Страница 56 из 70
К счастью, руководители Белого движения оказались достаточно порядочны, чтобы не эксплуатировать антисемитских настроений и не переносить ненависть к евреям-большевикам на весь еврейский народ. Тем более, что многие еврейские общины, страхуясь от погромов, изъявляли готовность к сотрудничеству с властью белых и в подтверждение этого вносили «пожертвования» на военные нужды. В компенсацию за это они просили правительство оградить их от притеснений и погромов, и их голос был услышан. Колчак не раз изъявлял в печати благодарность им за денежные взносы на армию, а в своих выступлениях перед еврейскими общинами Омска и Уфы, отвечая на их вопросы, высказался «против национальной травли» и выражал уверенность, что «с общим успокоением страны исчезнет и острота национального вопроса».
Личность Верховного правителя была сильной и притягательной, но неровной, импульсивной. Это проявлялось и в походке, движениях и жестах: он был быстр, порывист, много курил, в гневе мог перейти на крик, а когда хотел сдержать волнение или досаду, то ломал карандаши или даже швырял на пол предметы. Симпатизировавший ему британский генерал А. Нокс отмечал: «Он обладает двумя качествами, необычными для русского: вспыльчивостью, вселяющей благоговейный ужас в его подчиненных, и нежеланием говорить просто ради того, чтобы поболтать».[242] О нападавших на него приступах вспыльчивости ходили легенды. При этом он, как все типичные холерики, был отходчив и незлопамятен.
Из воспоминаний министра Г. Гинса:
«Очень часто он становился угрюмым, неразговорчивым, а когда говорил, то терял равновесие духа, обнаруживал крайнюю запальчивость и отсутствие душевного равновесия. Но легко привязывался к людям, которые были постоянно возле него, и говорил с ними охотно и откровенно. Умный, образованный человек, он блистал в задушевных беседах остроумием и разнообразными знаниями и мог, нисколько не стремясь к тому, очаровать своего собеседника».[243]
В свою очередь, премьер-министр П.В. Вологодский в своем дневнике отмечал, что Колчак «подкупает своим благородством и искренностью».[244] Ему вторил один из лидеров кадетов, впоследствии – идеолог «сменовеховцев» профессор Н.В. Устрялов, записывая свои впечатления об адмирале: «Трезвый, нервный ум, чуткий, усложненный. Благородство, величайшая простота, отсутствие всякой позы».[245]
Министр труда меньшевик Л.И. Шумиловский, впоследствии арестованный и расстрелянный большевиками, даже на суде имел мужество сказать: «Я считал его безукоризненно честным человеком. И ни одного факта, который бы разбил мою веру в него, за весь последующий период мне не удалось узнать».[246] И сам Верховный правитель с полным основанием и вполне искренне писал жене: «Моя сила в полном презрении к личным целям… У меня почти нет личной жизни, пока я не кончу или не получу возможности прервать своего служения Родине».[247]
Даже недоброжелатели Колчака безоговорочно признавали за ним кристальную личную честность и порядочность, верность долгу, патриотизм. «Он смотрит на свое положение как на посланный небом подвиг», – писал в своем дневнике барон А. Будберг.[248] И далее: «Едва ли есть еще на Руси другой человек, который так бескорыстно, искренне, убежденно, проникновенно и рыцарски служит идее восстановления единой великой и неделимой России».
Будучи Верховным правителем, адмирал не счел возможным установить себе какой-то особый оклад, резко отличающийся от министерского. Жил Колчак довольно скромно. В этом плане любопытны его письма жившей в Париже жене (об ее эмиграции с сыном и местонахождении Колчак узнал из сообщения министра иностранных дел Франции в феврале 1919 года). Он перечислял им немалые суммы – 5 тысяч франков в месяц, но она требовала больших средств, чем он переводил ей. При этом свое требование мотивировала тем, что у нее теперь, как и у него, «особое положение», нужны «расходы на представительство». Колчак писал жене, что за рамки служебного оклада он выйти не может.
Характерный бытовой штрих сделал в своем дневнике все тот же премьер П.В. Вологодский. Первоначально члены правительства собирались праздновать новый 1919 год в компании с представителями союзников, но когда по смете выяснилось, что это обойдется в сумму по 300 рублей с каждого, затею отменили. Как ни старомодно это покажется современному читателю, Колчак не позволял тратить на подобные мероприятия казенные деньги.
А министру финансов Л.В. Гойеру (сменившему на этом посту И.А. Михайлова в августе 1919 г.) Верховный правитель при назначении на должность поставил условием выйти из правления Русско-Азиатского банка, поскольку считал государственную службу несовместимой с коммерческой.
Между тем, большая часть его окружения в моральном отношении оставляла желать лучшего, соревнуясь в традиционных для российских чиновников пороках: в лучшем случае раболепии, в худшем – лихоимстве. Очень любопытный случай описывает все тот же барон А. Будберг: «Свита адмирала… остановила оба эшелона адмиральского поезда на забитом разъезде только потому, что иначе адмирал не успеет побриться до прихода поезда на станцию Петропавловск. Адмирал этого и не подозревал, а между тем это на полтора часа задержало всю эвакуацию заваленного эшелонами и грузами Макутинского узла».[249] Воистину, лакейство чиновных и придворных лизоблюдов – неистребимая черта как царского, так и советского режима – способно опошлить самые лучшие порывы лучших из представителей власти!
В деловых вопросах адмирал был по-военному точен и требователен, не терпел недомолвок и междометий. Министры вспоминали о его манере «говорить краткими, отрывистыми фразами, точными и определенными, не допускающими ни малейшей неясности».[250]
Теплотой и любовью поддерживала адмирала верная подруга Анна Васильевна Тимирева. В качестве переводчицы и общественной деятельницы, организовавшей пошив белья для солдат, она бывала у адмирала в Ставке, иногда на официальных приемах и иных встречах. Свои отношения они старались не афишировать, хотя все о них знали. Сплетни об их связи доходили до ушей жившей в Париже жены Колчака. На ее упреки Верховный правитель отреагировал довольно резко, написав ей в письме: «Если ты позволяешь себе слушать сплетни про меня, то я не позволяю тебе сообщать их мне».[251]
Распорядок дня Верховного правителя был таким. С утра он, как правило, работал один с бумагами в своем кабинете. С часу до трех принимал ежедневные доклады министров и своего начальника штаба, а после обеда до позднего вечера участвовал в заседаниях различных правительственных и ведомственных совещаний. Раз в неделю посвящал полдня приемам различных общественных делегаций. Ездил по городу в служебном автомобиле безо всякой охраны, пока в августе 1919 года не произошел взрыв на задворках его резиденции. После этого случая милиция, заподозрив покушение, стала перекрывать движение при проезде машины Верховного правителя по улицам (подобно тому, как это делается сейчас при проезде машины Президента России). Один–два раза в месяц Колчак не меньше, чем на неделю, а когда и больше, выезжал на фронт, где любил бывать и, по собственному выражению, «отдыхал душой» от тыловых интриг.
В редкие часы отдыха адмирал любил прогулки верхом, тренировался в стрельбе, реже посещал театр. Отличался музыкальностью. Его любимым романсом был «Гори, гори, моя звезда...». Из иностранных языков отлично, без акцента говорил по-английски.
242
Цит. по кн.: Флеминг П. Указ. соч. – С. 100.
243
Гинс Г.К. Указ. соч. – С. 10.
244
Вологодский П.В. Указ. соч. – С. 120.
245
Устрялов Н.В. В борьбе за Россию // Устрялов Н.В. Национал-большевизм. – М., 2003. – С. 120.
246
Процесс над колчаковскими министрами. Май 1920 г.: Сборник документов. – М., 2003. – С. 113.
247
Военно-исторический вестник. Париж. 1960. № 16. С. 18.
248
Будберг А.В. Указ. соч. – С. 305.
249
Будберг А.В. Указ. соч. – С. 308.
250
Серебренников И.И. Указ. соч. – Т. 1. С. 413.
251
Военно-исторический вестник. Париж. 1960. № 16. С. 18.