Лавина

Лицо фон Кесселя вытянулось. Он сердито вырвал из руки фельдфебеля трубку, задрав при этом рукав его куртки. Фельдфебель слегка покраснел, поскольку на его руке блеснули два золотых браслета и двое часов. «Kriegsbeute [52], — говорил он о них солдатам, — военная добыча из России».

Майор согнулся над телефоном наподобие вопросительного знака, и его зеленое лицо сразу же сделалось фиолетовым. Он возмущенно закричал:

— Как это может быть, господин генерал? Шофер сказал? Что? — Он выпрямился, и голос его задрожал. — Что, и мой мотоцикл не работает? Нет, — он уселся на стул. — Это наверняка саботаж. Проверил… Как? Придете пешком? Хорошо, мобилизует все машины… — Он хотел сказать еще что-то, но генерал больше не отзывался. Майор со злостью положил трубку и заорал на фельдфебеля: — Немедленно передайте Веберу, чтобы все легковые машины были в полной готовности! Проверить моторы! Пусть механики осмотрят машину генерала!

Почти сразу же снова раздался пронзительный звонок, и фельдфебель подал трубку майору.

— Возьмите вы, Шульце, — нахмурился фон Кессель и проворчал: — Где же этот генерал?

Шульце закричал в телефон:

— Алло, алло! Что? Ворвались в окопы? Наступают на правом фланге? Терпение, терпение, лейтенант, сейчас их раздавят танки. Подождите…

Он повернулся к майору и, заикаясь, повторил:

— Они окружили окопы и наступают вдоль ручья. Что сказать?

Майор фон Кессель пожал плечами. От окурка одной сигареты он прикурил другую и процедил сквозь зубы:

— Ввести в бой резервную батарею, минометы.

Шульце как эхо повторил его слова в телефон и сердитым тоном добавил:

— Каждому, кто отступит, — пулю, понимаете?

Фон Кессель ухмыльнулся:

— Правильно, моя школа! Правильно, Шульце!

Примчался генерал. Он задыхался и был бледен как смерть. Фельдфебель бросился к нему, чтобы помочь снять шинель, но генерал лишь махнул рукой, что-то пробормотал и обратился к майору:

— Окружили наши позиции. Что делают танки? — закричал он, И тут же раздался звонок.

— Herrgott, noch einmal! [53] — басом заревел фон Кессель в трубку, но голос его задрожал, и он пронзительно закричал: — Это саботаж! Что? Осматривали? Это ложь, лейтенант. Ну и болван же вы! Смотрите, нефтяной двигатель работает, значит, дело в бензине! Вот видите, не горит… К черту таких механиков! Пустите в дело все, что работает на нефти, и замените бензин, проверьте… Что? Только один?

Бросив трубку, майор подошел к генералу:

— Танки, использующие бензин, не действуют, а те, что работают на нефти, находятся на участке Микулаш…

— Да, это я им приказал, там атакуют русские, — прервал его генерал, молитвенно сложив руки.

Фон Кессель посмотрел на Шульце и растерянно усмехнулся:

— Та же самая история, что и с автомашинами. Бензин…

Фельдфебель выслушал по телефону какое-то сообщение и, встав по стойке «смирно», доложил:

— Господин генерал, все легковые машины, которые утром были заправлены бензином, вышли из строя.

Фон Кессель схватился обеими руками за голову и разразился злобным смехом:

— Идиоты! — Но тотчас же извинился: — Прошу прощения, господин генерал. Видно, что-то не в порядке с бензином. — Потом махнул рукой и зло прошипел: — Склад сторожили два венгра, и именно они вечером куда-то исчезли.

Телефон звонил не переставая. Генерал приказал соединить себя с Микулашем. Оттуда ему сообщили, что натиск советских войск усилился, и попросили подкрепления.

— Ни черта не получите! — сухим тоном отрезал он и поправил монокль в глазу. — До второй половины дня, пока мы не ликвидируем здесь партизан. Два танка немедленно вышлите на помощь: штаб в опасности. Понимаете, полковник?

Потом добавил, обращаясь к майору:

— Нам надо отойти к селу, пока не поздно.

Он не знал, от кого ждать ответа, и внимательным взглядом прошелся по окнам. Ответом ему была стрельба из автомата, донесшаяся с верхнего конца деревни.

Лицо генерала вытянулось, он положил руку на спинку стула и сказал:

— Придерживаться системы двух линий обороны, приготовиться к бою.

Он провел ладонью по седым волосам и обратился к фельдфебелю:

— Пусть тотчас же принесут все мои вещи. Сюда, разумеется. Что вы так смотрите?

В канцелярию влетел молодой офицер. Отдав честь, он встал по стойке «смирно» и доложил, что два венгерских взвода взбунтовались и перешли на сторону партизан.

Генерал резко повернулся и ушел в свой кабинет.

— Шульце, — закричал он оттуда, — принесите мне коньяк!

Потом уселся на стул, а когда Шульце появился в комнате, ухмыльнулся:

— Хорошенькие же у нас союзнички! Кругом враги… Ну, это политика, а мы ведь солдаты, не правда ли?

Он немного подумал и добавил:

— Я рад, что так же обстоят дела и на участке у генерала Вальтера, не будут ругать одного меня. — Выпив из массивной граненой рюмки коньяку, он обреченно высморкался, а потом улыбнулся: — Если так дело пойдет и дальше, то скоро мы будем воевать на своей территории.

Тем временем на верхнем конце Погорелой затрещали автоматы и раздались первые взрывы гранат. Трассирующие пули вспарывали серую редеющую тьму. Стекла в окнах комендатуры дрожали, а далеко-далеко на востоке начало светать.

5

Партизаны отряда «За освобождение» ночью перед атакой на Погорелую окружили прилегающую к ней часть долины. Окопы, которые должны были защитить немцев от партизан, тянулись вдоль леса между крайними выступами Кечиек и ручьем с лугами, расположенными выше Верхней Дубравки, примерно в трехстах шагах от елей на опушке и в трех километрах от Погорелой.

Растрепанные тучи плыли, как плоты, от гор к Вагу, загораживая зеленоватые звезды. Луна вышла только после полуночи. Тучи растаяли перед ней, и на тяжелой, покрытой грязью земле заблестели лужи, оставшиеся от растаявшего позавчера снега.

Было тихо, лишь время от времени слышалось хлюпанье грязи на дороге, плеск воды в окопе и тихое потрескивание напоенных дождем веток на опушке леса. Недалеко от окопов раздался лай. Между стволами просвистела одинокая пуля. Тьму, словно гигантская раскаленная коса, рассекал движущийся по кругу луч немецкого прожектора.

Ровно в половине третьего ночи за горами загремели орудия, а через двадцать минут снова замолчали.

— Слышишь, артиллерийская подготовка? — шепнул Грнчиар Феро Юрашу и подсел к нему на пень между двумя громадными елями. Заметив, что Феро Юраш дрожит всем телом, он спросил его: — Что, замерз?

Юраш свирепо сверкнул глазами и пробормотал со злостью:

— Болван, кому же теперь холодно? Это от нетерпения.

Он ощупал гранаты, подвешенные к поясу. Ему хотелось поскорее избавиться от них, расшвырять их в немцев. Гады, дочь его убили, ну он с ними посчитается!

Грнчиар, будто прочитав его мысли, попытался утешить:

— Начнем в четверть четвертого, я носил записку тому самому лейтенанту, у которого есть радио.

— Знаю, — отрезал Юраш и вытащил из кармана часы.

В свете спички, заслоненной левой рукой, забелел циферблат: три часа. Спичка медленно догорела между пальцами, и Юраш закрыл глаза. Он жил уже будущим. В его мыслях было на четверть часа больше. Сидя на пне, он видел себя ползущим во главе первой группы к окопам, поднимающимся во весь рост и бросающим первую гранату.

Четырнадцать минут! Бывают дни, когда минуты летят незаметно. Они проносятся, словно ласточки, и почти ничего не меняют. Но бывают и такие дни, когда несколько минут, мучая душу, тянутся как тяжело нагруженная, увязающая в песке телега.

Те двенадцать минут, которые еще оставались, не были для Феро Юраша пятой частью часа, не были они и сантиметровым путем большой стрелки по циферблату его часов. Они вобрали в себя годы его жизни. Сколько мыслей пронеслось за это время в его голове, какие чувства переполняли его сердце!

52

Трофеи (нем.).

53

Боже мой, опять! (нем.)