Время делать ставки

Я явилась в прокуратуру к Сванидзе, тем более что у меня была официальная повестка. Впрочем, все мои показания уже были запротоколированы и подшиты к делу, и я могла не использовать право явки. Но я пришла. Потому как было о чем поговорить.

Альберт Эдуардович сидел в позе согбенного вопросительного знака, уткнувшись длинным своим носом в бумаги. В его лице читался еще больший вопрос, нежели тот, что рисовала его спина. При моем появлении он даже не поднял головы, высвободил руку и ткнул куда-то в угол:

— Присаживайся вот туда.

Лишь через три минуты он соблаговолил обратить на меня внимание.

— Ну что же, — сказал Берт Эдуардович сухо, — дела как сажа бела. Когда Шульгин придет в сознание, ему предъявят официальное обвинение.

— Значит, и ты думаешь, что он виновен?

— А что мне остается думать? Что мне остается думать? Выстрел, которым был убит Сильвер, производился из пистолета Родиона — эксперты подтвердили. На пистолете — пальцы Родиона и ничьи более. Что касается вазы, то это ею пробили голову Шульгину. Серебров и пробил. Все совпадает, и экспертиза соответствует! Ясно как божий день, а тут еще и эта запись, как нарочно!.. — И Сванидзе стукнул кулаком по столу.

— Вот именно, что как нарочно, — пробормотала я. — И что же теперь?

— А что теперь? Лучшее, на что можно рассчитывать, — это формулировка «Убийство в состоянии аффекта». Но три года — это как минимум. А можно и до семи. Больше, конечно, не дадут, принимая во внимание положение и разные там заслуги Родиона… но и что там?… И этого хватит.

— Но ведь не в сроке дело! Ведь это перечеркивает всю его карьеру, всю жизнь! Это же означает крах нашей фирмы, крах всего!

— А ты о фирме думаешь? — холодно отчеканил Берт Эдуардович, барабаня пальцами по столу. — О ней бы сейчас следовало думать менее всего. Тем более что офис вполне могут подпалить, взорвать, снести бульдозером, да и просто опечатать.

Перечисляя все эти варианты расправы с нашей «вавилонской башней», Альберт Эдуардович последовательно загибал пальцы. Я почувствовала, как меня начинает душить холодное бешенство:

— Это кто же так мило обойдется с нами?

— Ну кто… — протянул Сванидзе, — если бы Родиона обвиняли в убийстве, скажем, Игната Клепина, то бояться было бы нечего. Самый боевитый член его семьи, Ноябрина Михайловна, сейчас лежит в больнице. А отец, тряпка, даже если бы и не пропал, все равно не посмел бы ничего предпринять. О таких, как он, вытирают ноги. Но все несчастье состоит в том, что Родион стрелял не в Игната, а в Ивана Алексеевича Сереброва. Кличек типа Сильвер так просто не дают, а у каждого Сильвера есть своя лихая абордажная команда. Есть она и у покойного.

— Вы, Альберт Эдуардович, — проговорила я сквозь зубы, — конечно же, имеете в виду абордажную команду под руководством бравого боцмана Звягина Алексея Игоревича?

— И его тоже. А есть еще много людей, кто не оценил поступка Родиона Потаповича.

— Вы так говорите, как будто виновность босса для вас — дело решенное, — сказала я. В моем голосе проскальзывали металлические нотки; я слышала их как бы со стороны. Я всегда слышу свой голос со стороны, когда начинаю впадать в грех гнева. — Оно и понятно: Волга впадает в Каспийское море, вопрос ясный.

Сванидзе подался вперед и произнес вполголоса:

— Ты, Маша, зря на меня обижаешься. Зря тянешь. Что я могу сделать? Все против него. К тому же я не уверен, что Родион в самом деле не убивал Сильвера.

— Но ведь был же кто-то, кто позвонил Сереброву в Милан и сказал ему, что якобы это Родион похитил Илюшу! — напомнила я. — Ведь было же! И тебе тоже звонили, сам говорил, сам трепыхался!!

— Видишь ли, Мария, — грустно сказал Сванидзе, — сам я, к сожалению, ничем не могу помочь Шульгину. Что я могу противопоставить таким ужасающим прямым уликам? Ни-че-го. Если я даже скажу, что сам имел основания опасаться Сереброва и потому всячески способствовал тому, чтобы он не узнал о пропаже сына… даже если я скажу, что мне звонили с угрозами — ну и что? К делу Родиона это не подошьешь. Я сам ничего не могу сделать. Я веду дело. Я буду вести его так, как будет позволено. А Валентин Евграфович… помнишь Валентина Евграфовича?..

— Ну да. Вчерашний.

— Так вот, он сказал, что у Родиона много недоброжелателей. Очень влиятельных. И коли его подставили так основательно… понимаешь. Да и Серебров был не последний человек. За него, как говорят братки, впрягутся. Несдобровать Шульгину.

— Что ты ему отходную-то поешь? — разозлилась я. — Ладно. Я вижу, ты только языком трепать горазд у Родиона в кабинете да халявный коньячок с сигарками там употреблять! А как жареным запахло, так и рад стараться! Под козырек! Ну давай, служака, тяни государеву лямку! Бывай!

— Погоди!

Я остановилась на самом пороге. Сванидзе встал из-за стола и поднял руку, веля мне остаться.

— Погоди, — повторил он. — Не кипятись. Я действительно мог помочь ему только тем, что принял это дело. Другой следователь вел бы его еще хуже. А вот ты, Мария, ты — другое дело. Тебе и карты в руки. Садись и слушай.

Он был серьезен до мрачности. Голос Сванидзе, звучный баритон, сгустился до баса и стал так низок, что иногда давал оттяжку в хрип.

Я повиновалась и присела. Альберт Эдуардович заговорил медленно и раздельно:

— Ты в самом деле не знаешь о Родионе многого. Помнишь, в «Маренго» я упоминал о старой и неприятной истории, в которой принимал участие твой босс?

— Ну да. Ты еще сказал, что пусть он тебе и рассказывает. И еще — что история эта как-то связана с теми звоночками, что шли на твой номер.

— Точно. Тогда я не рассказал. Теперь — расскажу. Слушай и мотай на ус.

— Не обзавелась усами как-то… — пробормотала я.

— Да, кстати. Чуть не забыл. В «Маренго»-то я пошел не по собственному желанию, а — по договоренности с анонимом, который мне названивал. Он велел прийти туда и сказал, что я могу за себя не опасаться, и мы решим все разногласия. Велел пригласить туда также и тебя, но ты сама напросилась!

— Что ж ты раньше-то не говорил?!

— А ты раньше и не спрашивала. Теперь о нехорошей истории, о которой я в «Маренго» упоминал. Так вот. История эта имела место в девяносто шестом году. Больше шести лет тому назад. Но от времени, что называется, не помутнела. Сомнительная была история, что и говорить. Имеют к ней отношение и Серебров, и я, и Родион, и еще один человек, о котором ниже. Так вот, в девяносто шестом году ты еще не была знакома с Родионом Потаповичем, так что о том, чем он занимался до тебя, имеешь весьма размытое представление. Я же знаком с ним более твоего. Так вот, в девяносто шестом набирала силу операция по зачистке нескольких преступных группировок. Вычищали их из Москвы. Работали и МВД, и прокуратура, и спецслужбы. Серебров состоял в одной из этих криминальных группировок, но с ним удалось договориться. Он вообще человек ушлый, понял, что воевать с органами в тот момент не стоило. Кроме того, с помощью Сереброва удалось нейтрализовать еще одну крупную банду, для чего нужно было вывести их на открытый конфликт. Не буду объяснять все детали, но была предпринята подстава: спецслужбы организовали имитацию покушения на Сереброва…

— Это когда он потерял ногу?

Сванидзе осекся. Пристально посмотрел на меня и наконец проговорил:

— Так ты знаешь?

— Только то, что на него покушались и что он, чтобы вылезти из горящей машины, был вынужден отпилить себе ногу.

— Совершенно верно. Ногу он потерял чуть раньше, но об этом мало кто знал. А кто знал, тот погиб в расстрелянном джипе.

— То есть он подставил под расстрел собственных людей?

— А так было надо. Если бы его люди узнали, что он пошел на соглашение с ментами и «конторой», то сами бы его прикончили. А так — ничего. Покушение было широко разрекламировано, и по ряду улик подозрение пало на банду, которую возглавлял некто Доктор и его сын. А козырной картой этого Доктора был киллер по прозвищу…

— …Ковш.