Страница 3 из 33
Если бы хоть одна порядочная девица или благородный юноша, понимающий, к чему обязывают нас великодушие и христианское милосердие, оказались рядом, они наверняка наложили бы Миколашу повязки и подали воды. Да только дьявол разберет, ладно ли бы вышло? Принял бы Миколаш подобные баловства? Простите, а дозволено их принимать?
Я охотно привел бы все, что сказал Миколаш, но ни единое словцо не представляется мне тут правдоподобным. Скорее всего упрямец молчал. Выхватил из-за пояса нож и, покачиваясь, вышел.
У ворот мерзли стреноженные кони. Вот уж дурни так дурни, эти Лазаровы дитятки! Восточные ткани, которым цены нет, до сих пор приторочены к седлу! Увлекшись молодецкой забавой, в Оборжиште запамятовали о добрых обычаях.
И — себе во вред, ибо Миколаш даже не вспомнил, что прибыл с дарами. Темен он, как распятье. Слава богу, достало сил взобраться в седло, в седле-то он удержаться сможет.
Не так уж трудно догадаться, что последовало за этим событием. Гнев Козлика, причитания женщин и крики челядинов. Ну чисто дьяволы и дьяволицы!
Миколаш с расплющенным носом лежал на подушках, мимо сновали люди, но никто с ним и словом не обмолвился. И угадываю я по этой сдержанности, как они презирают и стыдятся его.
Вернуться побитым, точно конюший! Отчего же Миколаш не защищался удачнее? Братишечкам и девяти сестренкам было бы много утешнее, души их возликовали бы, коли в той стычке он прикончил бы хоть одного человека.
А если бы Миколаш пал в бою, они подняли бы вой, в знак восхищения и скорби. Заламывали бы руки. Оборжиште вмиг полегло бы пеплом, и Лазаровым не сносить бы головы. А нынче в замешательстве все отложили до завтра.
Когда развиднелось, поскакал Козлик с двадцатью всадниками к твердыне Оборжиште, оставив дома раненого Миколаша и всех прочих.
Скверное начало не способствует поднятию духа. Козликов жеребец упирается. И куда подевался его добрый нрав? Не желает конь трогаться с места. Да по правде сказать, негоже теперь дробить силы, ибо королевское войско уже близко. Какое безрассудство — имея в тылу солдат, пуститься в погоню, а логово свое бросить чуть ли не на произвол судьбы! Не обдумали разбойнички все как следует.
Козликова свора напоминала бегущий в растерянности скот. Всадники мчались во весь опор; мороз сводил их с ума, мороз и военный просчет, вернее — сознание этого просчета. Путешественник, отправившийся по реке в дырявой лодке, поступил бы ничуть не умнее.
Козлик молчал. Ян тоже хранил молчание, приуныли и челядины. Приехав на место, главарь разослал лазутчиков, и те воротились с новостью, ясной как божий день: Оборжиште пусто. Упорхнули пташки!
Ян, хоть и предполагал подобный исход, был раздосадован. Оглянувшись, он увидел, что челядины поджигают крепость. Приступали вяло, но огонь подзадоривает. Ничего не поделаешь, в такую невообразимую стужу приятно слышать потрескивание костра и шипение языков пламени.
Все, что смертно и сотворено человеческими руками, подвержено разрушению; так что лучше обзавестись майоратами и именьем где-нибудь на небесах. Кто помнит об этом, тот льет слезы редко. И меньше всего, когда полыхает чужой дом, который вы запалили собственными руками.
Разбойнички ликуют, гикают радостно да скачут вокруг пожарища, и так, вероятно, будут поступать всегда, пока живы. Коняги их встают на дыбы, подставляя брюхо струям горячего воздуха. На гривы им падают искры, кожух Козлика затлелся. Предавшись забаве, молодцы промешкали возле Оборжиште до самого полудня, а потом разбрелись, дабы отыскать какую-нибудь пищу. Наконец изловили кабанчика, но полакомиться им не пришлось. Козлик уже свистел в свой свисток, созывая стаю, и приказал собираться в обратный путь. Сам разрубил веревку, на которой молодцы волокли верещащую свинку, да шуганул ее так, что она поскакала, ровно заяц. Заботили главаря дела поважнее, чем кашеварство да вертел. Но давала ему покоя мысль о солдатах, которым видно зарево на горизонте. Козлик знал капитана королевского войска и понимал, что это за лиса.
Был капитан сыном крепкого крестьянина, однако силой, разуменьем воинским и прочими редкими талантами был наделен что твой дворянин. Некогда честный этот купец и слуга божий жил в Кутных Горах, а потом ссудил взаймы деньги какому-то высокородному вельможе и враз попал в армию, — а там ему доверили капитанство. Слыл он бесстрашным и послушен был лишь одному королю.
Батюшки, да ежели такая гончая вцепится в ногу, пиши чулкам пропало! Отберет все, что вы с таким трудом сколотили, еще мало ему покажется, еще не поверит, что не всякий день по большакам разъезжают богачи с золотой мошной!
Оно, конечно, для вас в таких случаях речь идет о жизни и смерти, этот удалец всегда готов снять с вас голову либо вздернуть на дыбе, — тут все решает одно — с какой ноги он нынче встал.
Этот рубака противен был Козлику до глубины души, и он был бы рад нащупать его слабину. Однажды Козлик совсем было подступился к нему, да не нашел зазора в капитановом панцире. Не было на то соизволенья божьего, сам едва ноги уволок. В тот раз капитан, по прозвищу Пиво, в темноте его не опознал, однако не приходилось сомневаться, что коли он умом пораскинет, то легко обо всем догадается. Кто еще посмел бы ему крикнуть: «Защищайся, купчишка!» Кто иной решился бы на это, кроме бесшабашного старика?
Беда, коли у своих судей мы на особом счету! Тем не менее Козлик полагался на волю господа, который множество раз являл ему свою милость и опять соблаговолит вознести его банду, дабы снова стала она расторопной и решительной и свершила всевозможные добрые дела и намерения. Он сознавал, что не прожить нам на этом свете без великих трудностей, без подаяний и монахов, без судей и виселиц, без короля и сборщиков податей, без военных столкновений, когда нам грозит опасность поражения и смерти.
Размышляя обо всем этом, отказался Козлик от свиного окорока и с дерзкой отвагой выбрался на главную дорогу. Ему важно было теперь захватить какого-нибудь путника, пробирающегося с юга. Неважно кого, лишь бы он точно указал, где стоит Пиво со своим войском.
Однако большак словно метлой вымело; хотя Козликовы люди рыскали повсюду, — ни нищенствующего монаха, ни монашки настичь им не удалось.
В такой холодище все на печке сидят, кому взбредет в голову по дорогам шастать?
Шел третий час; на щеках разбойников мороз вытравил розы, а на носах развесил снегирей. Терпение душегубов лопалось, и тут, словно по приглашению, на горизонте показался всадник. Скачет, припав к конской шее. Насколько можно различить, он безоружен. У коня нет уздечки. Молодой человек явно спасается бегством. Завидев разбойничков, не приходит в ужас, а машет им, верно, просит о помощи.
Ян пустил было коня вскачь, да вдруг натянул поводья, остановился. Кто этот всадник? Он говорит…
Говорит, говорит, да только это не наша речь! Это речь немецкая…
Лиходеям смех, скалят зубы, и ухмылка шевелит их усы и бороду. Поди тут разберись! Однако конь немчуренка породист — видно, стоит немалого и наездник. Тут-то и вздумалось богу заронить в души головорезов искру милосердия. Забрали они бедняжку с собой, воротились восвояси, а на большаке оставили лишь Яна с одним челядином.
Часа через три снова завидели Козликовы дозорные поспешающих всадников и схватили того, у кого конь больше других изнемог и плелся сзади. Пленник оказался из тех, кто преследовал немецкого дворянина. Парень был, по-видимому, откуда-то из пограничья, а может, шибко ученый? Так или иначе, говорил он на обоих языках свободно, и трудно было догадаться, который из них его родной. Ян вывернул ему руку в запястье и отобрал оружие.
Увы, чужак ничего не мог сказать о королевском войске. Немецкие наемники гонялись за своей жертвой, рыскали по полям, а потом выбрались на имперскую дорогу, но проехали по ней всего две мили. Ничего не выведав, завели разбойнички оруженосца в лес и, связав, бросили па землю. Яну пришлось дожидаться лучших известий.