Лавина

Во второй половине дня пришли две санитарные машины и забрали раненых партизан в больницу. Отец был тогда у Захара, а советский военный врач похвалил Мишо за то, что он хорошо заботился о раненых.

Солнце уже заходило за горы, и перед зданием сельской управы мигала одинокая позабытая лампа. По площади шел Янко. Голова втянута в плечи. Лицо парня бледно, а глаза запали.

Мишо положил Янко руку на плечо и тихим голосом проговорил:

— Янко, я так хотел спасти ее, но, поверь, это было невозможно…

Янко ничего не сказал в ответ, только молча сжал руку Мишо и поспешил за Светловым, Акакием и Феро Юрашем, направлявшимися в сельскую управу.

Когда они вошли в кабинет старосты села, где происходило выборное собрание местной организации коммунистической партии, Газуха встал и, волнуясь, сказал:

— Из округа нам приказывают немедленно выпустить этого Жаворонка или как его там… Ну того самого, что был у Захара.

— Щегла, — поправил его Феро Юраш.

— Да, Щегла, один черт, — пробормотал Газуха. — А тебя мы должны поругать за то, что ты распорядился его арестовать, ведь ото якобы человек, присланный Национальным советом.

Янко сел рядом со Светловым, окинул взглядом Беньо, Пудляка, Юраша, своего деда Приесола, покачал. головой и, повысив голос, сказал:

— Какое свинство! Я помню этого шпика, он как-то раз приходил к отцу, хотел отправить его в кутузку. Он не изменился с того времени, а ведь прошло уже пятнадцать лет. Я и фамилию эту запомнил. Как будто вчера все было…

— Что ж, вы должны его отпустить, — обратился к нему Светлов, — бумаги у него как будто в порядке. Но сообщить об этом следует, причем немедленно. По партийной линии.

Газуха коротко сообщил, что в соответствии с указаниями, полученными из округа, решено создать национальный комитет. Председателем будет старый Приесол, членами — Газуха, Беньо, Пудляк, доктор Главач, Пашко и Приесолова, а секретарем — Ян Вайда, новый нотариус, занявший это место после смерти Шлоссера. Таким образом, четверо беспартийных. Они обсудили также вопрос о пополнении комитета партии, ведь два его члена — старшая Пучикова и Ийро Поляк — погибли, а третий — Ондро Сохор — тяжело болен.

Председателем партийной организации выбрали Газуху, секретарем — Янко. Пока Янко не вернется из армии, функцию секретаря партийной организации должен выполнять председатель. Кроме Янко в комитет были выбраны еще два новых члена: Феро Юраш и Виталиш. Виталиша выбрали заочно, надеясь, что он вернется из концентрационного лагеря живым и здоровым. Ондро Сохора было решено послать в Татры на лечение.

— А твою мать, — сказал Газуха Янко, — мы будем принимать в партию. Она заслужила это, как никто другой.

После рассмотрения списков членов партии и сообщения Пудляка о наличии денег в кассе Газуха предложил закончить собрание пением «Интернационала».

Потом Газуха послал Феро Юраша за колбасой и жженкой.

— Надо проводить вас как следует, — сказал он и похлопал Светлова по плечу.

— Когда приедете в Советский Союз, — сказал Светлов, и глаза его блеснули, — не забудьте обо мне. Я живу в Туле, улица Льва Толстого, четыре, квартира тридцать шесть.

Акакий, сверкнув черными глазами, радостно подхватил:

— Неужели вы не приедете в Грузию? Барана зарежем. Когда у меня родился сын, я закопал в землю бочку вина. Я к нему не прикоснусь, пока кто-нибудь из вас не навестит нас.

При этих словах он достал из кармана карандаш и на куске бумаги написал русскими буквами точный адрес чайной фабрики в Аджарии.

— Это моя фабрика, — с гордостью показал он на бумагу, — я там мастером цеха работал. Увидите, какой у нас чай, какие люди…

Янко попрощался с присутствующими. Он пообещал, что еще вернется, ему хотелось посмотреть на Погорелую. Он вышел на улицу. Всюду было много людей. Они стояли перед домами и улыбались. Некоторые заклеивали разбитые окна бумагой или поправляли поваленные заборы.

— Что поделаешь, если стекла не достать, — говорили они, — но главное, что наконец-то можно дышать свободно.

На площади Янко остановился и посмотрел на сельское управление. Два флага дружно развевались рядом: бело-сине-красный и красный.

«Да, — сказал он про себя, как будто утверждая свое мнение, — эти флаги уже ничто не сможет разъединить».

У ворот дома декана он увидел доктора Главача с Газдиком, ждавших Ондрейку. Тот спешил к ним, надвинув, как вор, шляпу на глаза и держась поближе к заборам.

Янко подумал, что они идут к декану, и добавил про себя: «И эти их не разъединят».

Люди любезно отвечали на приветствия Янко, некоторые из старших здоровались с ним первые, только Грилус и Мрвента, сидевшие на лавочке пониже дома Пашко, были готовы перескочить через забор, лишь бы не встретиться с ним. Когда он приблизился, они быстро встали и вошли во двор.

Янко остановился. Да, вот это место, где Милка перескочила через канаву, когда их вел четник. Как давно это было! А позавчера по этой улице пронесли ее гроб. Как тяжело было ему говорить речь на кладбище над могилами Милки, Имро и Спишиака. Медленно произносил он слова суровой клятвы: «Мы будем верны заветам погибших героев».

Он сел на лавочку перед домом Юраша. На улицу выбежал Людо с маленьким Юло и еще двумя товарищами. Каждый нес по большой коробке.

— Куда вы? — спросил их Янко, и взгляд его остановился на четырнадцатилетнем Людо.

Людо был растрепан и тяжело дышал.

— Это у нас лампочки, мы идем на башню! — выпалил он и побежал за товарищами.

Когда мальчики удалились, Янко предался воспоминаниям.

Федя! Он сражался как лев. И как далеко от своего родного Урала! Сколько километров они прошли вместе, сколько провели разъяснительных бесед в деревнях! А как любил Федю Имро! Имро он подарил медальон. А сейчас они лежат рядом, Федя и Имро. А какой это был стойкий человек! Его характер сформировался в горах. Без него им не удалось бы напасть на генерала фон Биндера. Дальше Жилины генералу убежать не удалось. Тяжело будет в Погорелой без Имро.

А тетя Пучикова? Она пожертвовала собой, чтобы спасти партизан. Завела эсэсовцев в ловушку. Партия была для нее всем, для нее она жила и ради нее умерла.

С площади донеслись звуки гармоники. Девчата запели:

Среди их голосов Янко различил и гортанный бас Акакия. Над головой зажглись лампочки. Они образовали слово «мир». У Янко выступили слезы на глазах. Если бы рядом с ним был Светлов или хотя бы Душан! Где он? Наверное, уже вместе с Мариенкой в Кошице? А он остался один. Без Милки.

Трудно ему поверить, что больше он уже не увидит ее улыбку. Над головой Янко зажглась звезда, звезда его хрупкого счастья. В нем ожило все то хорошее, чем так небогато было его детство и что так тесно было связано с Милкой. Он чувствовал биение ее сердца. Обнимал ее. А потом — смерть. Смерть в последние часы боя и его горькая печаль среди той всеобщей радости, которая со всех сторон окружила его, которая светилась в улыбающихся лицах матерей и детей, в звездочках красноармейцев, горела во флагах на сельском управлении.

Стратеная… Избушка на околице, заснеженный склон, горы, серебристый ручеек. Орудийная канонада за горными вершинами, разработка боевого плана в партизанском штабе. Он гладит Милкину руку, а она рассказывает ему о звезде их детства, от которой откололся кусочек…

Война еще не окодчена. Его еще ждут длинные километры военных походов, серые мундиры еще копошатся на улицах Златой Праги, о которой столько рассказывал ему отец. А потом? Потом?

Светлов говорит, что борьба не кончится. Да, борьба за детскую улыбку, которая могла бы быть у дочери Юраша, борьба за то, чтобы была работа для крепких рук, борьба за такое человеческое счастье, каким светятся сегодня лица жителей Погорелой. Оно более прочно, чем было его хрупкое личное счастье. Это счастье миллионов и миллионов людей, и над ним горят звезды, которые он видел, о которых шептал Милке.