Страница 24 из 51
Я был уверен, что слуга в точности исполнит мои распоряжения, и поспешил в карету, которую велел запрячь, как только прочел письма; прежде чем предпринять что-либо в защиту своих друзей, я собирался навести дополнительные справки.
Преступление аги янычар состояло в том, что он навестил в тюрьме Ахмета, одного из братьев султана Мустафы. Бостанджи-баши подозревали в том, что он содействовал их свиданию, а от аги рассчитывали узнать правду на этот счет. Последнее время отношения между агой и великим визирем испортились, поэтому не было сомнений, что министр, желая погубить агу, поведет себя с ним весьма круто. А особенно огорчило меня известие о том, что арестован также и Шерибер с Дели Азетом, и на том только основании, что накануне преступления, совершенного агой, они провели у него несколько часов. Прими я во внимание только свою дружбу с Шерибером, я немедленно помчался бы к великому визирю. Но, не возлагая больших надежд на одно лишь свое заступничество, я решил, что успешнее услужу другу, если предварительно повидаюсь с силяхтаром, совместно с которым можно будет принять более целесообразные меры. Я поехал к нему. Дома его не было, а подавленное настроение, чувствовавшееся в его дворце, говорило о том, что его отсутствие вызывает у домочадцев тревогу. Один из невольников, пользовавшийся, как мне было известно, доверием хозяина, сообщил мне по секрету, что силяхтар уехал крайне поспешно, при первом же известии об аресте Шерибера, а потому надо думать, что немилость, постигшая друга, побудила его немедленно скрыться. Я ответил, что если еще не поздно, то ни в коем случае не следует пренебрегать этой мерой предосторожности, и тут же поручил невольнику предложить силяхтару убежище в моем доме в Орю, с единственным условием, что он приедет в темноте и без свиты. Примером мне служил не только мой предшественник, но и паша Реянто, который обессмертил себя тем, что предоставил убежище князю Димитрию Кантемиру. Впрочем, ведь речь шла не об избавлении преступника от кары, а о том, чтобы защитить благородного человека от напрасных подозрений.
Как бы то ни было, мне еще не удавалось ничего сделать для моих друзей; поэтому я решил повидаться кое с кем из турецких вельмож, от которых надеялся получить хотя бы более подробные сведения. Уже распространился слух, будто ага янычар, признавшийся под пыткой в своем преступном замысле, поплатился жизнью — его повесили. Задержку с арестом силяхтара толковали как благоприятный признак, и не слышно было, чтобы ему приписывали иное злодеяние, кроме дружбы с агой. Зато в отношении Шерибера и Дели Азета ходили столь мрачные слухи, что я встревожился за участь лучших своих друзей, и ничто уже не могло сдержать моего рвения. Я отправился к великому визирю. Вмешиваясь в это государственное дело, я не стал прибегать к утонченным доводам. Я сослался только на чувство нежной дружбы, и, не допуская, что мои друзья могли совершить какое-либо тяжкое преступление, я заклинал визиря прислушаться к моим словам. Визирь внимательно выслушал меня.
— Можете быть уверены, — сказал он, — что правосудие Великого Турка не слепо и сумеет отличить преступника от невиновного. Не тревожьтесь за своих друзей, если совесть их чиста.
Визирь добавил, что мой отзыв будет, разумеется, принят к сведению, и выразил уверенность, что паши оценят значение моего заступничества. Однако тут же расхохотавшись, он заметил, что силяхтар, по-видимому, считает мое покровительство всесильным, раз он со страху решил искать убежища именно под моим кровом. Я не понял смысла этой шутки. Он продолжал в том же духе и даже похвалил меня за то, что я смутился и молчу; он толковал это как умение хранить тайну. Но когда я решительно заявил, что не имею понятия, куда скрылся силяхтар, он разъяснил мне, что приставил к силяхтару соглядатаев и поэтому знает, что прошлой ночью силяхтар приехал ко мне в Орю, притом с такой малочисленной свитой, что нет никаких сомнений в том, что он имел в виду сохранить свой приезд в тайне.
— Я его ни в чем не подозреваю, — продолжал визирь, — и не ставлю ему в вину его прежней связи с агой янычар. Но я счел целесообразным держать его под наблюдением и очень рад, что он перепугался, ибо теперь он будет осмотрительнее в выборе друзей.
Затем визирь дал мне слово, что в моем доме не причинит силяхтару никакого вреда, однако потребовал от меня обещания, что я скрою это от своего друга, чтобы он еще некоторое время пребывал в тревоге.
Я не мог понять, каким образом силяхтар оказался в Орю. Я выехал оттуда днем. Мыслимо ли, что он появился там без моего участия и заставил мою челядь скрыть от меня его приезд? Прежде всего мне пришло на ум его увлечение Теофеей. Неужели он помышляет не столько о своей безопасности, как об успехах в любовных делах? А если правда, — рассуждал я, — что он с прошлой ночи скрывается в моем доме, то не происходит ли это с согласия Теофеи? Пусть судят как хотят о моем чувстве к ней. Если она считает, что я недостоин имени возлюбленного, пусть называет меня своим стражем или воспитателем, но, так или иначе, я не мог совладать с охватившей меня глубокой тревогой. Я думал только о том, как бы поскорее вернуться в Орю. По приезде я спросил у первого же попавшегося слуги: где силяхтар, как он оказался здесь без моего ведома? Слуга был тот самый, которому я поручил отвезти Синесия. Я удивился, что он так скоро возвратился из города, хотя при большой поспешности это и было возможно, — и только после того как он уверил меня, что силяхтара в моем доме нет, я спросил, как выполнил он мое поручение. Он ответил на мой вопрос, должно быть, не без некоторого смущения, но у меня не было причин не доверять ему, поэтому я не обратил внимания на то, с каким видом он ответил, что доставил Синесия к его родителю. А на деле я оказался обманутым вдвойне, с той только разницей, что на первый вопрос он ответил мне правду, а на второй — солгал, дабы скрыть измену, к коей был причастен. Короче говоря в то время как я был уверен, что силяхтар ко мне не приезжал, а Синесий от меня уехал — оба они были здесь, и несколько дней я об этом не знал.
Юноша воспринял распоряжение об отъезде как смертный приговор. Уклониться от него он мог только при помощи хитрости, и он сообразил, что, поскольку слугам неизвестны причины его изгнания, можно уговорить их оставить его в Орю хотя бы до моего возвращения. Кроме того, опасаясь, как бы я не вернулся в самое непредвиденное время, что со мною случалось, он щедрым подарком склонил на свою сторону слугу, которому я приказал увезти его. Не знаю, как Синесий объяснил свое поведение, но он и подкупленный слуга сделали вид, будто уезжают, а Немного позже вернулись обратно. Синесий заперся в своей комнате, а слуга появился несколькими часами позже, словно приехал из города, выполнив данное ему поручение.
История с силяхтаром оказалась сложнее. Как известно, Бема была недовольна своим положением в доме; то ли она была обижена тем, что я не оказываю ей должного доверия, то ли просто из гордыни считала, что не занимает в доме того места, которого заслуживает, — так или иначе она относилась ко мне как к иностранцу, который не может оценить ее таланты и не внушает желания ревностно служить ему. Силяхтар приезжал к нам часто, а Бема была слишком проницательная, чтобы не понять, что именно привлекает его в Орю. Опыт, приобретенный за долгие годы жизни в сералях, помог ей придумать, как отомстить за себя. Она улучила время, чтобы переговорить с силяхтаром, предложила ему свое посредничество и сумела ему внушить, будто счастье его всецело в ее руках. То, что она обещала, значительно превосходило собственные ее надежды, ибо она знала о характере моих отношений с Теофеей и поэтому не могла надеяться, что исхлопочет для силяхтара то, в чем было отказано мне. Но именно исходя из своих наблюдений она и обнадеживала поклонника. Подтверждая его уверенность, что между мною и моей воспитанницей нет любовной связи, она хвалилась тем, что досконально знает нрав и влечение девушек этого возраста и поэтому может поручиться, что не вечно же будет Теофея отказываться от любовных наслаждений; и она внушила силяхтару надежду, что со временем он не встретит сопротивления.