Страница 36 из 45
К концу третьего часа полета мы оказались над берегом большого залива. То тут, то там можно было видеть небольшие селения. На косе, протянувшейся далеко в залив, виднелся городок. Железная дорога. Аэродром.
Тем временем солнечный диск поднялся уже высоко, стало теплее. Мы сняли меховые комбинезоны и надели обычную одежду. В самолете распространился запах одеколона — готовились к встрече с Вашингтоном.
Под лучами солнца нагрелись моторы. Вода в радиаторах угрожала закипеть. На плоскостях самолета и на капотах моторов появились струйки масла. Мы решили подняться выше — там было прохладнее.
Залив Св. Лаврентия остался уже сзади, и под нами между горными хребтами извивалась река, носящая такое же название. Танцующие над горами воздушные потоки качали самолет, бросали его то вверх, то вниз. Самочувствие пассажиров ухудшилось.
Примерно через полчаса ожидался Монреаль. Наш Кэмпбел вдруг развил кипучую деятельность. Он беспрестанно стучал радиоключом. Вскоре мне протянули радиограмму: «Советуем совершить посадку на аэродроме Монреаля. Отсюда вас будет сопровождать до Вашингтона «боинг».
— Что вы об этом думаете? — спросил я у штурманов.
Я не догадался, почему они усмехнулись, пока не услышал:
— Мистер Кэмпбел затосковал о доме и женушке! Но наше мнение таково: продолжать полет до пункта назначения. Зачем нужна промежуточная посадка?
Так полагал и я.
— Ладно. Пожалуйста, запишите, что я скажу, и пошлите этот ответ в Монреаль: «В посадке не вижу надобности. Над аэродромом Монреаля, на высоте 9000 футов, мы будем в 17.15. Отправьте «боинг» в воздух».
— Будет сделано! — доложил шаловливо Штепенко. Ну и шутник! Он, наверное, представил себе несчастное лицо и душевные муки Кэмпбела, которому на этот раз не удастся получить денег от жены.
Точно в 17.15 мы пролетели над Монреалем. Снизу, с бело-серой взлетной полосы поднялся в воздух серебристо-блестящий «Боинг-17». Наши бортстрелки видели его еще некоторое время далеко сзади, а когда навстречу нам понеслись облака, эскорт куда-то исчез. Ну и ладно. Мы опустились ниже облаков, так мы могли лучше ориентироваться, чтобы придерживаться заданного маршрута и прибыть к месту назначения.
Погода внезапно испортилась. Густая дымчато-серая полоса тумана уменьшила видимость до минимума. Пришлось спуститься ниже. Теперь мы летели на высоте всего лишь нескольких сот метров над землей. Это было опасно по ряду причин, но ничего не поделаешь — только так и можно было лететь.
— Товарищ командир! Моторы этого не выдержат! — доложил следивший за приборами Золотарев и неодобрительно покачал головой: — Уже сейчас на моторах можно жарить картошку.
Я стиснул зубы. До Вашингтона оставался еще примерно час полета. Горячие воздушные потоки кидали наш тяжелый самолет из стороны в сторону если не совсем как пушинку, то все-таки достаточно сильно. Вдобавок мы летели низко над горами и нужно было соблюдать величайшую осторожность, чтобы не «зацепиться» за какую-нибудь вершину. Второй пилот Обухов нервничал, может быть, больше, чем кто-либо другой из экипажа. Это и понятно: с места, где он сидел (за моей спиной), видимость была не очень хорошей, и при появлении каждой новой скалы ему казалось, что самолет вот-вот врежется в нее…
Каждому из нас приходилось нелегко. Усталость давала о себе знать. Да, полет из Европы в Америку (а это означает, что нужно преодолеть 5000 километров, из них 3000 над океаном) — дело нешуточное.
Мистер Кэмпбел со своей желтой папкой, содержавшей, по его словам, «радио всего мира», снова подвел. Он никак не мог установить связь с Вашингтоном. Так мы и не узнали, какая там погода. Штепенко и Романов с трудом пытались отыскать в радиохаосе нужные сигналы.
Вдруг внизу промелькнул ряд домов. Большие заводские корпуса… высокие трубы… затем акватория порта, суда у причала в заливе.
— Товарищ командир! — крикнул вдруг стрелок Белоусов. — Справа стреляют из зенитных пушек!
Ого! Я посмотрел и расхохотался: в порту шла электросварка.
— Не сейте зря панику, — пожурил стрелка Штепенко, — мы же не в Европе, не на театре военных действий!
Внизу мы видели, словно на огромном киноэкране, улицы, полные машин. Это была Балтимора.
До пункта назначения — Вашингтона — оставалось еще 50 миль, когда один из моторов разогрелся настолько, что пришлось его выключить. Беднягу будто лихорадило, весь самолет содрогался.
— Мы в зоне вашингтонского радиомаяка, — сообщил Штепенко. В этот момент Золотарев уменьшил обороты еще одного мотора.
Так у нас осталось только два мотора, работающих на полных оборотах… Я стал искать место, где можно было бы совершить посадку в случае необходимости, и заметил, что впереди на горизонте промелькнула широкая серая лента реки Потомак. В зелени и цветах возник перед лами Вашингтон. Справа, где в Потомак впадает один из его притоков, навстречу нам вытянулся обелиск — памятник первому президенту Соединенных Штатов Америки Джорджу Вашингтону. Прямо впереди, точно по курсу самолета, показались взлетно-посадочные полосы аэродрома. Приблизившись, мы обнаружили, что аэродромов даже три: два с одной стороны реки и один с другой.
Мы пошли на посадку на тот, что побольше, находившийся на левом берегу реки. Инженер и борттехник едва успели выпустить шасси, как самолет уже коснулся колесами бетона.
— Открыть все окна и люки! — скомандовал я. — Поскорее свежего воздуха!
Отруливая к ангарам, я бросил взгляд на часы. «Ну и ну! — подумал я. — За восемь часов мы оставили позади океан, покрыли примерно 3000 километров. А теперь за это же время успели пролететь всего лишь 2000 километров».
У ангара собралась уйма машин и народу. Нашу правительственную делегацию встретили государственный секретарь Соединенных Штатов Америки Корделл Хэлл и посол Советского Союза в Америке М. М. Литвинов. Правительственная делегация разместилась в машинах и покинула аэродром.
Теперь настало время осмотреть самолет. Боже ты мой! Так выглядит пирожок, который окунули в горячее масло! Текло перегретое масло, несущие плоскости просто лоснились от него…
Вокруг нас собрались тесным кружком американские офицеры. Они беспрестанно говорили нам что-то, пожимали руки, хлопали по плечам и обнимали нас. Переводчика не было, среди офицеров гарнизона тоже не оказалось ни одного владеющего русским языком, и мы стояли молча среди этого гомона под лучами палящего солнца. Щелкали затворы фотоаппаратов, жужжали кинокамеры, десятки рук протягивали к нам записные книжки, чтобы получить автографы. А мы мучились от жары, запарившись в своей обычной шерстяной форменной одежде. В конце концов Романов на ломаном английском языке постарался разъяснить восторженно гудящей толпе, что мы страшно устали, хотели бы умыться и отдохнуть.
Сопровождаемые американскими офицерами, мы вошли в какое-то здание. Оказалось, что нас поняли совершенно неправильно. В помещении находилась длинная буфетная стойка, а за ней — полки, уставленные бутылками… Так мы сразу же столкнулись с одной стороной «американского образа жизни»: как бы там ни было, но от жажды никто не должен страдать!
Мы поднимали бокалы и за благополучное прибытие, и за новые знакомства, и за победу над нацистами и самураями, а потом еще за многое другое. Тосты продолжались по крайней мере полчаса. Затем над нами сжалились и отвели в предназначенные для нас помещения, находившиеся в том же доме. Холодный душ перед сном пришелся кстати. Я проспал шестнадцать часов подряд, до самого утра.
У президента Рузвельта
Я проснулся от ярких лучей солнца, светившего прямо в лицо. Вскочил с постели и не сразу понял, где нахожусь. Только выглянув из окна, вспомнил я вчерашние события.
Вот, значит, каков этот Новый Свет, страна небоскребов и долларов.
Из окон был виден аэродром, река, на другом ее берегу — еще аэродром. Прямо под окнами расстилался бархатный газон, окаймленный ветвистыми кудрявыми буками. В тени деревьев садовая мебель — плетеные белые стулья и столы. Налево, утопая во вьющихся растениях, возвышалась ведущая в бар веранда.