Кодекс

Сэлли достала из нагрудного кармана сложенный лист бумаги и подала Тому. Это оказалась старая пожелтевшая фотокопия выполненного иероглифами текста с растительным орнаментом на полях. Страничка показалась Тому чем-то знакомой, и он принялся вспоминать, где мог видеть ее раньше.

— За всю историю человечества письменность была независимо друг от друга придумана всего три раза. И один раз — индейцами майя. Это их иероглифы.

— Я не слишком бегло читаю на майя. Что тут сказано?

— Описываются целебные свойства некоторых произрастающих в джунглях Центральной Америки растений.

— И на что они способны? Исцеляют рак?

— Если бы, — улыбнулась Сэлли. — Здесь говорится о дереве кикте, что в переводе значит «кровавое дерево». На этой странице приводится инструкция, как варить кору, затем в качестве связующей массы добавлять к ней золу и присыпать раны.

— Интересно! — Том вернул ей листок.

— Не только интересно, но с точки зрения медицины вполне оправданно. В коре содержится слабый антибиотик.

Они ехали по гладкому каменистому плато. Где-то в отдаленном каньоне заунывно завыла парочка койотов. Теперь Тому и Сэлли пришлось держаться друг за другом. Том ехал впереди, слушая, что рассказывала ему Сэлли:

— Это страница из медицинского труда, который, судя по всему, был написан около восьмисотого года нашей эры, то есть в период высшего рассвета классической цивилизации майя. Он содержит две тысячи медицинских рецептов и составов. И не только из растений, но из всего, что встречается в джунглях: насекомых, животных и даже минералов. Возможно, какие-то составы помогают от рака, по крайней мере от некоторых его форм. Профессор Клайв просил меня выяснить, у кого находится весь текст целиком, и договориться с владельцем о его переводе и публикации. Это единственная известная полная фармакопея майя. И она может стать достойным венцом его и без того блестящей карьеры.

— Подозреваю, и вашей тоже? — заметил Том.

— Безусловно. Эта книга содержит накопленные столетиями медицинские тайны джунглей. Речь идет о самых богатых в мире тропических лесах, в которых встречаются сотни тысяч видов флоры и фауны, причем многие из них до сих пор не известны науке. Майя знали каждое растение, каждое животное — все, что водится в тропическом лесу. И изложили свои знания в этой книге.

Девушка поравнялась с ним, и от порывистого движения ее волосы разлетелись в стороны.

— Вы понимаете, что это значит?

— Полагаю, что современная медицина ушла далеко вперед по сравнению с тем, что знали древние майя, — буркнул Том.

Сэлли Колорадо презрительно фыркнула:

— Двадцать пять процентов лекарств являются продуктами растительного происхождения. Между тем только полпроцента из встречающихся на Земле двухсот шестидесяти пяти тысяч растений исследованы с точки зрения лечебной пользы. Вдумайтесь, какой потенциал! Самое эффективное и успешное в истории лекарство — аспирин — было выделено из коры дерева, которое аборигены использовали, чтобы снимать боль. Кортизон получили из ямса, а сердечное средство дигиталис — из наперстянки. Пенициллин первое время производили из плесени. Том, эта фармакопея, возможно, самая великая находка медицины за все времена.

— Понимаю.

— Когда мы с профессором Клайвом переведем и опубликуем этот труд, в медицине произойдет революция. Но если вас и это не убедило, вот еще аргумент: тропические леса Центральной Америки исчезают под пилой лесозаготовителей. Эта книга их спасет. Станет очевидным, что тропические леса выгоднее сохранить, чем вырубать на древесину. Фармацевтические компании заплатят странам огромные суммы за разработку недр.

— И сами получат изрядные прибыли. Но какое отношение эта книга имеет ко мне?

Над Хобгоблин-Рокс поднялась луна, окрасив скалы в серебристый цвет. Вечер выдайся на редкость красивым.

— Дело в том, что кодекс принадлежит вашему отцу. — Том остановил лошадь и посмотрел на девушку.

— Максвелл Бродбент украл ее из гробницы майя почти сорок лет назад. Он написал письмо в Йельский университет с просьбой сделать перевод, но в то время тайна иероглифов майя была еще не открыта. Тот, кто получил письмо, решил, что это фальшивка, и, не удосужившись ответить, убрал в картотечный ящик. А через сорок лет его нашел профессор Клайв. И моментально понял: книга настоящая. Сорок лет назад не было никакого смысла подделывать иероглифы майя, поскольку их никто не мог прочитать. А в наше время профессор Клайв может. Он единственный на свете человек, который бегло читает на языке майя. Но сколько я ни пыталась обнаружить вашего отца, он словно в воду канул. И в отчаянии я выследила вас.

Том посмотрел на нее в сгущающихся сумерках и расхохотался.

— Что я такого смешного сказала? — вскинулась девушка.

— Сэлли, у меня для вас плохие новости.

Когда Том закончил рассказ, воцарилось долгое молчание. Наконец Сэлли проговорила:

— Вы, должно быть, шутите?

— Нисколько.

— Он не имел права!

— Имел или не имел, но сделал.

— И что вы собираетесь предпринять?

— Ничего, — вздохнул Том.

— Что значит «ничего»? Вы же не собираетесь отказаться от наследства?

Том ответил не сразу. Они достигли верхней точки плато и остановились, любуясь видом. Вниз к реке Сан-Хуан сбегали мириады каньонов и в лунном свете казались черными паутинками травления на серебристой гравюре. Еще ниже мерцала кучка желтых огоньков Блаффа, а на окраине городка — несколько огоньков в домах, которые были базой его скромной ветеринарной практики. Слева фантастическим скелетом возвышался хребет Комб-Ридж. Это в который раз напомнило Тому, почему он здесь. После первого потрясения от того, что сделал с наследством отец, он взял свою любимую книгу — «Государство» Платона — и снова перечитал отрывок из мифа об Эросе, где Одиссею задают вопрос, какого существования он хотел бы пожелать в своей следующей жизни. Что же ответил великий Одиссей — воин, любовник, мореплаватель, открыватель новых земель и царь? Он хотел бы жить безвестным человеком в каком-нибудь затерянном углу, и чтобы его не замечали другие. Он желал только мирной, простой жизни.

Платон его одобрил — и Том тоже.

Вот потому-то он и приехал в Блафф. Жизнь с Максвеллом Бродбентом в роли отца сделалась невыносимой: нескончаемая драма увещеваний, проповедей, соперничества, критики и назиданий. Том уединился в Блаффе, чтобы избавиться от всего, что терзало его в отцовском доме, оставить все это в прошлом. И еще, разумеется, Сару. Сара… Отец дошел до того, что начал выбирать сыновьям подружек, но каждый раз выбор оказывался катастрофической ошибкой.

Он поднял глаза на Сэлли — свежий ночной ветерок шевелил ее волосы. Лунный свет заливал лицо. Радуясь изумительному виду, она приоткрыла губы. Одну руку положила на бедро, стройная, уверенно держится в седле. Господи, да она, оказывается, красива.

Том сердито отогнал эту мысль. Он вел такую жизнь, какую хотел. Не удалось стать палеонтологом — воспротивился отец, — жаль. Но работать ветеринаром в Юте — тоже неплохо. Он не собирался ничего портить. Слава Богу, довольно испытал в прошлом.

— Да, — ответил он после долгой паузы, — я собираюсь отказаться от наследства.

— Почему?

— Не знаю. Не могу объяснить.

— Попытайтесь.

— Для этого надо понимать моего отца. Всю жизнь он старался контролировать все, что делали я и мои два брата. Руководил нами. Строил за нас планы. Но что бы мы ни делали, оставался недоволен. Мы были для него недостаточно хороши. А теперь еще вот это! Я больше не собираюсь играть в его игры. С меня хватит.

Том замолчал и удивился себе: почему он так много сказал этой девушке?

— Продолжайте, — попросила она.

— Отец требовал, чтобы я стал врачом. А я хотел учиться на палеонтолога и охотиться за окаменелостями динозавров. Он считал это смешным, называл инфантилизмом. Мы сошлись на ветеринарном институте. Он, естественно, ожидал, что я окажусь в Кентукки и стану лечить скаковых лошадей стоимостью в миллион долларов. Или займусь исследовательской работой в области ветеринарии, сделаю великое открытие и настолько прославлю фамилию Бродбентов, что она войдет в учебники. А я вместо этого поехал в резервацию на-вахо. Здесь я делаю то, что хотел и люблю делать. В этом месте и лошади, и люди нуждаются во мне. А пейзажи в южной Юте — самые красивые в мире. И здесь самые большие россыпи окаменелостей юрского и мелового периодов. Однако отец считал, что работа в резервации — свидетельство моего провала и разочарования. Она не прибыльна, не престижна и не привлекательна. Выходит, что я его обманул: взял деньги на обучение в ветеринарном институте, а затем улизнул в какую-то дыру…