Врата огня

Теперь, после семи часов побоища, весь этот праздник благочестия исчез. Воины пустыми глазами смотрели на перепаханную равнину – на засеянную смертью пашню с проросшими тут и там мертвыми телами и щитами, пере­ломанными доспехами и разбитым оружием,– и душа не могла охватить эту страшную картину, чувства отказы­вались ее воспринять. Стонали и кричали бесчисленные раненые, корчась среди груд отрубленных конечностей и обрубков тел, так перепутанных, что невозможно было различить отдельного человека, а все вместе это напоминало какого-то горгонообразного зверя с десятью тысячами иска­леченных щупалец, какое-то жуткое чудовище, порождённое разверзшейся землёй и теперь впитывающееся струйками и каплями обратно в эти хтонические щели, давшие ему жизнь. На переднем склоне горы скала окрасилась алым до высоты колена.

Лица союзников к этому времени превратились в одинаковые маски смерти. Бессмысленные глаза смотрели из впалых глазниц, словно некая высшая сила погасла в них, как лампа, и на смену ей пришла неописуемая усталость – пустой густой взор самого подземного царства.

Александр казался пятидесятилетним. В зеркале его глаз я увидел собственное лицо и не узнал его.

Гнев на врага возрос, как никогда раньше. Это была не злоба – скорее, отказ думать о пощаде. Началась власть дикости. Акты варварства, до того казавшиеся немыслимы­ми, теперь принимались безоговорочно. Театр войны, смрад и вид резни подобного масштаба так притупили чувства ужасом, что ум онемел и отупел. С извращенной изобретательностью он искал этих чувств и старался усилить их.

Все знали, что следующая атака будет на сегодня последней, что занавес ночи отложит побоище до завтра. Было также ясно, что силы, которые враг выведет на этот раз, будут лучшими. Это будут сливки, припасенные на тот час, когда эллины изнемогли и представляется наилучшая возможность смять их. Леонид, который не спал уже более сорока часов, все еще ходил вдоль рядов защитников, собирая вокруг себя боевые части союзников и обращаясь к ним по отдельности:

– Помните, братья, последний бой решает все. Все, чего мы добились до сих пор, будет потеряно, если мы не одолеем врага сейчас, под конец. Сражайтесь же так, как еще не сражались.

В перерывах между тремя первыми атаками все воины, готовясь к следующему столкновению, старались начисто отмыть лицевую часть своих щитов и свои шлемы, чтобы обратить на врага страшную в своем блеске поверхность бронзы. Однако с течением времени, после новых и новых убийств, этот ритуал все чаще стал нарушаться, почтение к нему пошло на убыль, поскольку каждая выпуклость и вмятина на щите оказывалась инкрустирована кровью и грязью, слизью и экскрементами, ошметками плоти, воло­сами и сукровицей. Кроме того, люди слишком устали, и им уже было все равно. Тогда Дифирамб, начальник феспийцев, постарался выдать необходимость за достоинство. Он приказал воинам прекратить чистку щитов, а вместо этого как можно сильнее измазать щиты и доспехи кро­вью.

Дифирамб, по роду занятий архитектор, а вовсе не про­фессиональный воин, уже прославился в этот день таким выдающимся мужеством, что все единодушно сочли его достойным приза за отвагу. Его доблесть вознесла его выше всех после Леонида. И теперь Дифирамб, встав на откры­том месте, на глазах у всех воинов начал мазать свой щит, и так уже почти черный от запекшейся крови, кишок и сочащихся влагой кусков плоти. Союзники – феспийцы, тегейцы и мантинейцы – последовали этому отвратитель­ному примеру. Только спартанцы воздержались – не столько из деликатности и приличия, а просто повинуясь своим походным законам, предписывающим всегда при­держиваться обычной дисциплины и правил обращения с оружием.

Дифирамб приказал оруженосцам и слугам занять свои места и воздерживаться от выхода вперед, где лежали вра­жеские тела. Вместо этого он послал туда собственных воинов с приказом сложить трупы самым жутким обра­зом, чтобы внушить как можно больше ужаса следующей волне наступающих врагов, чьи походные трубы уже доносились из-за Теснины.

– Братья и союзники, мои прекрасные псы из подзем­ного царства! – обратился он к воинам, расхаживая с непо­крытой головой перед строем, и его голос мощно доносил­ся даже до стоявших на Стене.– Следующая волна будет на сегодня последней. Соберитесь с духом для последнего усилия. Враг считает, что мы изнемогли, и предвкушает, как его свежие, отдохнувшие войска перережут нас и от­правят в Тартар. Он не знает, что мы уже там. Мы вошли туда несколько часов назад.– Он сделал жест в сторону Теснины и жуткого ковра, покрывавшего там землю. ­Мы уже в Тартаре. Это наш дом!

Из строя донесся радостный шум, перекрываемый гру­быми криками, улюлюканьем и ужасающим хохотом.

– Помните, ребята,– еще громче разнесся голос Дифирамба,– что следующая волна этих азиатских говнюков нас еще не видела! Представьте, что им известно. Они лишь: знают, что три их самых могучих народа выступили на нас с яйцами, а вернулись без яиц. И говорю вам: эти све­жие войска не такие уж свежие. Они весь день сидели на своих задницах, наблюдая, как их союзников несут и воло­кут отсюда, изрубленных нами на куски. Поверьте мне, их воображение не сидело сложа руки. Каждый представил, как его собственная голова катится, слетев с плеч, как его кишки волочатся по грязи, а член и яйца болтаются на греческом копье! Это не мы изнемогли, а они!

Новые крики и возбуждение прокатились по строю союзников. Феспийцы в поле продолжали свою мясницкую работу. Я посмотрел на Диэнека, который взирал на все это с мрачной гримасой на лице.

– Клянусь богами,– проговорил он,– это становится отвратительным.

Мы видели, как спартанские Всадники во главе с Полиником и Дорионом занимают свои места вокруг Леонида, перед строем. Но с самого передового поста бегом возвращался дозорный. Это был Собака, спартанский скирит. Он бросился прямо к Леониду и что-то доложил ему. Новость быстро распространилась по рядам: следующей волной будет личная гвардия Великого Царя – Бессмертные. Гре­ки знали, что эти части составлены из отобранных самим Великим Царем лучших воинов, цвета персидской знати, принцев, с рождения учившихся «обращаться с луком и говорить правду».

Кроме того, их было десять тысяч, в то время как способ­ных к бою греков не насчитывалось и трех тысяч. Все зна­ли, что Бессмертные получили свое имя из-за персидского обычая заменять всех убитых или уволенных по старости воинов, чтобы численность личной гвардии Ксеркса всегда оставалась десять тысяч.

Эта-то элитная часть теперь и показалась в горловине Теснины. На них были не шлемы, а тиары – мягкие вой­лочные шапки со сверкающим как золото металлическим ободом наверху. Эти полушлемы не прикрывали ушей, шеи и челюсти и оставляли лицо и горло совершенно открыты­ми. В ушах у воинов были серьги, лица у некоторых были раскрашены тушью для век и румянами, как у женщин. Тем не менее это были великолепные красавцы, отобран­ные, как знали все эллины, не только по доблести и знат­ности рода, но также по росту и красоте. И каждый следу­ющий казался удалее предыдущего. Из-под безрукавных кольчуг с пластинами в виде рыбьей чешуи виднелись рукава пурпурных шелковых рубах с алой каймой, а шта­ны прикрывали замшевые сапоги с голенищами до сере­дины икры. Их вооружение составляли лук, кривой меч на поясе и короткая персидская пика, а щиты, так же как мидийские и киссийские, были плетеные и прикрывали тело от плеч до паха. Однако самым удивительным было количество золота – брошей и браслетов, амулетов и прочих украшений на каждом из Бессмертных. Их начальник Гидарн, выдвинувшийся вперед, был единственным вражеским всадником, которого до, сих пор увидели греки. Его тиара возвышалась, как монаршья корона, а глаза сверкали алмазами из-под накрашенных век. Его конь заартачился, отказываясь ступать по жуткому ковру трупов. Вра­жеские ряды подтягивались на площадку перед Тесниной. Их дисциплина была безупречна. Сами они были безуко­ризненны.

Леонид вышел вперед, чтобы обратиться к грекам. Он подтвердил то, о чем эллинские воины и так догадались: что показавшиеся вдали вражеские части – действитель­но Бессмертные, личная гвардия Ксеркса, и что их число, оцененное на глаз,– десять тысяч.