Сентябрь

— Разрешите, графиня! — услышала она низкий, густой голос, чья-то рука ухватила ее за локоть, потом, словно поняв, как Анна слаба, незнакомый человек взял ее обеими руками под мышки, поднял и поставил на ноги. Но ему тотчас пришлось ее поддержать, крепко прижав к себе: колени у нее подогнулись и она едва не рухнула снова на землю, как мешок, который выпустили из рук.

— Вот вам и диалектика! — заметил незнакомец, усаживая Анну на дне рва. Не поняв, что он сказал, Анна поглядела наверх. Незнакомец был высокого роста, темноволосый, хищноватое лицо, густые брови, орлиный нос. С виду ему было под тридцать. Он смотрел на нее без всякого сочувствия, скорее строго.

— Не изволили понять, графиня? Не удивительно, ведь система образования в наших интеллигентско-аристократических сферах изобилует серьезными пробелами. — Он говорил резко, критическим тоном и попутно отстегивал пряжки ее рюкзака. — Я вижу, лежит во рву женская фигура, напоминая срезанный цветок азалии или бегонии, как выразилась бы Мнишек. Вот я и думаю: этот цветок, бегония, попросту говоря, помер, отдал концы. Вот первый тезис. Потом я вижу, что цветок все-таки шевелит ножкой. Э, думаю, может, она так, из кокетства бегонию изображает. Вот и антитезис. Сейчас мы ее разоблачим. Значит, берем за галс и ставим на ножки. И что же мы тогда видим? Мы видим, что цветок действительно срезан, потому что он падает. Но срезан не совсем, как я сперва подумал. Вот и синтез. Вы наконец поняли, графиня? — почти крикнул он.

Анна бессмысленно кивала головой. Эта своеобразная риторика так не вязалась с ее стертыми пятками, шумом в ушах, медленными, золотистыми пчелками, садившимися роем на любой предмет, который попадался ей на глаза. Потом она пролепетала:

— Виктор.

— Вовсе я не Виктор! — воскликнул он. — Я Мусек!

Наверно, у нее было страдальческое выражение лица, потому что он смягчил тон и засуетился.

— Вы имеете в виду не меня, а кого-то из ваших спутников? Извините, я, оказывается, туго соображаю, хотя и не лишен проницательности. Не прошло и трех часов, как я понял, что вы отнюдь не мне так нежно шепчете «Виктор». Поскольку я вижу, графиня, что вам нелегко открывать ваши розовые губки, условимся, как в «Графе Монте-Кристо»: если вы моргнете один раз — это будет означать «да», два раза — «нет». Итак, Виктор — ваш муж?

Она моргнула один раз. Но следующий вопрос возмутил ее, и она обругала его, вдруг снова обретя способность отчетливо выговаривать слова.

— Избавьте меня от своих кабацких манер. Я не знаю, кто вы такой, но не могу себе представить, чтобы порядочный человек при подобных обстоятельствах стал паясничать!

Дело в том, что второй его вопрос был:

— Вы очень любите мужа?

Мусек спокойно перенес нахлобучку, он и бровью не повел и даже подзадоривал Анну:

— Да, да, очень хорошо. При первой же оказии я напишу в «Zeitschrift für Neuropaihologie». В случаях слабости можно вместо возбуждающих солей с отличным результатом применять глупые вопросы. Ну а теперь в состоянии ли вы приспособиться к обстоятельствам, то есть удирать, бежать, драпать?

Она встала, сделала два шага. Он взял рюкзак и портфель, потом поддержал ее за локоть.

Ничего не помогало. Перед глазами летало еще больше пчелок. Анна опустила веки, и тогда голова у нее закружилась, как два года назад, во время какой-то попойки.

— Опишите мне внешность вашего мужа, я попытаюсь его найти.

— Виктор Залесский, адвокат. Высокий, — она взглянула на своего спутника, — то есть среднего роста. Спортивный серый костюм. Рюкзак, кепи. Лицо у него очень загорелое, круглое, глаза голубые, нос… — она снова бросила на него взгляд и тотчас зажмурилась. — Такой здешний…

— Понимаю, — сказал он вполне серьезно. — Мазовецко-куявский, картошкой. Ну что же, пустяки. При неплохом темпе передвижения на погонный метр этой дороги приходится от одиннадцати и трех четвертей до четырнадцати и тридцати двух сотых Залесских, из них от трех до пяти Викторов. А уж из этих — полтора с носом картошкой. Предположив, что он отдалился не больше чем на два километра, и, применяя мысленно логарифмическую линейку, мы высчитываем, что нужно опросить всего три тысячи Викторов Залесских, не забыли ли они случайно во рву некую азалию или бегонию. Прошу стеречь вещички, я трогаюсь. Пан Твардовский давал сатане худшие поручения.

Он резво зашагал и вскоре смешался с толпой беженцев. Анна слышала звонкий возглас: «Виктор! Виктор!» — пробивавшийся сквозь шарканье ног, скрип детских колясок (с их колес стерлась достаточная в городских условиях порция смазки), крики беженцев, которые искали друг друга в толпе или подгоняли друг друга сообщениями о приближении немцев.

Анна закрыла глаза, чтобы не видеть людей, бросавших в ее сторону — правда, все реже — сочувственные взгляды, в которых отнюдь не чувствовалось желание помочь. Земля, еще не согревшаяся после холодной ночи, тоже, казалось, вибрировала в такт всеобщему движению. Анна явственно ощущала неравномерную, но непрекращавшуюся дрожь. Она не сразу сообразила, что это означает, зато, когда дрожь усилилась и до нее дошли глухие взрывы, вскочила, хотела идти, но, увидев рюкзак, поняла, что не справится с ним.

Теперь она злилась на Мусека за то, что он так долго ищет Виктора. Потом обрадовалась, хорошо, что он ушел, его навязчивые и плоские остроты просто невыносимы… А еще спустя некоторое время ей снова все стало безразлично.

Когда прогремели следующие, уже более отчетливые взрывы со стороны Варшавы, Анна все-таки вскочила, собрала вещи и медленно поплелась вперед, жмуря глаза от назойливого солнца, которое уже выкарабкалось из-за хилых сосновых рощиц и повисло прямо над шоссе.

Сперва она услышала его возглас:

— Ну, видите, вот и чудом спасенная!

Анна вгляделась: Мусек стоял рядом с Виктором, Виктор неприязненно морщился, а Мусек радовался, как отец, наблюдающий первые шаги младенца. Назло ему она пошла быстрее, притворясь, будто для нее это не составляет никакого труда.

Однако Виктор был недоволен:

— Мне пришлось идти назад три километра, целый час пропал…

— Разве ты не видел, что меня нет?

— Ах, знаешь! Я был уверен, что ты идешь. Впрочем, через определенные промежутки времени я тебя окликал…

— Граф думал, что вы убежали вперед, — Мусек поторопился помочь Виктору, — и так спешил нагнать вас, что я едва за ним поспевал!

Анна сердито отвернулась от него. Мусек попытался взять ее рюкзак, у него своих вещей не было, даже шапки. Она не давала. Тогда вмешался Виктор:

— О чем ты думаешь! Пройдешь километр и снова выдохнешься. Раз уж тебе предлагают…

Без вещей ей стало легче. Только примерно в километре от Минска Мазовецкого перед глазами опять замелькали золотые пчелки. Виктор подбадривал ее:

— Ну, еще немножко, в городе отдохнем.

Мусек, однако, поглядел на небо и нахмурился:

— Я думаю, что графиня права. Лучше на лоне природы, чем в такой дыре, как этот городишко!

Вероятно, Виктор уловил в его словах нечто большее, чем только плохую остроту, потому что не стал возражать. Они свернули в первый попавшийся сосняк — там было полно отдыхающих беженцев — и опустились под предпоследней свободной сосной. Тотчас вслед за ними место у последней сосны заняла семья из четырех человек: молодая женщина с ребенком в коляске, молодой мужчина с огромным, килограммов на десять, караваем хлеба, пожилая женщина, тащившая неведомо для чего верхнюю часть швейной машины.

Анна с наслаждением села, скинула туфли и только тогда почувствовала, как горят у нее ступни. Она содрогнулась при мысли, что снова, быть может через полчаса, придется идти. Губы у нее запеклись, она попыталась их облизнуть, но язык, высушенный пылью, не слушался ее. Мусек вдруг встал.

— Я сейчас…

— Зачем ты его привел? — прошипела Анна, едва Мусек отошел. — Какой-то паяц!

— Ну, знаешь! Пришел от твоего имени. Я думал, он твой знакомый!

— Хорошего ты мнения о моих знакомых.