Страница 13 из 31
- Прощай, Ваня, счастливо тебе… - Он смущенно потоптался, потом нерешительно спросил: - Послушай, может, подаришь мне свой пистолет?
- Рад бы всею душой, да не могу, - ответил я. - Не имею права: личное оружие… - Я протянул ему самодельный финский нож с наборной - из разноцветных пластмассовых колец - ручкой: - На, возьми на память. Прощай!…
Возчик хлестнул лошадей, повозка покатилась. Ванюшка стоял на дороге и махал мне вслед, я тоже махал ему и вдруг спохватился, что не спросил, как его фамилия, не узнал и названия деревни. Подосадовал на себя за это, но потом подумал, что вряд ли нам доведется когда-нибудь встретиться: скорее всего мне суждено погибнуть на войне. А сейчас нужно поскорее вернуться в строй и расквитаться с фашистами за мои муки, за страдания Прасковьи [73] и Матрены Васильевны, исковерканное детство замечательного мальчишки, с которым свела меня судьба…
Возвращение
Как ни хотелось мне побыстрее попасть в свой полк, вернуться в него удалось не так-то скоро.
Возница, как и предупреждал, довез меня только до расположения артиллерийской части. Тут я окончательно свалился: невыносимые боли в ступнях не давали покоя ни днем ни ночью, я уже вовсе не мог передвигаться - даже ползком. Артиллеристы доставили меня в полевой эвакогоспиталь, но там, из-за отсутствия лекарств, мне не могли оказать никакой существенной помощи. Положив на носилки, меня погрузили в эшелон - и я оказался в госпитале в Марьиной Роще. Тут наконец-то стал получать лечение и дней через десять смог, хотя и с трудом, передвигаться на костылях. Вскоре меня перевели в один из подмосковных госпиталей. Мучительные боли постепенно отступили, и через какое-то время я уже обходился без костылей. Однако следы тогдашнего заболевания остались на всю жизнь…
Встав на ноги, я потребовал отправки в полк. Но медицинская комиссия, признав меня крайне слабым и истощенным, послала долечиваться в Егорьевский дом отдыха.
Я пошел на поправку, и во мне проснулся волчий аппетит; моему организму явно не хватало даже того усиленного, по военным меркам, питания, которое выдавалось в доме отдыха. Я был уверен, что, если бы питался в летной столовой, то окреп бы скорее, чем в доме отдыха, и быстрее бы занял место в боевом строю. Поэтому упорно стал проситься в полк.
Меня выписали, но направили в резерв Западного фронта, мотивируя это тем, что, поскольку при мне не оказалось никаких документов, предварительно надлежит разобраться - кто я такой… [74]
В резерв Западного фронта нас направлялась целая группа, а командировочное предписание - одно на всех - было у старшего группы. Но мое желание поскорее очутиться в полку, с моими боевыми друзьями, было так велико, что я решился на отчаянный шаг. Понимал, что если задержат без документов, то сочтут за дезертира, а в сложной военной обстановке с такими разговор короткий. Да и месторасположение своего 2-го штурмового авиационного корпуса я знал весьма приблизительно: где-то между Вязьмой и Ельней. И все же рискнул: отстал от группы - без билета, без денег - пустился в путь самостоятельно и на другой день благополучно приехал в Вязьму.
Оттуда я отправился пешком по дороге, ведущей на юг, расспрашивая встречных, где тут расположена штурмовая авиация. В середине дня нашел штаб 2-го штурмового авиационного корпуса. Там я узнал, что наша 232-я штурмовая авиационная дивизия переименована в 7-ю гвардейскую и находится сейчас в селе Всходы, а 704-й штурмовой авиационный полк стал 131-м гвардейским. Он базируется на полевом аэродроме Арнишцы.
Здесь же мне сказали, что еще до того, как я был сбит, меня представили к ордену Красного Знамени, а посчитав погибшим 14 августа, наградили посмертно орденом Отечественной войны I степени. Эту награду как раз собирались отправить моим родителям, да не успели, а вот похоронка уже ушла…
Тут же мне был вручен орден.
К вечеру пришел я в штаб дивизии, а уж оттуда вместе с находящимся там заместителем начальника штаба нашего полка майором Шаповаленко приехал на полуторке в полк.
Никогда не забуду той радости, с какой встретили меня друзья-летчики и командиры - Королев и Бахирев.
От ребят я узнал, какие тяжелые бои велись на Западном фронте, как упорно сопротивлялся отступающий враг, [75] как велики были наши потери. После освобождения Смоленска и Рославля, с выходом советских войск к Днепру 28 сентября, с нашего соединения была снята боевая задача, нас отвели в резерв Верховного Главнокомандования для отдыха и пополнения.
В полку я не застал многих из своих боевых друзей. Игорь Брылин и Коля Озорнов находились в госпитале, мой ведомый Валентин Бобриченко погиб. Товарищи рассказали о стойкости и мужестве Валентина, проявленные им в одном из полетов. Это случилось на другой день после того, как я был сбит. Бобриченко полетел на боевое задание в составе шести Илов под командованием Васи Королева. Группе пришлось действовать в районе сильного зенитного огня. Один из осколков снаряда размером в полтора сантиметра пробил Валентину щеку и застрял в ней. Превозмогая боль, Валентин не нарушил боевого порядка группы штурмовиков, он выполнил задание, а потом привел свой самолет на аэродром так, что никто и не догадался о его ранении. В санчасти осколок извлекли. Рана не успела еще как следует затянуться, а Валентин уже стал проситься в бой. Ему разрешили, он храбро воевал, но 5 сентября погиб, сбитый зениткой…
Ребята рассказали мне, что произошло с Колей Озорновым. Однажды, получив боевое задание, взлетел он с противотанковыми бомбами. Во время разбега от тряски они стали взрываться. Коля убрал газ - тем самым прекратил взлет, но штурмовик по инерции продолжал бежать - и загорелся. Осколками пробило резину колес, в результате чего стойки шасси поломались, машина легла на фюзеляж, проползла немного и остановилась на окраине аэродрома. Коля пытался выбраться из горящего самолета, но фонарь кабины заклинило намертво. Руководивший взлетом группы командир полка С. Ф. Простаков первым бросился к горящему самолету, хотя бомбы все еще продолжали рваться, и вытащил Николая через форточку. Озорнов сильно обгорел, но врачи сумели сохранить [76] ему жизнь. Забегая вперед, скажу, что в конце войны он снова вернулся в свой полк.
Нас, летчиков, сильно занимал вопрос: как удалось Простакову протащить пилота через форточку - никто из нас, сколько потом ни пытались, не смог пролезть в такое узкое отверстие. А ведь на Николае был еще надет парашют!… Что ни говори, а бывают в жизни ситуации, когда невозможное становится возможным!…
Прошло около месяца со времени моего возвращения в полк.
Однажды вызывает меня начальник особого отдела штаба дивизии. Прихожу, докладываю:
- Товарищ подполковник, младший лейтенант Клевцов прибыл по вашему приказанию.
Он посмотрел на меня тяжелым взглядом, кивнул на стул:
- Садись.
Сел, жду, что будет дальше, а он словно бы нарочно не торопится и только после того, как выдержал долгую, томительную паузу, произнес:
- Ну, рассказывай, Клевцов, где ты был более двух недель и что делал у немцев?
Я как мог подробнее описал ему события тех дней. Он слушал, не перебивая, а когда я кончил, спросил:
- Все?
- Все, товарищ подполковник.
- Та-ак… А теперь, Клевцов, расскажи, как все было на самом деле. Понятно? Неужели ты думаешь, что я поверил хоть одному твоему слову?
Я растерялся:
- Как же так?…
- Все, что ты тут плел - сплошное вранье! Я уверен, что немцы тебя схватили, и ты им продался, чтобы спасти, свою шкуру.
- Что?!-Я вскочил на ноги. - Да я… Да как вы…
Он смотрел на меня с усмешкой. [77]
- Сядь, Клевцов, не кипятись. Ну, скажи, чем ты докажешь, что все твои россказни - правда? Кто может это подтвердить?
- Ванюшка! Найдите его, он подтвердит!-Во мне все клокотало от обиды и гнева, но я изо всех сил сдерживал себя.
- Как фамилия этого Ванюшки?