Страница 44 из 61
Словом, вели образ жизни птиц небесных, но не людей, которым необходимо думать о завтрашнем дне, о так называемом будущем...
Они сделались так близки, как будто прожили долгие-долгие годы вместе, и в то же время, если бы Галю спросили, что за человек Вацлав, хороший хотя бы или плохой, она не смогла бы ответить.
Единственное, что она знала о нем, — родной человек. Еще: резкий, противоречивый, сложный, непонятный. Еще: жестокий, злой, гордый. И в то же время тонкий, мягкий, добрый, сумасбродный и, как ни странно, романтик.
Однажды она лежала, положив голову ему на плечо, и смотрела по телевизору нашумевшую тогда ленту.
Вацлав кино не смотрел.
Демонстративно отвернувшись от экрана, держа перед глазами только что приобретенные им «Упанишады», он только время от времени справлялся, поженились герои или еще нет... И вдруг, отбросив книгу, сказал:
— Прибавь звук...
Галя вскочила с места, прибавила звук...
Она услышала, как из груди Вацлава вырвался вздох, приподнялась, заглянула ему в лицо и с удивлением увидела — впервые — слезы у него на глазах.
Это были такие драгоценные для нее слезы!
За каждую выкатившуюся из его глаз слезинку она бы не задумываясь отдала бриллианты и рубины, если б они у нее были.
Теперь Галя понимала, что подобная мысль, на которую давно приобрели права поэты, не преувеличение, не просто метафора...
Песня кончилась, Вацлав отвернулся, снова взял в руки книгу.
— Ты плакал, — выключив телевизор, произнесла Галя.
— С чего ты взяла? — прежним, насмешливым тоном спросил Вацлав.
— Я видела слезы у тебя на глазах...
— Что за люди женщины! — небрежно сказал Вацлав. — Они почему-то всегда мечтают стать для мужчин носовым платком или жилеткой...
— Нет, — возразила Галя, — им просто временами бывает необходимо убедиться в том, что у этих мужчин есть сердце в груди.
— Галя, это детское умозаключение, — зевнув, промолвил Вацлав. — Мужские слезы — приманка для женщин-птиц...
— Я — птица?
— Конечно, птица. Щебечешь себе всякие глупости. Мир стоит не на слезах, а на крови, я об этом уже как-то упоминал... Слезы — это вода, а кровь — это кровь...
— Но у тебя были слезы на глазах, — задумчиво сказала Галя.
— Та песня была про нас, — помолчав, объяснил Вацлав смущенно, — мы с тобой всегда будем жить в городе с прозрачными воротами, вот что...
Приближалось время, когда Гале надо было вернуться домой.
И с каждым новым днем она как будто все больше и больше теряла силы. Совсем утратила аппетит. Ей не хотелось выходить на улицу.
Если б время и в самом деле вдруг перелилось в какие-то огромные часы, то она бы всем телом повисла на чугунных стрелках, чтобы замедлить их бег по циферблату.
Но оно было как река с неумолимо сужающимися берегами — теперь его течение убыстрилось.
В ее теле накапливалась какая-то непонятная тяжесть, затрудняя дыхание, усиливая сердцебиение, и в один прекрасный момент она вдруг осознала, что это за тяжесть.
Галя стояла под душем — и вдруг почувствовала, что глохнет, слепнет, пространство вокруг вдруг покачнулось вместе с ней, к горлу подступило удушье... Она едва успела выключить воду и лечь в пустую ванну.
Отдышалась, отошла.
Она поняла, что означало это предобморочное состояние, это головокружение.
Только не знала, что ей теперь делать.
Она не знала, хватит ли у нее сил вернуться домой, продолжать жить с Олегом как ни в чем не бывало и даже, как бы на ее месте сделали многие женщины, попытаться приписать будущего ребенка мужу...
Все это надо было хорошенько обдумать, но в том-то и дело, что думать Галя была не в состоянии.
Она попыталась мыслить образами.
Представила себе, как возвращается домой, обнимает Олега, рассказывает ему о деревне, о том, как проводила там время, как скучала по нему, — тут на нее накатывало такое отвращение, что начинало поташнивать.
Тогда она пускала фантазию по другому руслу.
Она признается Вацлаву, что беременна...
Тут ее воображение ударялось о глухую стену.
Галя не могла себе представить реакцию Вацлава на это известие.
Одна мысль заставляла ее буквально дрожать от муки — мысль о том, что Вацлав предложит ей избавиться от ребенка.
Если он это сделает, все будет кончено. Она никогда не сможет освободиться от презрения к нему, никогда в жизни. Между прочим, это был бы выход.
Но вместе с тем презрение сокрушило бы ее самоё. Неужели она все силы своей души вложила в ничтожество? Пусть окажется, что он невероятно зол на мир, как ей представлялось временами, пусть выяснится, что он ни к чему не пригодный человек, ни к какому серьезному делу, — только не ничтожество. Именно мысль о том, что Вацлав — настоящий мужчина, поддерживала ее, помогала вести двойную жизнь.
Галя решила пока ничего ему не говорить...
Прежде следует немного отойти от него у себя дома, посмотреть, как встретит ее Олег, а потом, наверное, объясниться с мужем, не спрашивая на то санкции Вацлава.
Еще Галя постоянно задавала себе вопрос — сумеет ли она прожить всю жизнь с таким экстравагантным человеком, как Вацлав, презирающим быт, условности, не желающим жить как все.
Этого она почему-то представить себе тоже не могла.
За представлением о браке с ним маячил обрыв, глубокая, темная пропасть...
Как-то за обедом она попыталась выяснить у Вацлава, как вообще он относится к детям... Вот если бы у нее был ребенок от Олега, принял бы он его?
— В каком смысле — принял бы?
— Ну, взял бы вместе со мной на виллу? — шутливым тоном объяснила Галя.
— А куда б я девался?
Это был не слишком обнадеживающий ответ.
— А наши собственные дети будут на этой вилле? — спросила Галя.
— Если ты не поленишься их родить, — ответил Вацлав. — Чайку плесни.
Галя сделала вид, будто размышляет над его словами.
— Не знаю, — наконец сказала она. — Дело в том, что ты — парень неотесанный, грубиян, между нами говоря. Не представляю, какой из тебя отец. И какие от тебя могут получиться дети...
— Хамы и грубияны, — ответил Вацлав. — Неотесанные мужланы и нахальные девицы. Тебе предстоит жить в очень неприличной компании. Но зато на вилле.
Она пошутила, и он ответил шуткой.
Ничего не выяснила для себя Галя.
Оставался один день до ее возвращения домой, и в этот день они с Вацлавом страшно поругались.
Оба нервничали и пытались скрыть друг от друга свое состояние.
Теперь Галя отчетливо понимала, что не хочет возвращаться к Олегу, и ее угнетала мысль, почему все-таки Вацлав не заговаривает с ней о будущем.
Ей осточертели все эти фантазии о «вилле», она уже слышать не может это слово... Ей наконец захотелось определенности, в чем бы она ни заключалась.
— Послушай, — не выдержав, сказала Галя. — Ты помнишь, что завтра я возвращаюсь домой...
— Уже завтра? — притворно зевнул Вацлав. — Как время-то летит...
— Ты прекрасно помнишь, что завтра я уйду, — раздраженно перебила Галя. — И не делай вид, будто дни считала я одна. Ты их тоже считал как миленький.
— Ну, считал, — вдруг согласился Вацлав.
— Ты больше ничего не хочешь мне сказать?
Вацлав, прищурившись, посмотрел на нее.
— Решительно ничего, — отчетливо выговорил он.
— А если ты больше меня не увидишь? — с укором спросила Галя.
— Как это не увижу? — насупился Вацлав. — Ты хочешь вырвать мне глаза?
— Что за чушь! — начала закипать Галя. — Что ты все отшучиваешься, как нашкодивший ученик!
1
Здесь и далее цитируется романс А. Хвостенко, А. Волоконского «Город золотой», более известный в редакции Б. Гребенщикова.