Лавина

Потом он принялся расспрашивать Пашко, не отведет ли кто-нибудь его к партизанам.

Пашко был хитер. Допросы в гестапо, сопровождавшиеся оплеухами, научили его три раза отмерить, прежде чем отрезать. Так и теперь он решил, что будет молчать, и вышел из комнаты. Лучше он спустится в погреб и посоветуется с Имро. Ведь Имро у него скрывается, а если к нему ходят коммунисты, то почему нельзя ему?

В сенях он встретил дочь. Щеки ее горели от мороза. Она дышала на руки и топала ногами в мягких валенках.

— Вернулась, значит? — спросил Пашко.

— Да, но меня останавливали.

— Не надо тебе все время ходить в эту Дубравку, — нахмурился он, — пусть и другие ходят, вон их сколько! А то схватят тебя как-нибудь — и пиши пропало.

Приесолова засмеялась:

— Да где там, отец, женщину не заподозрят…

Она сбросила пальто, развязала платок и открыла люк погреба.

— Я иду к Имро, — шепнула она.

— Скажи ему, что эти венгры хотели бы уйти к партизанам. Я не знаю, что им на это ответить, черт подери.

Приесолова исчезла в черном люке, как будто ее поглотил пол. Она сбежала вниз по деревянной лестнице, оттащила стол от входа во второй погреб и вошла к Имро.

— Что у тебя? Говори побыстрее! — вскочил со стула Имро, нетерпеливо тряхнув волосами. — Когда они наконец начнут? Да, вот это отдай дяде Приесолу, пусть спрячет как следует, — подал он ей листок бумаги, — это чтобы мы знали, кто был заодно с гитлеровцами…

Приесолова недоверчиво оглянулась, как будто боясь, что и стены в погребе имеют уши, подошла к нему и прошептала:

— Я тебе должна сказать вот что: баба, три, пятнадцать. Феро это передает, от Светлова, дескать…

Имро приложил руку ко лбу:

— Ну-ка подожди… Баба, три, пятнадцать… Подожди, которое у нас сегодня? — едва сдержал он крик. — Второе? Черт подери!

С этими словами он радостно обнял Приесолову и чуть-чуть приподнял ее. Потом потер ладони, сел на железную кровать, которая заскрипела под ним, покачал головой и закурил сигарету.

— Так когда же это будет? — спросила она.

У него уже вертелось на языке, что слово «баба» означает: на два календарных дня позже, значит, послезавтра утром в четверть четвертого партизаны начнут наступление. Но он сдержался и с важным видом сказал:

— Нет, не имею права… Может быть, завтра скажу. Сама понимаешь, лучше, когда об этом знает только один человек. Но подожди, — задумался он. — Смотри! — Он встал и отодвинул камень, лежавший в углу. — Я напишу записку и положу сюда… Это на тот случай, если со мной что-нибудь произойдет. Ты это потом прочитай и передай дяде Приесолу.

Он снова уселся на кровать и принялся нервно барабанить пальцами по коленям, а потом спросил:

— Ну, а чего они хотят? Феро тебе говорил?

— Конечно. Слушай внимательно! — Приесолова подошла к нему поближе. — Мы должны починить телефон, чтобы он был готов по крайней мере за двадцать четыре часа перед этой твоей «бабой», а еще, говорит, хорошо было бы бензин поджечь или насыпать в него сахару… У жены Беньо его, дескать, достаточно.

Имро моментально вскочил.

— Так, значит, работа у нас есть… Так, провод в хлеву, а скажи-ка, эти склады у Линцени…

Приесолова прервала его:

— Их охраняют венгры, там больше сорока бочек. И эти двое, которые стоят у нас, тоже ходят туда. — Она провела ладонью по озабоченному лицу и сразу же протянула руку вперед. — Еще отец тебе кое-что передает. Чуть было не забыла. Эти двое, что у нас, хотят уйти к партизанам.

Имро встал и принялся расхаживать по маленькому погребу, освещенному лучами солнца, падавшими через замерзшее окошко. Мысли, планы сменяли в голове друг Друга.

Он видел перед собой ясную цель: сегодня вечером необходимо восстановить телефонную линию и сделать бензин непригодным к употреблению. Но как? Молодых парней немцы угнали, сам он не может и носа высунуть, его сразу же схватят. С бензином-то как будто справиться легче. Может быть, этим займутся дядя Приесол и эти венгры? Он ведь бывает у Линцени на ферме и умеет говорить по-венгерски.

Он остановился посередине погреба, и лицо его вдруг просияло.

— Послушай, Марка, а что, если мне позаимствовать форму у этих венгров? Знаешь, надо угостить их, а дядя Приесол пусть пообещает им, что спрячет их от немцев. — Он улыбнулся и добавил: — Услуга за услугу…

Приесолова только охнула, но Имро принялся убеждать ее, что только так они смогут чего-то добиться.

— Дай бог, чтобы все удалось, — вздохнула она и тихонько вышла из погреба.

Ну и Имро! Он всегда найдет выход. Старый Приесол ходит к нему советоваться насчет партийных дел, ведь несколько коммунистов-подпольщиков остались в Погорелой. Разве можно было предположить, что Приесол станет таким?

Она помнит, как он куском стекла полировал древко для флага и слушал, что ему говорит Марко. Волосы его были растрепаны, а рот открыт от изумления. Когда же это было? Как будто вчера. Нет, с той поры минуло двадцать лет. И она изменилась. Тогда она уговаривала Марко не ходить на первомайскую демонстрацию, а сегодня?..

В половине шестого вечера Пашко уложил в постель напившегося до бесчувствия молодого венгра. Кое-как удалось его раздеть и насильно влить в рот ему еще рюмку сливовицы. Юхас пил более осторожно.

В шесть часов вечера он должен был заступить на пост во дворе у Линцени. Приесолова с Пашко проводили его. На спине каждый из них нес по мешку с сахаром, который они оставили в каморке у старого Приесола.

— Приходите ко мне посидеть, — пригласил Приесол Юхаса, — и своего товарища с собой приводите. Не бойтесь, ничего у вас не пропадет. Подумаем, что делать дальше, если вам и в самом деле не хочется драпать с немцами. Ну, а выпить и у бедняка кое-что найдется.

Юхас уверенно держался на ногах, хотя выпил уже немало. Он показал на окошко в углу обшарпанной фермы:

— Хорошо, мы сюда постучим, вы ведь здесь живете? Вы — хороший товарищ, мысли у вас такие же, как у меня. Я рабочий с кожевенной фабрики в Уйпеште…

— Да ну?! — обрадовался старый Приесол. — Ведь я тоже кожевенник. Приходите обязательно.

Потом Приесол отправился по улице к верхнему концу деревни. Он прошел мимо коттеджа доктора и, выждав, пока два немецких унтер-офицера удалились, резко повернул и через калитку проскользнул во двор. Он позвонил и, стоя у двери, принялся нервно мять в руках шляпу: согласится ли доктор?

Дверь ему открыл сам доктор Главач. Лицо его было изможденным. За время пребывания в гестапо он похудел и, пожалуй, состарился. Он испуганно посмотрел на Приесола и, ответив, заикаясь, на его приветствие, спросил:

— Что случилось, пан Приесол?

Голос его звучал озабоченно, было видно, что доктор ждет недобрых известий. Пожав Приесолу руку, он постоял некоторое время в нерешительности, а потом показал взглядом на дверь, ведущую в комнату:

— Входите.

Приесол посмотрел на телефонный аппарат, стоявший между двумя фарфоровыми вазами на столике под вешалкой, подошел поближе к врачу и почти шепотом сказал:

— Нам очень нужен телефонный аппарат, пан доктор. На несколько дней.

— Зачем это? — удивился врач и прикрыл кухонную дверь. — Закуривайте.

— Спасибо, мне некогда. — Приесол пожал плечами и, понизив голос, добавил: — Нужно, позже я вам все расскажу. Знаете, как член революционного…

— Тс-с! — приложил доктор палец к губам, — тише, чтобы жена не… Конечно, я помогу, только знаете, батенька, это сложно. Дело в том, что, — начал он своими любимыми словами, но запнулся, не зная, как окончить фразу. — Этот аппарат? Ну а если его потребуют немцы? Они ведь знают, что у меня, как у врача, есть телефон. Я не хочу снова оказаться в гестапо.

Он задумался, долго тер плешину и уже веселее произнес:

— Ладно, берите его. У меня есть еще один, старый, поломанный. Подключим тот. Только, пожалуйста, никому ни слова, что это от меня… Я выйду сразу вслед за вами, а если кто-нибудь спросит, скажу, что иду к больному.