Кутящий Париж (сборник)

А что же сказал об этом добрый Кейроль?

Марешаль отвечал, что банкир после такого приема не переставал ее любить. Савиньян согласился, что это вполне естественно. Прекрасная Жанна ненавидела Кейроля, а он ее обожал. Это в порядке вещей, как ему приходилось часто видеть. Он все это хорошо понял! Ему не надо было изучать женщин. Он видел, как обуздывались еще более разборчивые и гордые, чем мадемуазель Серней. В глубине сердца Савиньяна оставался старый след ненависти к Жанне с того времени, когда младшая ветвь Деваренов могла опасаться, что прекрасное наследство перейдет к приемной дочери. Савиньян давно перестал тревожиться, но враждебное чувство к Жанне сохранялось у него. Всякая неприятность, случившаяся с Жанной, заставила бы его только втихомолку радоваться. Он просил Марешаля дополнить дружеские сообщения. Встав и опершись на доску бюро, с веселой и сладкой усмешкой, он приготовился продолжать расспросы, когда через дверь, из кабинета госпожи Деварен, послышался неясный шум голосов. В ту же минуту отворилась дверь, сдерживаемая женской нервной рукой с короткими пальцами, но рукой самовластной и сильной. В то же время четко были слышны последние слова, которыми обменялись хозяйка и начальник бюро. Голос госпожи Деварен звучал коротко и ясно, немного усиленно и как бы взволнованно. В его звуке слышался даже оттенок гнева.

— Итак, милостивый государь, вы скажите министру, что это мне не нравится! Так «Дом» мой никогда не поступал. Тридцать пять лет, как я веду дела, и всегда я была исправна в них. Мое почтение…

Дверь кабинета, противоположная той, которую держала госпожа Деварен, заперлась, и начальник бюро мягкой поступью прошел в коридор.

Хозяйка вошла.

Марешаль поспешно встал. Что касается Савиньяна, то все его прекрасные решения, казалось, исчезли при звуке голоса его тетки. Он проворно занял угол комнаты и сел на кожаном диване, совсем закрытый большим креслом.

— Понимаете ли вы это, Марешаль, — сказала госпожа Деварен, — они хотят навязать мне агента из министерства и поселить его на заводе, под предлогом контроля! Они утверждают, что все военные поставщики связаны таким обязательством. Представьте себе, эти нахалы принимают нас за врагов. В первый раз мне осмеливаются не доверять. Честное слово, я рассердилась. Целый час я спорила с присланным ко мне чиновником. «Милостивый государь, — сказала я ему, — можете принять предложение, можете отклонить, тем более, что я не нуждаюсь в вас, а вы нуждаетесь во мне. Если вы не купите моей муки, я продам ее другим. Это меня нисколько не смутит. Но позволить, чтобы кто–нибудь здесь распоряжался, как я сама, об этом никогда не может быть и речи! Я слишком стара, чтобы менять свои привычки». После этого начальник отделения ушел. Если министр недоволен, пусть идет жаловаться хоть в Рим. А и то сказать, их меняют, этих министров, каждые две недели. Не знаешь никогда, с кем имеешь дело! Доброго здоровья!

Передавая все это Марешалю, госпожа Деварен ходила по кабинету. Эта женщина с широким, выпуклым лбом сохранила прежнюю величественность. Ее гладкие волосы поседели, но взгляд черных глаз казался еще более оживленным, чем ранее. Она прекрасно сохранила свои зубы, ее улыбка осталась молодой и очаровательной. Она говорила по привычке с воодушевлением, с мужскими жестами, При разговоре с секретарем она как будто брала его в свидетели превосходства своей правоты. В течение часа во время беседы с чиновником министерства ей приходилось сдерживаться. Зато она вознаграждала себя теперь с Марешалем, высказывая совсем свободно свои мысли, без всякого стеснения. Вдруг она заметила Савиньяна, который ожидал конца разговора, чтобы показаться тетке на глаза. Госпожа Деварен резко повернулась к молодому человеку и, нахмуривая слегка брови, сказала:

— Ты был тут? Что заставило тебя покинуть своих кокоток?

— Но, тетя, — начал Савиньян, — я хотел объясниться.

— Без глупостей, у меня нет времени, — прервала его тетка. — В трех словах, что ты хочешь?

Смущенный таким суровым приемом, Савиньян прищурил глаза несколько раз, как бы раздумывая, в какой форме высказать свою просьбу; затем, ничего не придумав, сказал:

— Я пришел поговорить с вами о деле.

— Ты, и о деле? — сказала госпожа Деварен с оттенком удивления и иронии.

— Да, тетя, я о деле, — объяснил Савиньян, опустив нос, как будто заранее ждал грубого отказа.

— О–о–о, — проговорила госпожа Деварен на разные тона, — ты знаешь, каковы наши условия. Я тебе назначила содержание…

— Я отказываюсь от пенсии, — перебил живо Савиньян, — возвращаю себе самостоятельность. Отказ этот мне слишком дорого стоит. Этот договор глупый. Дело, которым я хочу заняться, великолепно, и должно доставить громадные барыши, и я ни за что не откажусь от него.

Говоря это, Савиньян воодушевился и вернул себе самоуверенность. Он верил в свое дело, возлагал на него большие надежды в будущем. Тетке не придется порицать его за то, что он на деле обнаружил энергию и смелость. Савиньян говорил безостановочно, приводя разные доказательства.

— Довольно, — вскричала госпожа Деварен, прерывая болтовню племянника. — Я очень люблю мельницы, но не болтунов. Ты чересчур много говоришь, чтобы я могла тебе поверить. Такое количество слов может обнаружить разве только ничтожность твоих проектов. Ты хочешь пуститься в спекуляцию? С какими же деньгами?

— Я предлагаю проект своего изобретения, у меня есть человек, который может дать мне в долг, и мы начнем дело выпуском акций…

— Никогда в жизни, я против этого. Тебе брать такую ответственность? Ты — глава предприятия? Да ты ничего не сделаешь, кроме глупостей. Одним словом, ты хочешь продать свое изобретение, не правда ли? Ну, хорошо. Я покупаю у тебя его.

— Я не хочу денег, — возразил Савиньян раздраженным тоном, — я ищу доверия к моим планам. Это вдохновение акционеров! Вы не верите в мои идеи, тетя?

— Что же тебе нужно, если я покупаю их у тебя! Мне кажется, это прекрасное доказательство доверия! Покончим же на этом!

— Ах, тетя, вы неумолимы! — простонал Савиньян. — Если уж вы примете решение относительно кого–либо, то прощай самостоятельность, придется повиноваться вам. Однако это обширный, прекрасный проект.

— Хорошо! Марешаль, вы дадите 10 000 франков моему племяннику. А ты знаешь, что я не хочу больше слышать о тебе!

— До тех пор, как деньги выйдут! — прошептал Марешаль на ухо племяннику госпожи Деварен. И, взяв его под руку, он уже направился с ним к кассе, но хозяйка вновь обратилась с вопросом к Савиньяну:

— Наконец, в чем же состоит твое изобретение?

— Тетя, это молотилка, — сказал важно молодой человек.

— Совершенно верно, молотилка для уничтожения денег, — сказал вполголоса неисправимый Марешаль.

— Хорошо! Принеси мне рисунки, — сказала госпожа Деварен после минутного размышления. — Может быть, случайно ты и нашел что–нибудь.

В ней сказалась торговая жилка, и, будучи великодушной, она, казалось, сама захотела воспользоваться плодами своего великодушия. При этом допросе Севиньян казался сильно смущенным. Тетка вопросительно смотрела на него. Тогда он признался:

— Рисунков нет еще у меня.

— Как нет рисунков? — вскричала тетка. — Да существует ли изобретение твое?

— Оно тут, — ответил Савиньян, с вдохновенным жестом ударяя себя по лбу.

Госпожа Деварен и Марешаль не могли удержаться от сильного взрыва хохота.

— А ты говоришь уже о том, чтобы начать дело выпуском акций. Ты думаешь, что тебе дали бы деньги, тебе, с твоим умом, как единственной гарантией? Брось это! Только я одна могу заключить с тобой такие договоры, как раньше, и ты единственный, с кем я их заключаю, Скажите, Марешаль, чтобы ему дали деньги, я не отказываюсь от этого. Ты такой же шутник, как и всегда.

III

Жестом руки она отпустила Савиньяна, который вышел сконфуженный вместе с Марешалем. Оставшись одна, она села к письменному столу секретаря и, взяв связку корреспонденции, стала подписывать. Перо, казалось, летало в ее пальцах, и на бумаге появлялось ее имя, написанное большими буквами, твердым мужским почерком, с росчерком, напоминавшим линию молнии.