Академия Князева

Когда Заблоцкому бывало смутно и зябко в этом прекрасном мире, когда он не знал, для чего живет, и не был уверен, стоит ли жить дальше, он пытался услышать в себе голоса предков. Какие их качества проявились в нем, какие развились, какие погибли? Чьим наследником он является и как ему предначертано распорядиться этим наследием?

Выяснить все это было не так просто. По линии матери, кроме нее самой, родственников не осталось: дед погиб в гражданскую войну, бабушка умерла лет десять назад, дядя, мамин брат, утонул совсем еще молодым. Что Заблоцкий знал о них? Дед был мелким ремесленником, потом воевал в бригаде Григория Котовского и сложил голову под Житомиром. Когда Заблоцкий был маленьким, то жалел, что не сохранилось дедовской шашки, чтоб можно было повесить на стену. Сейчас он жалел, что нет даже фотографии деда.

Бабушку он помнил хорошо. Она из полтавских гречкосеев, в молодости была очень хороша собой, чем и прельстила лихого кавалериста, а как у нее складывалась жизнь дальше, этого она внуку не рассказывала. Какой она была, какой Заблоцкий ее помнил? А никакой. Не злой, но и не слишком доброй, не жадной, но и не щедрой, в меру разговорчивой, в меру молчаливой. Вареники с вишнями она здорово готовила – вот его единственное о ней яркое воспоминание. В теперешнем представлении бабушка могла считаться образцом коммуникабельности: не видно ее было и не слышно.

Какие ее гены звучат в Заблоцком? Коммуникабельность? Ха-ха! Хотел бы он глянуть на бабушку, когда ей было двадцать шесть. В шестьдесят пять, может быть, и он, если доживет, будет тише воды, ниже травы…

А что бабушкино в его маме? Она догоняет бабушку по возрасту, и жизнь ее не баловала, однако мама своей индивидуальности не растратила. Откуда это в ней? От бабушки? От деда? От самой себя? У мамы совершенно никакого тщеславия, она равнодушна к почестям и власти – в наше-то время! Сколько видел Заблоцкий примеров того, как не мужчины – женщины! – ломают копья за мало-мальски заметный пост… Заблоцкий знал маму рациональной, сдержанной, трудно сказать, когда он последний раз видел ее в слезах, и так же трудно представить ее хохочущей или, скажем, визжащей. Для него мама всегда была воплощением гражданки Педагогики – скупой на эмоции, решительной, в меру консервативной. Впрочем, ученики ее любили, в чем он не раз имел возможность убедиться.

Что же общего у них с мамой? Наверное, маму он все-таки чувствовал и понимал лучше, нежели себя. В маме все завершилось, сложилось, жизнь состоялась, все катаклизмы позади, впереди – безоблачное существование пенсионера. Если ее и подкарауливают в будущем какие-то сюрпризы, то только с его стороны или со стороны сестрицы. Заблоцкий, конечно, приложит все усилия к тому, чтобы этих сюрпризов было как можно меньше, он и так многое скрывал от мамы, но всего ведь не скроешь. Утешало здесь только то, что мама, кажется, смирилась с тем, что сын ее неудачник, непутевый, и ничего хорошего ждать от него не приходится. Пусть так, думал он, так даже лучше.

В этой связи Заблоцкий мог бы сделать еще одно признание: втайне он завидовал старичкам. Чистеньким, беленьким старичкам, которые сидят на скамейках в скверах – гуляют. Дремлют, глядят своими бесцветными глазами, беседуют друг с другом о болезнях, иногда читают. Года три назад, катая после работы Витьку в колясочке, он изо дня в день видел на одной и той же скамейке старушку, которая читала «Юманите». Эти люди пережили три революции, две мировые войны, были современниками стольких великих мира сего, и пусть не все, но многое помнят. И у них великолепные организмы! Благополучно преодолели все возрастные перестройки, не стали алкоголиками или наркоманами, и рак их пощадил, и ранние заболевания сердечно-сосудистой системы – скрипят себе потихоньку, достигнув полного равновесия с окружающей средой. А над тобой, как дамоклов меч, висят болезни и проблемы века, и остается только спешить, чтобы успеть пожить, успеть сделать как можно больше из того, что задумано или предстоит, а в спешке так легко наломать дров!..

Так кого же из родственников Заблоцкий должен благодарить за его генетический набор? Кому он больше всего обязан своим, так сказать, психологическим обликом? С материнской линией, кажется, разобрались, урожай здесь небогатый. Оставался отец…

О папе Заблоцкий спрашивал всегда, сколько себя помнил, в последний раз уже в институте, на втором или третьем курсе. Мама никогда не утешала его сказками о длительной командировке, из которой папа то ли вернется, то ли нет, о полярном летчике или моряке дальнего, плавания, пропавшем без вести. Версия о гибели на фронте тоже отпадала, поскольку родился Заблоцкий после войны, но это он понял позже, а вначале пришлось довольствоваться утешительным: «Вырастешь – узнаешь».

И вот он вырос, и сам уже отец, но о папе по-прежнему ничего не знает. Лишь в последнем о нем разговоре мама поведала, что рассталась с ним, когда ему, Алексею, было полтора года, что он, при том при всем, весьма достойный человек и что у них одна фамилия. И с тех пор, оказываясь в незнакомом доме, Заблоцкий всегда читал список жильцов, укрепленный в подъезде под лампочкой, а в других городах листал телефонные справочники, искал П. Заблоцкого, но пока не нашел.

Знала ли мама, хотя бы приблизительно, где он? Знал ли он, где они? Знал ли, что уже дед? Делал ли попытки взглянуть на сына издали или вблизи, оставаясь неузнанным? Думал ли о нем, вспоминал ли хоть изредка? Жив ли, а если нет, то где могила его?

Раньше Заблоцкий питал надежду, что отец таится потому, что чувствует свою вину перед ним, но стоит попасть в трудное положение, как его добрая мужественная рука протянется к сыну, чтобы оказать помощь, поддержку, ободрить и утешить. Он виделся Алексею таинственным и могучим покровителем, этаким современным графом Монте-Кристо, разлученным с единственным сыном трагическими обстоятельствами, любое маломальское везение склонен был отнести за счет его незримого заступничества… С годами это прошло. И вот вопрос, который Заблоцкий часто задавал себе: «Может быть, мой, как все уверяют, дурной характер не от отца, а скорее от его отсутствия? Так сказать, комплекс безотцовщины?»

Отца ему всегда не хватало, и чем старше он становился, тем осмысленнее это чувствовал. Иногда он представлял, как бы они с отцом перезванивались по телефону, справлялись бы о делах друг друга, он спрашивал бы Алексея о внуке, Алексей его – о здоровье, а встречаясь, выпивали бы рюмочку-другую и, может быть, говорили бы о сокровенном, и Алексею очень пригодились бы его советы и по работе и с Мариной – советы старшего мужчины.

Мама хранила и, наверное, сейчас еще хранит святую и в чем-то, может быть, наивную уверенность, что, если бы жив был Ленин, не было бы войны. Скорее всего, она была права, судить определенно Заблоцкий не решался, слишком крупные категории. Но у него тоже была своя тайная уверенность: с отцом все у него было бы в порядке – и в филиале, и дома.

Неизвестно, как там сложится дальше, думал Заблоцкий, но Витька всегда будет знать, что отец у него есть и помнит о нем. Не уверен только, нужно ли это ему будет. Акселерация все возрастает, еще немного времени, и может оказаться так, что нам самим станут необходимы наставления наших детей-вундеркиндов; мы вынуждены будем признать их полное интеллектуальное превосходство, подчиниться ему, стать для наших суперрациональных отпрысков кем-то вроде прислуги. Мир охвачен всеобщей коммуникабельностью, страны, континенты – как сообщающиеся сосуды, и остается только надеяться, что пагубные веянья века нанесут нашим ребятишкам не такой уж непоправимый моральный ущерб – не зря, в конце концов, с пеленок учим их любить добро, творить добро…

Да, Витька сейчас – точка роста, вершинный побег нашего генеалогического древа, думал далее Заблоцкий. В нем сошлись все наши качества, все достоинства и недостатки, он продолжатель рода и пока единственный его наследник. Неплохо было бы, чтобы он взял от Марины ее усидчивость, аккуратность… Что там в ней еще хорошего? Ну, умение одеваться, держаться в обществе – это все результат воспитания, дело наживное. От меня ему не помешала бы способность к наукам, память. Интеллект – тоже дело наживное, как и хорошие манеры. А характером пусть пошел бы в бабушку по отцу, в мою маму. Но ведь он, чертенок, характером пойдет в нас, это уже сейчас заметно, а способностями (по закону подлости) в мамочку, а мамочка в строительный институт поступала по протекции и закончила его только благодаря незаурядной своей усидчивости… От нее он унаследует строптивость, от меня – заносчивость, от нее – нелогичность, от меня – вспыльчивость, от нее – самомнение, от меня – стремление к самокопанию. И когда этот букетик в нем наберет цвет, он с полным основанием сможет сказать, что с родителями ему не повезло.