Страница 9 из 45
Тишина. Только страшный гул в ушах. Затем взрыв ликования — никто из нас не получил серьезных повреждений! (Правда, потом я несколько дней мог есть только жидкую пищу, так как моя челюсть никак не хотела двигаться. Но это был пустяк.)
Да, но где мы все-таки находимся?
Немного подальше, на границе лесочка и трясины, к небу тянулась триангуляционная вышка. Радист Вася Богданов залез на нее и осмотрел окрестности.
— Сплошь топь и трясина. Только на севере видно несколько хуторов. Один из них, кстати, горит, — сообщил он, спустившись.
В этот момент что-то просвистело у нас над головой. Мы прислушались. Свист повторился. В отдалении, на севере и на юге, слышалось что-то вроде раскатов грома.
— Артиллерия! — сказал Штепенко. — Бьет куда-то дальше…
Гуськом мы двигались на север. Экипаж уже давно не отдыхал. Но никто из нас не чувствовал ни усталости, ни голода. Вскоре мы уже брели по трясине. Сначала вода была по колено, затем по пояс, местами даже по грудь. А когда дно стало исчезать из-под ног, мы были вынуждены «дать обратный ход» и искать новую тропу. Через некоторое время почувствовали, что идти становится с каждым шагом все труднее, тело наливается свинцовой тяжестью,
А над головой все еще свистели снаряды. Мы поняли, что попали на ничейную землю. Наша армия обороняла дорогу, ведущую в Нарву, а с юга, с северного берега Чудского озера, наступал противник. Только около полудня мы выбрались из болота. Вскоре увидели коров, теленка и овец. Сторожевая собака, заметив нас, бросилась в нашу сторону с отчаянным лаем. Белобрысый пастушок из-за куста испуганно разглядывал странных гостей.
Я замыкал шествие и, добравшись до летчиков, окруживших мальчика, услышал, как они оживленно расспрашивали пастушка. Однако он только отрицательно качал головой: «Эй саа ару».
— Ну, а по-эстонски, парень, понимаешь? — спросил я на его родном языке.
Мальчик посмотрел на меня и облегченно вздохнул, а затем так обстоятельно доложил нам обстановку, что даже начальник разведывательного отдела крупного штаба но сделал бы это лучше.
Следуя указаниям, полученным от мальчика, мы направились по кратчайшему пути на станцию Ору. Там располагались части 8-й армии. Нас встретили прямо-таки по-королевски и хорошо угостили, были и довольно крепкие напитки.
И тогда усталость свалила нас. Станционный зал ожидания показался нам лучшей спальней в мире, а разостланная на полу солома была мягче любой перины. Не успели мы прилечь у стены на солому, как погрузились в глубокий сон, а когда проснулись, солнце уже клонилось к закату. Мы протерли глаза и испугались: вокруг нас на соломе блестели осколки стекла… Не уцелело ни одно окно…
Оказалось, что нашему богатырскому сну не помешала даже бомбежка, предпринятая гитлеровцами… Одна из бомб упала па газон перед станцией. Взрывной волной и разбило окна. Другая бомба не разорвалась. Она задела рельс, изогнула его, повалила телефонный столб и скатилась в кювет у железнодорожного полотна… Мы видели ее: она лежала там, черная, дышащая смертью.
Водопьянов пошел в штаб. Вернувшись, он сказал, что прежде всего надо пойти к самолету и… взорвать моторы. Поздно вечером нам предстояло отправиться в Пушкино…
К месту падения самолета добрались значительно быстрее: большую часть дороги мы проехали на машине. Пешком пришлось идти только километра два.
С тяжелым сердцем снимали мы вооружение. Но еще труднее было заложить взрывчатку в моторы…
Прощай, боевой товарищ!
…Клубок дыма бежал по запальному шнуру к самолету, и это болью отзывалось в наших сердцах. Мужчины, преодолевавшие в суровых условиях Севера сверхчеловеческие трудности, закаленные, огрубевшие, отвернулись в эту минуту и провели рукой по глазам.
Грохот… Через наши головы со свистом летят обломки металла, куски обшивки самолета… Скорбящие сосны роняют свои ветви и иглы.
— Все, — сказал Водопьянов удрученно. — Пошли, ребята…
Вечером к станции Ору подкатили два броневичка и легковая машина.
— Залезайте, ребята, — показал на них Водопьянов.
— А вы? — спросил Штепенко.
— Я поеду здесь, — ответил он, облокотись на крыло «эмки». — Там внутри для меня места мало.
Мы с большим трудом влезли в броневики. Боевой самолет тоже не бальный зал, но эта наземная боевая машина показалась нам просто жестянкой из-под килек!
Иыхви мы проехали еще на заре. Кругом гнетущая тишина, на улицах ни одной живой души, никакого движения. Витрины магазинов скрыты ставнями. Редко в каком-нибудь окне мелькало чье-то испуганное лицо… Щемящее чувство горечи не покидало нас до Нарвы. Темнело. Облака закрывали небо. Моросил монотонный, грустный мелкий дождь…
На улицах древней Нарвы наше настроение немного улучшилось. В городе чувствовалась жизнь. Время от времени мимо нас проезжали грузовики. Недалеко от моста между крепостями Германа и Ивангорода стояли орудия, артиллеристы были готовы к бою. Это было приятно. Мы подумали о том, что группа армий «Север» под командованием фельдмаршала Лееба — ударный кулак гитлеровской армии, — безостановочно пронесшаяся через многие страны Европы, сейчас безуспешно пыталась прорваться к Нарве, к Ленинграду. А каких-нибудь десять часов назад далеко в тылу этих гитлеровских полчищ мы заставили содрогнуться столицу фашистского райха — Берлин. Вдруг раздалась команда:
— Закрыть люки!
Мы и так стояли плотно прижавшись друг к другу, а теперь нам стало совсем тесно. Через несколько секунд о броню забарабанили пули. Они били как раз в правый борт бронеавтомобиля, к которому я был прижат. Я отчаянно старался отодвинуться подальше от стальной стенки, но теснота не позволяла мне сделать это.
— Поливают из автоматов, — процедил водитель сквозь зубы. — Наверное, парашютисты…
Пулевой дождь кончился так же неожиданно, как и начался. Однако происшествие подействовало на нас хуже, чем арктическая пурга.
На свой аэродром мы возвратились только рано утром. Ничего отрадного нас не ждало. Самолеты некоторых экипажей сильно пострадали: мрачно зияли громадные дыры в несущих плоскостях и фюзеляжах. Несколько экипажей не вернулось. Были раненые и убитые…
Много неприятностей доставили нам установленные на самолетах моторы АМ-40. Конструкция этого дизельного двигателя в то время была далеко не совершенной. Он отказывал в самые неподходящие моменты.
При взлете самолета заместителя командира нашего полка подполковника Егорова остановились сразу оба правых мотора. На двух оставшихся моторах опытный летчик дотянул на загруженном до отказа гиганте через холмы, канавы и леса до места, пригодного для посадки. Можно представить, что пережили в течение этих минут сам Егоров, борттехник Сугробов и их товарищи… Ведь при посадке самолет плюхнулся на поляну, имея на борту тонны взрывчатки, которая могла взорваться от сотрясения.
Подполковнику Егорову и другим членам экипажа пришлось провести несколько недель в госпитале, чтобы поправить здоровье.
На самолетах майора Курбана и майора Угрюмова в воздухе несколько раз останавливался то один, то другой мотор. Чтобы завести их снова, каждый раз приходилось снижаться на несколько тысяч метров, потому что на большой высоте завести мотор было невозможно… В конце концов Угрюмов приземлился километрах в десяти западнее города Пушкин, так как кончилось горючее. К счастью, недалеко от места вынужденной посадки находился склад горючего машинно-тракторной станции. Два дня летчики носили керосин ведрами, ибо весь транспорт МТС был уже эвакуирован на восток. Самолет Угрюмова возвратился на свой аэродром только на следующий день.
Самолет старшего лейтенанта Панфилова, возвращаясь на базу после выполнения задания, сильно отклонился влево от маршрута и был сбит над финским побережьем. После вынужденной посадки экипаж занял круговую оборону и сражался до последнего патрона… В живых остался только тяжело раненный радист, который после выздоровления почти четыре года проработал батраком у одного финского кулака. Только после окончания войны он вернулся домой, и тогда мы узнали о мужестве этого экипажа и о причинах его гибели.