Страница 100 из 133
Обеим армиям предстояло начать наступление почти одновременно (я говорю «почти», потому что разновременный удар должен был сбить врага с правильной мысли о направлении главного удара). Армии получили задачу — прорвавшись сквозь всю глубину обороны противника, обойти его с двух встречных дугообразных направлений и в районе Ропши — Кипени взять в клещи, затем вместе повернуть на юго-запад и двигаться дальше.
Но не только эти армии были назначены для решительного наступления. Развивать успех предстояло и всем другим армиям Ленинградского фронта (кроме 23-й, оберегавшей Ленинград с севера) и, конечно, Балтфлоту. Включиться в наступление предстояло и Волховскому фронту (8, 54 и 59-й армиям), находившемуся на линии железной дороги Мга — Кириши и далее к югу до Новгорода. 2-й Прибалтийский фронт должен был сковать резервы противника и разгромить невельскую группировку гитлеровцев.
Словом, битва предстояла размаха необычайного, должна была привести (и к осени 1944 года привела) к полному разгрому всех гитлеровских войск сначала на территории Ленинградской области, а затем и в Прибалтике…
Подробности подготовки к этой крупнейшей операции слишком сложны для того, чтобы я мог привести их здесь, предваряя эту главу… Ленинградским фронтом командовал по-прежнему генерал армии Л. А. Говорову а Волховским — генерал армии К. А. Мерецков.
Итак: 2-я ударная армия начала наступление 14 января в 10 часов 40 минут утра, после артподготовки, продолжавшейся шестьдесят пять минут. Немцы, естественно, подтянули свои резервы сюда. 42-я армия начала артподготовку на следующий день, 15 января, в 9 часов 20 минут утра. Через час сорок минут, после окончания обработки вражеского переднего края артиллерией и авиацией, гвардейский корпус генерал-майора Н. П. Симоняка и его соседи начали наступление стремительной атакой стрелковых частей и танков. К середине дня все три линии вражеских траншей гвардейцами были заняты и корпус Н. П. Симоняка продвинулся вперед на три-четыре километра.
15 января. Ленинград
В эту ночь, как и всегда, я проснулся задолго до рассвета, прислушался к далекому грохоту артиллерии, зажег керосиновую лампу, стал читать по-французски Густава Эмара. На фразе «Tout pour Tho
Форточки в окнах домов напротив, через канал Грибоедова, распахивались. Из них во всех этажах выглядывали с недоумением дети и взрослые. На набережную канала выбежали дворники. Все взоры обращались туда — к мелькающей чересполосице красных сполохов. Люди кричали: «Это не обстрел!.. Это — наши!»
В остром, радостном возбуждении я произнес вслух:
— Началось!
Мгновенное решение — на фронт!..
Валенки. Ватная куртка под полушубок. Полевая сумка через плечо — в ней записная книжка, кусок хлеба, карта-километровка. Сунув в карман две запасные обоймы для пистолета, выбежал на улицу…
На площади Лассаля, у остановки «двадцатки», встречаюсь с Александром Прокофьевым и Ильей Авраменко. Едем вместе в Лесное. Вот и Политуправление фронта. Здесь встречаемся с Виссарионом Саяновым, Борисом Лихаревым и с работающим в одном из отделов штаба Александром Дымшицем. Полковник Калмыков сообщает нам:
— Да, началось наступление. Удар наносится с двух сторон: от Ораниенбаума и от линии Урицк — Пулково. Вторая ударная прорвала линию вражеской обороны на десять километров по фронту, прошла в глубину четыре. Сорок вторая только что начала. Самолеты пока еще не введены, позавчера они ходили на массированную бомбежку, но едва взлетели, начался густой туман. Самолеты очень долго не могли сесть на свои аэродромы, кружили, имея, к счастью, много бензина, — не будь запаса или продлись туман, дело могло бы кончиться печально…
— А можете ли сказать, какова главная задача? — спросил Прокофьев.
Калмыков медлил с ответом. Сказал:
— Освободить Ленинград от обстрелов… Но, может быть, «перевыполним план».
Нам было выдали пропуска на фронт, и… почти одновременно «сверху» приказание: всем писателям, всем фронтовым и армейским корреспондентам пока никуда не ехать. Строжайшая военная тайна пока еще не снята! Велят — по домам: «Будут назначены место и время для обеспечения вас информацией и заданиями…»
Разве можно в такой день сидеть дома и ничего не делать?
Невский. Штаб. Поиски попутного транспорта в рассуждении, что мне, спецвоенкору центрального ТАСС, прямого запрещения не было. Редакция «На страже Родины». Из редакции, однако, тоже никто никуда не едет, машину не посылают.
На Невском встречаю Николая Тихонова. Он огорчен: 16-го уезжает в Москву принимать бразды правления Союза писателей. Впрочем, утешает себя: ему где-то сказали, что выполняется задача всего лишь «местного значения»…
Иду с ним по Невскому, сегодня получившему свое прежнее название. Переименованы площади (опять — Дворцовая!) и многие улицы. Снова — Суворовский проспект, снова — Садовая…
В «Северной» столовой краснощекая девушка и молодой человек атлетического сложения, в белом свитере, рассуждают о спорте — они участники завтрашнего лыжного и конькобежного соревнования на стадионе «Динамо». Я переполнен мыслями о том, что творится там, самые слова «конькобежное», «стадион» представляются мне сегодня удивительными, глубоко несоответствующими дню.
Опять мечусь по редакциям. Узнаю: 42-я армия продвинулась на два километра.
…Ночь. С восьми вечера я дома. В квартире четыре градуса. Колка сырых дров, дым, тьма, свеча, ужин. За окном — вспышки. Наблюдаю. «Последние известия» по радио сообщают о «боях местного значения».
Понимая, однако, истинное значение происходящего, представляя себе его, ленинградцы сегодня испытывают чувство величайшего удовлетворения — весь день все были немножко опьяненными, возбужденными. Все приветливы друг с другом — на улицах, в трамваях, везде. Все сегодня в полном смысле слова товарищи!
Ошеломленный, подавленный, враг не обстреливал город (по крайней мере, обстрелов я не заметил и ничего не слышал о них). Ленинградцы усмехаются: «Немцу не до того!»
Как разговаривают сегодня люди? Кто что знает и что говорит? Писатели ничего не знают. Газетчики — мало. В редакции «На страже Родины»: «Будто…», «Кажется…», «Такой-то сказал…». В редакциях «Правды» и «Известий» та же досада на вынужденное безделье и отрывочные сообщения: «К Симоняку. На высотку, значит!..» Или: «В хозяйстве Шаманина — пир горой!..»
Так, из обрывков, из отдельных фраз создается представление, пока весьма приблизительное.
А грохот всё продолжается. Он сначала длился не прерываясь, не ослабевая, потом пошел перекатами, то затихая, то возникая новыми шквалами. Так до вечера. Доносились гулы бомбовых ударов — к переднему краю проходили эскадрильи наших бомбардировщиков. Внезапно раздавались особенно тяжелые залпы — то громыхали форты Кронштадта. Весь день ухали башенные орудия стоящих на Неве кораблей, ухают и сейчас, ночью.
Надо заставить себя заснуть…
16 января
С утра тихо. Оттепель. Иду с ведрами за водой в Шведский переулок — ближе нет.
В 9.30 начинается далекий тяжелый грохот: бьет наша артиллерия.
Тороплюсь в штаб. Пропуска на фронт, в 42-ю армию, мне пока нет. Узнаю: ко вчерашнему вечеру наши войска продвинулись вперед на шесть километров. В городе почти никто ничего не знает. Тайна крепка. Газеты скромно сообщают: «Наши артиллерийские и минометные подразделения вели огонь по разрушению оборонительных сооружений противника». А гул был такой, что весь город дрожал!
48
Всё для чести, что бы ни происходило.