Лавина

«Спишиак», — догадался Феро и удивленно поднял брови.

— Переломать бы тебе ноги, глупый осел! — кричал Имро. — Чтобы Тисо стал помогать партизанам?! Как же, жди!

— Да вот, говорят, что должен помочь, — отозвался кто-то еще, а когда Имро выругался, Феро улыбнулся: не знает, что делать, болван. Так ему и надо, зачем напрашивался в командиры?

— И правда, братцы, — сказал Сохор, — пойти бы в Ружомберок, что ли…

— Оставь ты немцев в покое! — крикнул Пятка, но Грнчиар обрушился на него:

— Ты, мочалка вшивая!

— Не можем мы одни, — пытался унять их Имро, но Грнчиар не уступал:

— А почему нет?

— Опомнитесь, ребята!

Феро не выдержал. Встал и потянулся так, что кости затрещали. Потом нагнулся и вышел из землянки. Ребята уже немного успокоились, только Имро взволнованно размахивал руками и что-то говорил.

Когда Спишиак забубнил, что Тисо и в самом деле поможет, Имро сжал зубы и покачал головой. Но как растолковать такому барану? На кожевенной фабрике ему было легче, ребята там толковые. А здесь? Пришли сами не знают зачем. А дисциплина? Какая там дисциплина! Здесь не казармы. Не надо было делать его командиром. Дали бы ему лучше какое-нибудь опасное задание, он создан для этого, а не для того, чтобы быть командиром.

Позади него кто-то кашлянул. Имро обернулся, и лицо его озарилось радостью: Янко! Он сразу же принялся шептать ему на ухо: вот какой глупый вопрос задал ему Спишиак, не должен ли он его за это наказать?

Янко посмотрел на него испытующим взглядом и ответил:

— Объяснять им надо, объяснять.

И вдруг махнул рукой, как будто хотел добавить: «Черта лысого им объяснишь!» Потом поздоровался с ребятами за руку и принялся расспрашивать их о самочувствии, о том, достаточно ли у них боеприпасов, как их кормит Имро. Одни отвечали довольно неохотно, что, дескать, ничего, другие же лишь о чем-то шушукались.

Йожко Пятка встал с травы и подтолкнул Грнчиара:

— Ну-ка спроси у yего, пусть он выбьет это из твоей головы.

Пятка был бы рад услышать, что они ничего не станут предпринимать, будут только скрываться. Два раза он уже отвертелся от участия в операциях, ведь он ушел из армии не для того, чтобы рисковать жизнью здесь. Когда сюда придет фронт, тогда другое дело, тогда он будет воевать с удовольствием. Как солдат, а не как партизан.

Грнчиар сморщил лоб. Он отодвинул в сторону Ондро Сохора, посмотрел на Янко и сказал ворчливым тоном:

— Раз уж вы пришли, так скажите нам: на кой черт нас здесь столько? Только валяемся кверху пузом. Какой прок, — разошелся он, — что я здесь торчу, если гардисты в это время забирают у наших зерно! Их на Ораве что собак нерезаных.

— Правильно, — поддержал его другой партизан, в мундире словацкого солдата, — здесь мы только мхом обрастаем.

Задумался и Ондро Сохор. Махнув перед собой большой, крепкой рукой, он сказал:

— Конечно, Янко, надо бы нам объединиться с теми, что в казармах по всей Словакии, и объявить войну.

На языке у Янко уже вертелось то, что ему сказал вчера командир отряда Светлов, который встречался с товарищем из Москвы, сброшенным в Словакию с парашютом. Главный партизанский штаб в Киеве дал ясный приказ: «Действовать по-партизански!» Но, спохватившись, что это пока военная тайна, Янко лишь растерянно улыбнулся.

— Ни к чему мы здесь, — прервал ход его мыслей Грнчиар.

— Поймите, ребята, — начал Янко, — мы взорвали немецкий транспорт, притащили из казармы боеприпасы, прошли подготовку. Неужели вы не понимаете значения этого?

Грнчиар долго смотрел на ладонь, ухмыляясь, тер ее пальцами другой руки.

— Ну ладно, — наконец проговорил он, — но разве то, что мы делаем, это война?

— Потерпите немного, мы в штабе тоже не спим, — ответил Янко. — Будет веселее. — Он взглянул на пруд: над гладью воды высоко подпрыгнула форель, блеснула серебряным брюшком и снова плюхнулась в воду. Чтобы сменить тему разговора, спросил: — Ну а рыбу ловите? Нет? Неужели Имро так уж хорошо вас кормит, что нет необходимости в добавке? — засмеялся Янко. — Запеченная на костре форелька — вещь неплохая…

— Конечно, — просиял Грнчиар, — а вчера вечером я видел кабана, молодого еще, поросенка… Но, — он бросил презрительный взгляд на Пятку, — этот тип мне говорит, что, дескать, нельзя, что нет у меня охотничьего билета.

Янко покачал головой, а потом прищурил левый глаз:

— Ну а почему бы тебе не получить охотничий билет? Право охотиться принадлежит здесь фабриканту.

Грнчиар прервал его:

— Знаю, но это ведь не немец, он из Погорелой…

— Так что же? — громко засмеялся Янко. — Ведь фабриканты помогают немцам, — начал объяснять он серьезным тоном, — шкуру сдирают с людей. Я его знаю, работал там. Нет, ребята, можете стрелять спокойно.

Он медленно повернулся к пруду, поднял плоский камешек и бросил его в воду.

— Раз, два, три, четыре, — считал Грнчиар, пока камешек, подпрыгивая, скользил над водной гладью.

Янко задумался. На миг его целиком поглотила красота окружающей природы. Горы, ели, заходящее солнце, зеленоватая вода, белая цементная запруда. В сдерживаемой до поры до времени силе воды он увидел аналогию с этими ребятами.

— Послушайте, — сказал он, — Ондро наверняка еще помнит то время, когда здесь не было пруда…

Сохор не совсем понял, к чему клонит Янко, но, как бы отгадав его мысли, подтвердил:

— Как же не помнить, просто беда была! Вода, бывало, портила всю дорогу, размывала склоны, даже коров нельзя было выгнать на пастбище в долину…

— Ну вот, — прервал его Янко с огоньком в глазах, — а теперь, как только сплавят лес, лесник спускает пруд. Но до тех пор, пока запруда удерживает воду, надо чтобы ее было как можно больше. Ну а мы? — развел руками он. — Мы собрались в горах все вместе, а если бы захотели действовать поодиночке, то проку было бы мало. Нужен умный лесник, который знает, когда спустить воду, который скажет нам: начинайте!

Партизаны завороженно смотрели на Янко. Грнчиар улыбался. В воцарившейся тишине Янко продолжал:

— Ну, а кто этот лесник? У кого больше всего опыта? Это коммунисты и парашютисты из Советского Союза, которые пришли сюда, чтобы помочь нам. — Он провел ладонью по заросшим щекам и добавил, снизив голос: — Ну а теперь я кратко обрисую вам положение на фронтах…

Он достал из кармана сложенный лист бумаги, развернул и торопливо прочитал. Это была листовка Центрального Комитета партии о последних событиях на фронтах.

14

— Не бойтесь, дружочек, не сегодня-завтра придут немцы, и будет порядок.

Так сказал вечером декан отчаявшемуся Ондрейке, и эти слова звучали в ушах комиссара села, даже когда он ложился в постель. Они придавали ему сил и порождали надежду. Он забыл о партизанах, которые дерзко расхаживают по селу, забыл краснокожее лицо веснушчатого Беньо, который грозил повесить его на первой же вербе, а со спины у него вырезать кусок кожи на ремень для остальных коллаборационистов. Забыл он и об одноглазом Газухе, строго приказавшем ему заходить в сельское управление и не удаляться ни на шаг от Погорелой, если жизнь ему дорога. Забыл он и о докторе Главаче, который в последний раз не ответил на его приветствие, хотя он поздоровался с ним словами «мое почтение», а не «на страж», как когда-то. Ондрейка думал только об одном — как в Погорелую придут немцы и как он будет им советовать: этого арестуйте, этого расстреляйте, этого помилуйте.

Ондрейкова уже спала, а Ондрейка все думал, улыбался, устремив глаза в потолок, и поглаживал свои длинные, закрученные усы.

Он был суеверен и перед сном пересчитал все четыре угла, чтобы сбылся его сон. А сон у него и в самом деле будет хороший, приятный. Этот декан умный человек, он думает обо всем. Живет себе потихоньку в уединении, но и о своих овечках не забывает. Знает, кому и когда надо написать письмо, где просить помощи против тех волков, которые собрались в горах.

Комиссару снился Гитлер, в Ондрейкином сне похожий на декана, с усиками под носом, с золотыми свастиками на куртке. Гитлер погладил Ондрейку по щеке и закричал со смехом: «Смотрите, каков молодец! Это мой человек. Сделайте его префектом!»