Я больше не играю.

— И всё же разочек сыграешь со мной, во имя прошлого.

Он ещё поуговаривал меня, и я согласился.

— Хорошо, один раз не считается.

То, что я выиграл, было неудивительно; так как мистер Эр абсолютно не умел играть в карты, хотя и настаивал на высоких ставках; даже мой метод оказался излишним. Вместо карт он смотрел на меня. Пристально и неотступно изучал моё лицо и всё не мог насытить своё любопытство, только глаза отчего-то горели бешеным лихорадочным блеском. Мне всё больше становилось не по себе; от его взгляда, такого горячего, меня бросало в холод; я подкинул в огонь поленьев. А мистер Эр всё молчал, всё смотрел.

В конце концов я спросил, что его так заинтересовало в моей физиономии.

— Притча о том, как человек мог быть дьяволом, но вышел из ада, повинуясь слову, — загадочно ответил он.

Какую бы игру ни затеял на этот раз хозяин, правила её мне были неизвестны. Я сосредоточился и призвал себе младшие карты. Они пришли. Я выложил их на стол в уверенности, что мистеру Эру ничего не останется делать, как взять их, разрушив тем самым свои болезненные фантазии.

После того как я сбросил мелкие карты, взгляд мистера Эра на секунду метнулся за моё плечо, будто кто-то вошёл в комнату. Я невольно взглянул туда же. А когда вновь глянул на стол, одна из карт была подменена — мистер Эр жульничал! Но не в свою пользу: вместо моей бубновой двойки на столе красовался трефовый валет!

— Здорово сделано, — бросил я, — даже наш старый друг Ингрэм никогда не передёргивал так ловко. Но вы ошиблись — заменили мою двойку, так что мушка моя и десять фунтов мои!

— Какая двойка? — Мистер Эр невинно смотрел на меня. — У тебя не было двойки, за весь вечер — ни одной, тебе дьявольски везёт.

Я внимательно посмотрел на него, пытаясь понять, не шутит ли он. В лице — ни следа иронии. Я пожал плечами и сгрёб десять фунтов. Если, идя на поводу у его прихотей, я могу ещё и пополнить свой карман, значит, так тому и быть.

Но вечер тянулся, и идти на поводу становилось всё утомительнее. Мне никак не удавалось проиграть. Если я полагался на удачу, мне приходила хорошая карта и я выигрывал. Если, сосредоточившись, добивался того, что шли младшие карты, мистер Эр подменял их, и я выигрывал снова. Больше того, ничто не могло заставить его признать свой обман, даже когда я ловил его за руку; один раз я схватил его за рукав прямо при подмене карты. Он и бровью не повёл, только сказал:

— Посмотри, Хитклиф, что ты делаешь — порвал кружева. Теперь будут болтаться и мешать играть.

Я был сбит с толку и в конце концов оставил всякие попытки следить за игрой, пусть карты ложатся как Бог на душу положит.

Наконец мы закончили, и мистер Эр, отвесив низкий поклон, спросил:

— Завтра вечером, в это же время?

Ничего не ответив, я вышел из комнаты, выигрыш оттягивал карман. Высыпав золото на кровать, я насчитал больше четырёхсот фунтов! Мистер Эр просто отдал мне эти деньги; да нет, запихнул их мне в глотку! Останься я в Ферндине, сколько пришлось бы положить трудов, чтобы получить такую прибыль на лошадях?

Во всём поведении мистера Эра было что-то ненормальное, пугающее: эта болезненная преувеличенная сосредоточенность на мне, намеренная расточительность (хотя, как выяснилось во время его болезни, когда мне пришлось взять на себя его дела, он владел состоянием, которое не так просто было исчерпать — в Вест-Индии у него были поместья, по сравнению с которыми Торнфилд показался бы жалкой картофельной грядкой). Я пытался вычислить мотивы его странного поведения, но не мог. Надо было остаться ещё на день, чтобы посоветоваться с врачами.

Признаюсь тебе, Кэти, что моя задержка имела и ещё одну причину: эта гора золота на покрывале вселяла в меня надежды увеличить моё состояние. Мог ли я всего из-за нескольких дней или недель зарезать курицу, несущую золотые яйца? Ведь это ради нашего общего будущего! Хоть я и сделал достаточно, чтобы обеспечить нам счастливую жизнь, но неужели не приятно сделать больше, чем достаточно?

Впрочем, подобные мысли не сразу завладели мной. По крайней мере не в этот вечер. Пока надо было дождаться заключения врачей.

Как я и ожидал, они посоветовали мне отнестись к моему благодетелю с юмором; пусть себе чудит, какая бы болезненная фантазия ни пришла ему в голову; во всяком случае, это — шаг к жизни; а недавнее его состояние полностью было обращено в обратном направлении.

Вот так, Кэти, я и остался там ещё на день, потом ещё и ещё — играл с мистером Эром и сгребал золото. Я выигрывал — и не мог остановиться, не мог делать больше ничего, никаких осмысленных усилий. Я был отравлен — отравлен тлетворными испарениями, пропитавшими каждый закоулок Торнфилд-холла. Золото одурманило меня. Когда перевалило за десять тысяч, я перестал считать — просто смотрел на растущую гору.