Оборотень

— Вот я и говорю о десяти процентах чудес, — торжествующе воскликнул отставной министерский чин. — Аномальные явления, так, кажется, это принято сейчас называть? К примеру, какая-нибудь ведьма пялилась в окошко на этого Авдышева, да и сглазила его.

— Что ж, может быть…

— Да вот беда, окошко-то выходило на пустырь, — парировал Довгаль, чем вызвал взрыв всеобщего веселья.

Ночная роса уже ложилась на капоты машин во дворе. Пора было разъезжаться по домам, хотя никому этого не хотелось. В замке Акинфиева имелся запас кальвадоса и гора яблок для цистерны нового, но вот с кроватями и постельным бельем дело обстояло гораздо хуже.

Адвокатша, дама, как говорится, «со следами былой красоты», уже поклевывала носом.

— Беда в том, что все мы законники, — ни с того ни с сего заявила она.

Все дружно повернулись к ней.

— Положим, Кони был верующим, — возразил кто-то.

— Моя дочь уехала в Америку, Александр Григорьевич, — ни с того ни с сего поведал отставной прокурор. — Просила меня распродать кое-какое имущество. Вот одна кушетка осталась. Если не возражаете, я ее вам подарю. В углу спальни ей самое место, рядом с каминной трубой.

— Замечательно! — обрадовался хозяин. — Тогда не придется разъезжаться.

— Если бы мы не были атеистами, то верили бы в потусторонние силы, — снова попыталась Ксения Брониславовна оседлать своего любимого конька.

В свое время она прославилась по Москве выступлениями на процессах по делам разного рода сект и слыла докой во всевозможной мистической чертовщине, чуждой и непонятной остальным гостям, а уж тем паче самому каминовладельцу. Впрочем, подводить черту под адвокатской деятельностью мадам Гурвич было бы преждевременно. Совсем недавно она с блеском защитила нескольких «белых братьев» и выбрала время съездить в Штаты на международный конгресс юристов по проблеме одной из «нетрадиционных религий». Вся Москва помнила сражение Плевако в юбке за свободу одного из российских последователей учения истины Аум, которое хоть и было ею проиграно, но разве что по политическим соображениям, а речь на процессе, выдающаяся по запалу и информационной емкости, в ксерокопиях распространялась в стенах юрфака МГУ и даже, как поговаривали, Верховного суда.

— Предполагаете вызвать душу безвременно ушедшего Авдышева, Ксения Брониславовна? — хмыкнул Довгаль, но другие гости не поддержали его шутливый настрой.

— Ничто не исчезает бесследно, — многозначительно закатила глаза адвокатша. — В ком-то осталась частичка. Или в чем-то. Иначе быть не может — иначе правота за циниками, — она хитро покосилась на Шершавина.

Бедный Акинфиев подумал о своей покойной Нинели. Где сейчас ее душа, в каких таких небесах, а если нет, то в ком, кроме него, и в чем, кроме этого камина, осталась она на пропитавшейся грехом Земле?

— «Бог ли не защитит избранных своих, вопиющих к нему и день, и ночь?..» — с легким завыванием продекламировала мадам Гурвич.

Наступила пауза. Довгаль отрезал себе кусок брынзы.

— Ну, продолжайте же, Ксения, — произнес он с набитым ртом. — Право, вам место не в суде, а в храме.

— Вы же безбожник, вам ни к чему, — промолвила адвокатша.

— Пусть я и безбожник, но финал сей притчи помню. «Хотя и медлит защищать их», — сказано у Луки. Может, я поэтому и атеистом стал. Не говоря об адвокатуре, кто-то же должен защищать их, покуда Он медлит?

— Но вы-то как раз обвиняли, — обиделась пожилая жрица Фемиды.

— Он прав, Ксюша, — вмешался Шершавин. — Я помню твои блестящие процессы, когда ты укладывала нашего уважаемого Владимира Борисовича на обе лопатки. Но это была ты. Так что в веру обращаться поздновато, хотя подумать о вечном всегда стоит.

Акинфиев почувствовал, что грядет порция профессионального красноречия, ибо такой подход к вечным вопросам был совсем не в духе Ксении Брониславовны.

— Спасибо за поддержку, друзья, — заговорил хозяин не без некоторой патетики. — Жизнь прожить за этого Авдышева я уже не успею, хотя она у него и короткой была. Отыскать того, в чьей душе поселилась его частичка, думаю, тоже. С тем остаюсь ваш неисправимый реалист. Улик нет, следов нет, версию об убийстве отметаю как необоснованную. Будем считать, что Всевышний промедлил защитить его по какой-то, одному Ему известной, причине.

Эту проникновенную тираду гости не без оснований сочли сигналом к отходу. Шершавин уехал первым, Ксению повез

Довгаль. Задержавшись у ворот, он приспустил окошко своего «Москвича».

— Как ты сказал, Саша? — переспросил прокурор. — «По одному Ему известной причине»? Значит, причина все-таки была?

Не дожидаясь ответа, слуга военного правосудия выехал со двора.

Хозяин вернулся домой. Кто знает, подумал он, быть может, дело вовсе не в этом несчастном парне, а в нем, следователе Акинфиеве, в том, что на беспощадном медицинском языке носит название «возрастные умственные ограничения». И собственно, почему следователь непременно должен выигрывать у преступника? Бывают же преступники умнее следователей. В противном случае преступности бы не было вовсе. А со всякими там астрологами проконсультироваться все-таки не мешало бы. Чем черт не шутит…

С этой мыслью Акинфиев и уснул, предварительно приняв в качестве снотворного стакан кальвадоса.