Страница 56 из 133
— А наши дивизии, предназначенные для ввода в прорыв, остались на своих местах. Конечно, не выполнена! А почему?
— Объясню! С нашими силами мы можем надежно обороняться и уже можем наносить сильные, местного значения удары. Федюнинского в ноябре подкрепили так, что у него образовался хороший перевес сил. В артиллерии, в пехоте, даже в танках… Ну, и ударил, и прорвал, и отлично развил наступление!
— А дальше?
— Не перебивай! Дальше? Мы растянули коммуникации, да и повыдохлись! А немцы подтянули сюда, к «железке», против Федюнинского, да к реке Волхов (сдержать Мерецкова, наступающего от Тихвина) огромнейшие резервы! Не меньше шести, а может, семь-восемь дивизий. Сам говоришь — даже из Франции! Остановили нас. Теперь сил наверняка больше у них!
— Это правильно! Гитлер намечал их для Москвы, а кинул сюда. А мы их тут сковываем!
— И это неплохо! Ленинград немало помог Москве…[35] Да и вообще поражаешься ленинградцам: три дивизии из осажденного города сюда, Федюнинскому, переброшены: восьмидесятая, сто пятнадцатая, сто девяносто восьмая! И как действовали! А ведь люди и откормиться еще не успели… Вот они — прорывали оборону немцев!.. Но есть и еще причины наших задержек… Объяснить?
— Говори, послушаем!
— Для развития крупной наступательной операции, требующей участия многих армии (Ленинград — Волхов — Новгород!), нужно иметь огромный опыт оперативно-тактического решения таких задач, как развертывание целых армий против сильного и опытного врага. Прорвать блокаду Ленинграда — крупнейшая операция!.. А у нас пока вообще такого опыта не хватает. На чем было учиться? На Халхин-Голе? На линии Маннергейма?.. Кое-чему научились, да масштаб не тот… А немцы? Три года уже воюют, чуть не всю Европу захапали!..
— Да, брат, одним геройством, рывком пехоты и артиллерии немцу голову не свернешь! Его мало ударить, надо, не дав ему опомниться, под вздох бить его, немедленно же, пока весь дух из него не выбьешь! Что для этого нужно?
— Нужно быть не только храбрее, но и сильней его!
— Ну, товарищи, есть и еще кое-что существенное! Перед наступлением надо с предельной точностью изучить силы и возможности врага, знать не только номера противостоящих нам частей (да по справочникам — штат немецких дивизий) и не только передний край противника, а его боевые порядки, где и, главное, как он сидит на данной местности. Разведка у нас слаба! Каждый командир батальона должен ясно представлять себе, не только куда наступать, но и что именно ему встретится! А у нас перед наступлением на оперативных картах только — «в общем да в целом» — кружочки да овалы со стрелками! Сколько храбрых батальонов, полков, даже дивизий в наступлении из-за этого попадает впросак! Знаете же сами случаи здесь, по всей линии боев: между Мгою и Волховым и вдоль Волхова — между Киришами и Новгородом… А разве под Ленинградом не то же самое?
— Значит, выходит, совокупность причин?
— На войне всегда совокупность причин!
— Каков же итог всего, что говорим мы?
— А итог прост! Мы учимся и, конечно, очень быстро научимся! Это раз… Мы накапливаем и обучаем резервы, — будет у нас огромный перевес сил! Это — два… А три — индустрия у нас в глубоком тылу еще только наращивает темпы, — будет у нас и техника!
— А пока?
— А пока воюем, себя не жалеем, все-таки наступаем сейчас, и нечего предаваться неважному настроению! Да, к двадцать четвертой годовщине Красной Армии решения событий нет, как не было его и к Новому году, — по тем же, кстати, причинам… Значит, побьем немца немного позже!
— Побьем? Конечно! И крепко! Но время идет! И все мы болеем душою. Что будет в Ленинграде весной, если до тех пор не прорвем блокаду?..
…Вот слушаешь такие разговоры, и в общем-то душа радуется, потому что — время за нас! Важно — думаем! Важно — спорим! Важно — все понимаем! А главное — твердо верим, что успех, полный, сокрушающий врага успех, будет! Ни один из воинов нашей армии для победа своей жизни не пожалеет!..
Пока пишу это — снаряды все рвутся и рвутся: доносятся звук выстрела, затем свист и удар разрыва, и так — третьи сутки подряд. Вчера, когда в одиннадцать вечера я возвращался один из Гороховца по лунной дороге, три снаряда легло совсем близко от меня. Осколки не задели лишь случайно.
Приехал вчера А. Сапаров, из редакции «На страже Родины», больной, и я его лечил, уступив ему свои нары, сам спал на столах. Нас, корреспондентов, в избе сейчас — пятеро. За эти дни я написал шесть корреспонденций.
Сейчас пойду в Гороховец. Оттуда поеду в Волхов. В личном плане — Волховская ГЭС, летчики-истребители, формирующийся корпус Гагена, редакция армейской газеты, а затем — в Ленинград!..
Глава семнадцатая
Волхов
(22–28 февраля 1942 г.)
22 февраля. Вечер. Волхов 1-й (Званка)
Нас в «эмочке» было четверо. Мы ехали без задержек часа два с половиной по территории, еще так недавно очищенной от немцев, разоренной ими… Следы боев и немецкого хозяйничанья я наблюдал повсюду: изуродованные автомашины, тракторы, повозки, превращенные в жалкие железные скелеты, опрокинутые, торчащие из снежных сугробов вдоль широкой снежной дороги. Деревни без жителей, с разбитыми артиллерийским огнем полуразваленными домами, церкви — со снесенными куполами и колокольнями, ощерившими в розово-голубое небо острые ребра досок да зубцы разбитого камня.
Придет весна, снег сойдет, обнаружив трупы людей, и невзорвавшиеся мины, и новые следы разрушения, новые груды мусора. Придет весна — с ярко-зеленой сочной травой, с густеющими зеленью лесами, с синими водами плавно текущего в красивых берегах Волхова. Чудесный край чудесной природы, он станет еще печальнее, еще темнее и страшнее, когда обезобразившую его опустошительную войну уже не будет стыдливо прикрывать снег — белый, чистейший, невинный, ослепительный в лучах этого зимнего, но уже дарящего предвесеннее тепло солнца…
Розовел закат, солнце садилось за леса, синеватые тени ползли, длинные, по снежным равнинам. Мы проезжали последние уцелевшие деревни, где не побывал враг. Крыши выстроившихся вдоль дороги домов, пробитые немецкой артиллерией, зияли пробоинами.
Подъезжая к Званке, с волнением вглядывался в снежную, освещенную слабеющими закатными лучами даль, ища знакомые мне очертания Волховстроя: каким я увижу здание станции? Неужели тоже разбитым? Ведь немцы не дошли до ГЭС каких-нибудь шесть километров!.. И вдруг я увидел две огромные фермы железнодорожного — целого моста и махину Волховстроя: длинный корпус с девятью огромными сводчатыми окнами машинного зала и две почти кубические вышки над главным зданием…
В письме отцу в Ярославль сегодня я написал:
«…Я радуюсь, что твое детище, на которое ты потратил столько энергии, труда, любви, гордость твоя и всей нашей Родины — Волховстрой не подвергся разорению от проклятых фашистских банд. Он стоит невредимый и долго еще будет служить советскому народу…»
В сумерках мы приехали в Волхов 1-й. Здесь были незнакомые мне улицы и дома, давно не виданные поезда — составы на запасных путях, свистки паровозов. Я наблюдал нормальную городскую жизнь: сытые лица, спокойная поступь прохожих — гражданского населения; улыбки на лицах девушек. Я слышал чей-то голос, поющий песню…
Ни одной улыбки не увидишь теперь в Ленинграде! Ни одного непринужденного, раскрасневшегося девичьего лица не встретишь!
Войдя в дом редакции, в яркий электрический свет, в тепло, в просторные комнаты — без нар, без сосулек на окнах, без груд амуниции, — я ощутил себя где-то далеко-далеко от войны. Это ощущение длилось и позже (когда, прогуливаясь, я бродил в темноте) — до тех пор, пока две свистящие бомбы, упавшие поблизости, не убедили меня, что и здесь — война…
23 февраля. Волхов (Званка)
Вот середина праздничного дня, дня годовщины Красной Армии, а ничего нового нет, наше радио не принесло нам ничего важного, и мы по-прежнему питаемся скудными и недостаточно достоверными сведениями.
35
«Воздушным путем из Ленинграда в Москву было переправлено свыше 1000 артиллерийских орудий и минометов, большое количество корпусов артиллерийских снарядов и мин, средства связи и т. д.» (А. В. Карасев. Ленинградцы в годы блокады, стр. 133–134).