Гвардейцы в боях

— Все в порядке. Чувствую себя хорошо.

— А температура?

— Температура в санчасти осталась, товарищ капитан.

Да, с такими бойцами можно было отправляться на защиту Отечества. Тот, кто не боится войны, кто готов ради свободы своего народа пожертвовать собой, — тот настоящий боец, с ним можно уверенно идти в бой. А эти ребята знали, куда отправляются, хотя, может быть, и не знали в полной мере, с каким коварным и опытным врагом им придется иметь дело. Но они понимали, что враг силен: уже почти все государства центральной, юго-восточной и западной Европы подчинены и порабощены фашизмом. Немецкий кованый сапог топтал земли и свободу Франции, Голландии, Дании, Норвегии, Югославии, Венгрии, Румынии, Болгарии, Греции, Чехословакии, Польши. И вот теперь Гитлер замахнулся на Советский Союз, направив против него всю мощь своей военной машины. Мы, если и не знали тогда точно, то догадывались, что гитлеровская армия многочисленна и вооружена до зубов, располагает большим количеством танков, самолетов, орудий, пулеметов, автоматов, имеете большой практический опыт ведения войны, что на службу фашистской грабьармии поставлена вся промышленность, ей подчинена вся экономика не только самой Германии, но и оккупированных государств.

В пути мы не теряли времени даром: с командирами рот, взводов, с сержантами прорабатывали теоретические вопросы наступления и обороны, действия в ночном и встречном бою, взаимодействия подразделений. Много говорилось о личном примере, которому придавалось большое значение. Я был глубоко убежден (а теперь тем более так считаю), что личный пример — лучший метод агитации. А в самые трудные и ответственные минуты он приобретает особо важное значение.

Но порой и личный пример сам по себе, без разъяснительной работы мало что может дать. Поэтому с красноармейцами мы проводили беседы, разговаривали по душам. И это давало положительные результаты, помогало им лучше и глубже понять тебя. И по их общему настроению я проверял себя, правильно ли поступаю, правильно ли они понимают меня, чего я хочу. В этом деле большую помощь мне оказывал комиссар батальона Никифоров. Он, как правило, быстро находил путь к сердцам красноармейцев, говорил с ними просто и убедительно.

…А поезд, отстукивая на рельсах, торопился на запад. Часто, стоя у дверей вагона, я задумчиво глядел в пространство, словно можно было разглядеть, что происходит там, далеко на западе. Хотелось самому во всем разобраться.

Навстречу нам шли эшелоны с ранеными, с эвакуированными из Западной Белоруссии и Украины. Невозможно было без боли в сердце смотреть на горе народа: женщины, старики, дети, в суматохе покинув родные места, растеряв друг друга, кое-что прихватив с собой, гонимые пожаром войны, уезжали подальше на восток.

На одной из станций я подошел к девочке, которая держала за руку мальчика лет трех — четырех. Лицо у мальчонки испуганное, глаза какие-то уже не детские. Взял его к себе на руки, спрашиваю:

— Как тебя звать?

— Коля, — отвечает.

— А куда едешь?

— От фасистов.

— С мамой едешь? — спросил я. И потом уж не рад был. Коля, услышав слово «мама», чуть не выпрыгнул из моих рук, видимо решив, что я вижу его маму.

— Где мама? Где мама? — и заплакал. Девочка снова взяла Колю за руку.

— Я еду с бабушкой, а он с нами, — пояснила она. Услышав плач, из товарного вагона выглянула женщина лет 50–55.

— Иди, внучек, сюда, мы скоро к маме приедем.

— Бабушка, где мама? — не успокаивался мальчик.

Женщина рассказала, что едут они с Западной Украины, что девочка — ее внучка, а Коля — сын соседки, которая при бомбежке была тяжело ранена. Где она сейчас и жива ли — неизвестно. Вот и взяли Колю с собой. Будет за внука. Есть в эшелоне родители, которые при бомбежке детей потеряли.

Война! Сколько убитых, раненых, покалеченных, обездоленных, осиротевших! А сколько еще будет?

На каждой станции и местные жители и эвакуированные встречали наш эшелон, если нельзя сказать — с открытой радостью, то уж во всяком случае с посветлевшими лицами. В нас они видели надежду на отпор врагу.

— Вы уж, милые, остановите этих супостатов, — напутствовали нас женщины со слезами на глазах. — Изверги они да и только. Освободите нашу родную землю от них.

В ответ красноармейцы клялись отомстить врагу, избавить народ от мучений. В каждом из нас росла и крепла ненависть к поработителям, мы готовы были в любую минуту вступить в смертельный бой.

Мы не раз видели слезы на глазах раненых. Это они приняли на себя первые удары гитлеровских полчищ. И теперь сожалели не столько о том, что они покалечены, сколько о том, что многие из них уже не смогут снова встать в строй, чтобы бить врага. Больно видеть плачущего мужчину, горько сознавать, что он теперь бессилен.

Не успели мы прибыть на конечную станцию Вязьму для разгрузки, как на эшелон налетело звено штурмовиков противника. Наши счетверенные зенитные установки с ходу вступили в бой.

Многие здания были уже разрушены, повсюду виднелись воронки от бомб. Значит, уже не раз здесь побывали стервятники. Добро, созданное десятилетиями и веками, в один миг превращалось в обломки и пепел. Вот оно — истинное лицо фашизма, людей, именующих себя высшей расой.

В тот же день батальон выступил в направлении Вязьма — Дорогобуж в район сосредоточения. На пути видели картины бедствий и разрушений еще более печальные, которые усиливали ощущение горечи и чувство ненависти к врагам. По обочинам дорог — поток гужевого транспорта, скопление бегущих с тележками, узелками и мешками. На лицах ужас и растерянность. Вот на руках забинтованной женщины плачет ребенок. Вдоль дороги на бреющем полете проносятся «мессершмитты», поливая беззащитных людей длинными пулеметными очередями. Снова раненые и убитые. Вокруг угнетающий гул, шум, крик.

На десятиминутном привале к нам подошел, опираясь на палку, старик.

— Слава богу, не все двигаются на восток, есть люди, которые с оружием в руках идут на запад. Может, и наступит этому разбою конец. — Помолчал и пошел дальше.

На левом берегу Днепра, чуть западнее Дорогобужа, где нашей дивизии предстояло занять оборону, работы по созданию оборонительного рубежа велись круглосуточно. Тысячи женщин, девушек, подростков трудились, не считаясь ни со временем, ни с усталостью. Немецкие самолеты бомбили их день и ночь. Люди укрывались в только что вырытых ими траншеях и окопах и снова брали в руки ломы, кирки и лопаты, едва затихал гул самолетов. Этот участок фронта считался одним из решающих: предполагалось, что немцы нанесут главный удар именно в этом направлении: Смоленск — Вязьма— Москва.

Время торопило нас. Но не дремал и враг: самолеты противника не раз появлялись над этой местностью, фотографировали. Один из них был подбит в первые же дни. Боец 9-й стрелковой роты Петр Иванович Чепкасов, проживающий ныне в алтайском селе Первомайском, рассказывал: «Когда вошли в горящий Дорогобуж, над облаками пыли и дыма пикировало три бомбардировщика противника. Красноармеец нашей роты, родом из Солтонского района, положил свой ручной пулемет на плечо товарища и открыл по ним огонь. Вскоре один самолет загорелся и, резко снижаясь, пошел в западном направлении».

Итак, свой боевой счет батальон открыл.

В середине июля 24-я армия[2], в состав которой входила и 107-я стрелковая дивизия, заняла оборону на линии Оленино — Белый — Дорогобуж с задачей не допустить прорыва противника в направлении Смоленск — Вязьма. Работы по строительству и укреплению оборонительных рубежей в 150-километровой полосе начали вестись еще до подхода соединений армии. Здесь самоотверженно трудились трудящиеся Москвы, Смоленской и Калининской областей. С выходом на этот рубеж дивизий работа значительно ускорилась, и к 14 июля строительство в основном было завершено.

Противник рвался к Москве, стремясь до наступления холодов разделаться с нашей столицей. Правее 24-й армии на линии Осташков — Ржев оборонялась 30-я, левее — от Ельни до Брянска — 28-я армия.

2

14 июля 1941 года была создана группа резервных армий в составе 29, 30, 24, 28, 31 и 32-й армий (Великая Отечественная воина Советского Союза. Воениздат, 1970, стр. 76).