Страница 17 из 31
20 августа в комендатуре началась паника, нас заперли в бараках, но вечером во время ужина все-таки выпустили во двор. Меня отозвал в сторонку капрал.
- Слышь, лейтенант, ваши перешли в наступление. И, говорят, сильно продвинулись вперед.
- Правда?! - я возликовал. - Ну, спасибо за хорошую новость!
- Есть и другая новость: тебя с твоим стрелком завтра отправят в город Текуч. Никто из наших солдат не соглашается вас сопровождать: боятся, что вы сбежите по дороге, и придется за вас отвечать.
На другой день нас с Воробьевым под конвоем отправили на железнодорожную станцию, посадили в воинский эшелон и привезли сначала в Текуч, а потом в деревню Никорень, неподалеку от города. Сбежать из-под охраны не было ни малейшей возможности.
В деревне располагалась жандармерия авиационного корпуса румын - особый отдел. Как я потом узнал, предполагалось, что нас станут допрашивать специалисты по авиации. [92]
Едва нас высадили из машины во дворе какого-то дома, к нам подошел, прихрамывая и опираясь на палочку, человек со свежим шрамом на лице. На нем была офицерская гимнастерка без погон.
- Здорово, хлопцы!-приветствовал он нас. - Кто такие? Откуда? Какого полка? Давно в плену?
Мы с Воробьевым не торопились отвечать на шквал обрушившихся на нас вопросов: этот шумный незнакомец не внушал мне доверия. А он продолжал:
- Я ведь тоже летчик! Летчик-истребитель. Фамилия моя - Муратов, не слыхали? Как же так? Меня весь фронт знает, я - ас, Герой Советского Союза! Владимир Муратов - неужто не знаете?
- Не знаем, - ответил я сухо.
Он принялся перечислять фамилии ведущих своего полка. Некоторые были мне знакомы: группы истребителей этого полка не раз прикрывали нас, штурмовиков.
- Ну, хорошо, Муратов, как ты-то сюда попал?
Он рассказал, что месяца два тому назад летел парой на воздушную разведку и был сбит над железнодорожной станцией Роман. Удалось сесть на фюзеляж, при этом он поранил лицо, а когда отстреливался от окруживших самолет румын, был ранен в плечо и ногу. Попав в плен, полтора месяца пролежал в госпитале для русских военнопленных, на днях привезен сюда. А Золотую Звезду Героя Советского Союза румыны у него отобрали…
Тогда я рассказал ему о начавшемся наступлении наших войск и предложил бежать вместе.
Он отрицательно покачал головой:
- Отсюда не убежишь… Да и слишком рискованно: поймают местные мужики, сочтут за парашютистов-диверсантов, могут на месте вилами заколоть…
На другой день в жандармерии послышались суматошные крики, поднялась беготня, румыны что-то упаковывали в ящики и грузили их на машины.
- Драпают! - коротко сказал Воробьев. [93]
Нас посадили на машины и отвезли в Текуч. И снова - двор какого-то дома, обнесенный высоким глухим забором. Нам удалось узнать, что в доме - штаб румынского авиакорпуса, которым командовал генерал Ионэску.
Обстановка мало чем отличалась от той, что мы наблюдали в жандармерии: та же суматоха, та же поспешная погрузка на грузовики.
…Через двор проходили три румынских офицера, было видно, что они очень взволнованы. Остановившись неподалеку от нас, румыны принялись что-то горячо обсуждать. Я не выдержал и, подойдя к ним, сказал, не скрывая злорадства:
- Что, господа? Удираете? Погодите, то ли еще будет!
Двое посмотрели на меня как-то растерянно, а третий, разъярившись, выхватил пистолет.
Но к нему подскочил какой-то капрал, заговорил с ним по-румынски, а потом отвел меня в дальний угол двора и сказал по-русски:
- Ты, лейтенант, не лез бы к ним сейчас, не то застрелят под горячую руку.
Подошел Муратов, издали наблюдавший эту сцену, и тоже посоветовал:
- Не нарывайся… Я маленько кумекаю на ихнем языке, этот, с усиками, и впрямь хотел тебя хлопнуть. Зачем зря башку подставлять?…
С наступлением темноты нас снова посадили на машины, и колонна тронулась по дороге, ведущей в Фокшани. Продвигались очень медленно. Дорога была забита до отказа: по ней сплошным потоком в несколько рядов шли машины - и все в одном направлении. То и дело создавались пробки - и мы подолгу стояли. Я поглядывал на небо и думал: «Эх, жаль, нет наших штурмовиков: уж больно хороша цель - любая бомба, любой снаряд ударит без промаха…»
Стало известно, что в результате народного вооруженного восстания в Румынии свергнут фашистский режим, [94] Антонеску и его клика арестованы. Румыния заявила о выходе из войны против государств антигитлеровской коалиции и объявила войну Германии.
27 августа мы приехали в Бухарест. Нас, теперь уже бывших военнопленных, разместили на центральном аэродроме. Ночевали мы прямо на земле возле ангара.
Утром на аэродроме появился какой-то странный парень: в новенькой немецкой форме, правда, без погон; в руках - большой узел.
- Я, - говорит парень, - русский, солдат, был в плену у немцев. При отступлении наш лагерь угнали на Запад, а мне удалось бежать… Как бы попасть к своим? Давайте держаться вместе, а?
Мне этот парень показался подозрительным: морда круглая, румяная - не очень-то он похож на узника… Бежит из лагеря, а сам в новенькой немецкой форме…
- А что у тебя в узле? - спросил я.
Он развязал узел - и там еще одна военная форма и два новых одеяла.
- Откуда? - спросил я.
- У немцев стибрил. Воспользовался ихней паникой при отступлении. Дай, думаю, прихвачу, в дороге пригодится: денег-то у меня нет…
В наш разговор вмешался Муратов:
- Ладно, «беглец», если доберешься до наших, пусть с тобой особисты разбираются. А пока что давай сюда твои вещички - надо их продать: денег и у нас нет, а румыны теперь забывают нас кормить.
Наутро к нам подошел полковник-румын и сказал, что меня и Муратова приглашает к себе генерал Ионэску.
Генерал принял нас в своем кабинете весьма учтиво, усадил в кресла, стоящие у его стола, сам сел за стол. Приведший нас полковник, вытянувшись по стойке «смирно», застыл у стены ближе к двери.
Ионэску говорил с нами по-румынски, полковник переводил. [95]
Генерал довольно долго говорил о том, что он всегда был против войны с русскими и что теперь между Румынией и Россией, как он надеется, установятся дружеские отношения. Потом спросил, нет ли у нас к нему какой-либо просьбы, он, мол, ее охотно выполнит.
- Господин генерал, - сказал я, - у нас к вам одна-единственная просьба: как можно скорее перебросить нас на самолете в Фокшани - мы знаем, что туда уже вошли советские войска.
Он ответил, что для того, чтобы решить этот вопрос, ему необходимо связаться с министром: только с его разрешения можно выделить для нас самолет с экипажем. Обратившись к полковнику, генерал приказал поместить «господина Клезцова» и «господина Муратова» в офицерское общежитие и поставить на довольствие в офицерской столовой.
Видимо, полковник представил генералу Муратова как летчика-аса, Героя Советского Союза: Ионэску подарил Муратову пистолет, который, по его словам, принадлежал одному советскому летчику, тоже Герою Советского Союза, сбитому под Яссами (фамилию этого летчика он не назвал)… На прощание еще раз пообещал сделать все, от него зависящее, чтобы переправить нас к своим.
Обещание - обещанием, но мы все-таки не теряли времени даром и приглядывались к стоящим на аэродроме румынским самолетам, решив, что, если нас завтра же не отправят в Фокшани, мы улетим сами, угнав самолет.
Больше других для этой цели подходил небольшой самолет связи. Нам удалось побывать в его кабине, примериться к органам управления.
Под вечер Муратов снова посетил генерала - на этот раз один - и, вернувшись, сказал, что дело улажено. К нам подошел румынский летчик в чине капитана и, показав на самолет, стоявший около ангара, сказал:
- Завтра утром на этом самолете я доставлю вас в Фокшани. [96]
Всю ночь я не мог сомкнуть глаз. Прошло всего одиннадцать дней, как я был сбит, а мне казалось, что прошла целая вечность.
Утром чуть свет мы были на ногах. Перед вылетом выяснилось непредвиденное обстоятельство: самолет может взять только двух пассажиров. А нас - четверо… Было решено, что летчик сделает два рейса: сначала полетим мы с Муратовым, а вторым рейсом - Степан Воробьев и «беглец», как мы называли прилепившегося к нам парня.