Страница 17 из 20
ЖЕРТВА: У меня больничная касса.
ВОР: Мориц, я вас за такого тупого не принимал. Больничная касса! Вы платите, и платите, и платите, а как доходит до дела, вы ничего с этого не имеете. С больничной кассой вы никогда от язвы желудка не избавитесь. Я вам дам адрес моего врача. Специалист по печени, почкам и язве желудка. Сошлитесь на меня. Мощный мужик! Он и в сердце вашем что-нибудь найдет.
ЖЕРТВА: Это запросто. Я и сам уже некоторое время чувствую, что у меня нелады с кровообращением. (Молчание).
ВОР: (встает). Да, все это хорошо и прекрасно, но с этого не проживешь.
ЖЕРТВА: Почему вы уже уходите? Останьтесь еще на пару минут, Макс. Только не спешите. При вашем состоянии здоровья… Мы могли бы сравнить и еще некоторые наши симптомы.
ВОР: Увы. Я бы с удовольствием остался, но у меня тут, неподалеку, еще кое-какая работенка. Что такое? Вам плохо?
ЖЕРТВА: Такое жжение в желудке… Мне нельзя пить алкоголь… Да еще целых два стакана…
ВОР: (вынимает из кармана пакетик): Вот тут немного бикарбоната. Я его всегда ношу с собой, когда работаю в ночь.
ЖЕРТВА: (берет и глотает): А вам самому это сегодня не понадобится?
ВОР: Не беспокойтесь (сует револьвер в карман). В случае чего я взломаю аптеку. Спите спокойно, Мориц. Нам надо больше спать… (укладывает его в кровать и покрывает одеялом).
ЖЕРТВА: Возвращайтесь скорее, Макс. Мне это будет приятно.
ВОР: Мне тоже.
ЖЕРТВА: Ты только мне должен точно сказать, когда.
ВОР: Как насчет вторника.
ЖЕРТВА: Годится. Приходи к ночной трапезе.
ВОР: Приду. Погоди, я это себе запишу. (вытаскивает записную книжку, бормочет). "Во вторник вечером… встреча с Морицем Дойчером… Войти в дверь". Ну, до свидания, Морицл.
ЖЕРТВА: Пока, Максл, Всего хорошего.
Тоска по родине в желудке
Сегодня медицина неоспоримо доказала, что каждый человеческий желудок живет собственной жизнью: он не позволяет собой командовать и упрямо идет своим путем. Отсюда возникают многочисленные сложности, особенно, в такой недружественной к приезжим стране, как Израиль.
Когда очередной переселенец прибывает в страну, он целует эту землю, по которой когда-то бродили его предки, бьет окна в правительственных зданиях, оседает на песчаном берегу и становится полноправным гражданином. Но его консервативный, отягощенный былыми предрассудками желудок остается венгерским, или голландским, или турецким, или откуда от там еще прибыл.
Возьмем свежий пример: меня. С годами я стал таким бывалым израильтянином, что мой иврит принимает уже иногда польский акцент. И несмотря на это, я непроизвольно вздыхаю, если мне кажется, что спустя дни и годы я уже не могу больше есть гусиную печенку. Я имею в виду: настоящую гусиную печенку, от настоящего гуся.
Поначалу я пытался подавить это космополитическое чувство. Я настойчиво убеждал свой желудок:
— Послушай, желудок, гусиная печенка — это гадость. Не нужна она нам. Лучше, приятель, покушаем прекрасные, спелые черные оливки, не так ли, и станем крепкими и здоровыми, как деревенский бык в период гона.
Но мой желудок этого и слушать не хотел. Он продолжал держаться декадентской, утонченной пищи, на которой вырос.
Но я уже не мог, как прежде, исполнять его желания, поскольку переселился в другую местность, где был только один маленький трактирчик[16]. Он принадлежал известному Нафтали, переселенцу из Ирака.
Когда я первый раз пришел к Нафтали, мой желудок болезненно передернулся от представшего зрелища. Нафтали стоял за своей стойкой, с улыбкой рассматривая меня, и его загадочности мог бы позавидовать любой сфинкс. На стойке стояли многочисленные полуфабрикаты неопределенного вида от Техниколор[17], а позади, на полке, — готовые к прыжку сосуды с разнообразными, разноцветными пряностями. Вне всякого сомнения, я попал в истинно арабскую лабораторию ядов.
Но прежде, чем я собрался ретироваться оттуда, мой желудок просигнализировал мне о томительном чувстве голода.
— Что у вас есть сегодня? — спросил я, недолго думая.
Нафтали уставился в точку приблизительно в пяти сантиметрах от моей головы и с готовностью ответил:
— Хумус, меши с бургулем или вус-вус.
Трудный выбор. Хумус отдаленно напомнил мне латинскую поговорку, но вус-вус было совершенно новым словом.
— Принесите мне вус-вус.
Фантастическая комбинация омлета, риса, кусков мяса и мятного соуса, поданная мне Нафтали, была ужасна на вкус, но я не хотел дать ему даже повода для насмешек. Более того: я хотел произвести на него впечатление.
— А есть у вас еще что-нибудь? — поинтересовался я как бы между прочим.
— Так точно, — ухмыльнулся Нафтали. — Хотите кебаб-бахарат, шашлык-эльфа, нарезанный сехон или, может быть, немного шмир-шмира?
— Понемногу всего.
К такому решению я склонился еще и потому, что не знал ни одного из этих экзотических названий. Я ожидал, что Нафтали мне принесет пряный паштет, липкий компот или клейстер. Ничего подобного. Он поставил передо мной этакий лабораторный стол, на котором смешал пару сырых верблюжьих кишок с сушеной рыбой, посыпал все огромным количеством перца и вдобавок залил невообразимым объемом масла, смолы и серной кислоты.
Всего пару недель спустя я уже покинул больницу и смог снова приступить к работе. Если не считать постоянные приступы головокружения, я чувствовал себя довольно неплохо и понемногу начал забывать эту жуткую трапезу. Но что делает судьба? Она выкидывает со мной новые шутки.
Как-то раз, проходя домой мимо змеиного логова Нафтали, я увидел его ухмыляющегося в дверях заведения. Моя гордость не позволяла пуститься наутек от этой ухмылки. Я вошел, засвидетельствовал Нафтали свое почтение и сказал:
— Мне бы хотелось чего-нибудь остренького, приятель.
— Будет сделано! — засуетился Нафтали. — Прикажете первоклассный кибах с камоном или хаши-хаши?
Я заказал комбинированную двойную порцию, которая представляла собой соединение археологических раскопок всех ингредиентов древнеперсидской кухни с добавлением некоторого количества гипсовой пудры как гарнира. После того, как я эту драгоценную находку продавил вниз, можно было приступить к десерту.
— Вам сварси с миш-мишем или паклаву с сум-сумом?
Я съел оба. Правда, следующие два дня мой организм был абсолютно бесчувственен и я, шатаясь, бродил по окрестностям, как сомнамбула.
Только этим я могу объяснить, что в следующий раз, когда я увидел ухмыляющегося Нафтали, то снова зашел в его гадючник.
— Что позволите подать сегодня, дружище? — спросил он выжидающе, презрительно растянув уголки рта.
И тут на меня снизошла божественная искра, воспламенив мою гордость и талант импровизации. В следующее мгновения я открыл для себя два совершенно новых персидских национальных блюда:
— Порцию кимсу, — заказал я, — и, пожалуй, сбаги с куб-кубом.
И что произошло? Что, спрашиваю я вас, произошло?
А произошло то, что Нафтали с вежливым "сию секунду" скрылся в глубинах своего мрачного притона и уже через короткое время поставил передо мной некое подобие репы, обложенной бараньей ногой.
Но так просто ему меня победить не удастся:
— Эй! А где же мой куб-куб?
Никогда не забуду суетливость, с которой Нафтали извлек банку с куб-кубом из глубин своего прилавка.
— Прекрасно, — сказал я. — А сейчас я хотел бы стаканчик ваго-гиора. Но только холодного, уж позвольте.
С ним он и примчался через мгновение. Уютно прихлебывая свой ваго-гиор, я понял, что все эти экзотические, оригинальные блюда, все эти бургули, бахараты и вус-вусы, мехши и пехши — не что иное, как жалкий обман, чтобы высмеять нас, глупых европейских переселенцев. Вот что стояло за таинственной ухмылкой сфинкса.
Чтобы избежать недоразумений: Ваго-гиор — это имя моего знакомого директора банка, который выхлопотал мне ссуду на вполне приемлемых условиях.
16
Трактирчик — В тексте — Gasthaus (нем.), нечто среднее между ресторанчиком и маленькой гостиницей с домашней кухней, — уютное заведение, популярное в немецко-говорящих странах.
17
Техниколор — Американская фирма, производящая цветную фото/кинопленку