Врата огня

Это последнее событие было самым волнующим, с луч­шими яствами и музыкой, не говоря уж о потоках неразбавленного вина, а закончилось все исходом множества кресть­янских телег, среди ночи везущих домой по шестьдесят семь мин бронзовых доспехов и по три таланта громко храпящих воинов.

То судьбоносное для меня утро началось с яиц куропатки.

Среди многочисленных умений Бруксия первым считалось искусство в ловле птиц. Он был мастер ставить силки и ставил их именно на те ветки, где его добыча облюбовывала насест. И – хлоп! – хитрая ловушка срабатывала так нежно еле слышно с неименной осторожностью пленяя свою жертву в «башмаке», как называл это Бруксий.

Однажды вечером он украдкой позвал меня за хлев и драматическим жестом поднял свой плащ чтобы показать последнюю добычу – полного боевого задора самца дикой куропатки От возбуждения я потерял голову. У нас в курятнике было шесть домашних самок. Самец означал одно – яйца! А яйца были самым изысканным деликатесом, и я на городском рынке мог получить за них целое состояние.

Разумеется, через неделю наш маленький петушок, как господин, важно расхаживал среди курочек, и вскоре я уже ласкал в ладонях горку драгоценных куропаточьих яиц.

Мы идем и город! На рынок! Я разбудил свою двоюродную сестру Диомаху среди ночи – так мне хотелось добраться до нашей рыночной палатки и выставить на продажу всю мою кучу яиц. На рынке продавалась столь желанная мною флейта диавлос – двойная свирель, которой Бруксий обещал научить меня приманивать лысух и тетеревов. Продажа яиц сулила мне золотые горы, и уж теперь-то двойная свирель точно будет моей!

Мы вышли за два часа до рассвета, Диомаха и я, с двумя мешками зеленого лука и тремя кругами сыра в тряпке, нагруженными на хромую ослицу по имени Ковыляха Ее осленка мы оставили дома, привязав к стойлу,– таким образом в городе мы могли ее отпустить, когда разгрузим, и мама сама направится домой к своему малышу.

Я впервые шел на рынок без взрослых и впервые нес добычу на продажу. К тому же меня волновало присутствие Диомахи. Мне еще не было и десяти, а ей – уже тринадцать. Она мне казалась взрослой женщиной, самой милой и изящной во всей округе. Мне хотелось, чтобы все мои друзья выстроились вдоль дороги и увидели меня рядом с ней.

Мы только добрались до Акарнанийской дороги, когда увидели солнце. Еще скрываясь за горизонтом, оно пылало ярко-жёлтым цветом на фоне пурпурного неба. Только тут была одна странность: оно восходило на севере.

– Это не солнце,– сказала Диомаха, резко остановив­шись и дернув Ковыляху за недоуздок.– Это пожар.

Там находились земли Пиэриона, друга моего отца.

Дом и поля горели.

– Нужно помочь,– заявила Диомаха не терпящим возражений тоном, и, сжимая в руке тряпку с яйцами, я скорой рысью бросился за ней и потащил за собой ревущую хромоногую ослицу.

– Как это могло случиться до осени? – на бегу крича­ла мне Диомаха.– Ведь поля еще не иссушило! Посмотри на пламя – оно не должно быть таким большим!

Потом мы увидели второй пожар. К востоку от хозяйст­ва Пиэриона. Еще одно поле. Мы замерли посреди дороги и тогда услышали топот лошадей.

3емля под нашими босыми ногами задрожала как при землетрясении. И мы увидели факелы. Всадники. Целый отряд. Тридцать шесть всадников неслись на нас. Мы увиде­ли доспехи и шлемы с гребнями. Я бросился к ним, облег­ченно размахивая руками. Удача! Они нам помогут! С трид­цатью шестью мужчинами мы быстро потушим огонь…

Но Диомаха с силой одернула меня:

– Это не наши люди.

Они пронеслись мимо галопом и показались мне огром­ными, мрачными и свирепыми. Их щиты были зачернены, все белые пятна на лошадях замазаны сажей а бронзовые поножи покрыты запекшейся кровью. В свете факелов я заметил что щиты под сажей белые. Аргосцы. Наши союз­ники. Три всадника натянули поводья перед нами, Ковыляха в страхе заревела и забила копытами, но Диомаха креп­ко держала повод.

– Что у тебя там, девочка? – спросил самый большой из всадников, сдерживая своего взмыленного, покрытого грязью коня перед мешками с луком и кругами сыра. Он был как башня, настоящий Аякс в беотийском шлеме с открытым лицом; под глазами у него виднелись намазан­ные чем-то белым полоски, чтобы лучше видеть в темноте. Ночные налетчики. Аргосец наклонился и попытался схва­тить Ковыляху. Диомаха со всей силы пнула его коня в брюхо, отчего тот заржал и понес.

– Вы жжете наши поля, предатели и ублюдки!

Она отпустила повод Ковыляхи и сильно хлопнула пере­пуганную ослицу рукой. Скотина бросилась бежать во всю прыть – и была такова.

Я бросался в бой под градом стрел и дротиков с трид­цатью минами брони на плечах, и бессчётное число меня гоняли во всю прыть вверх по крутым изрытым склонам, доводя до смертельного изнеможения, но никогда мое серд­це и легкие не работали так отчаянно, как в то жуткое утро. Мы поскорее оставили дорогу, опасаясь новых всадников, и что было сил пустились к дому по бездорожью. Теперь мы видели, что горят и многие другие поля и дома.

– Скорее! – орала на меня через плечо Диомаха.

Утром мы проделали больше двадцати стадиев от наше­го дома по направлению к городу, и теперь нам предстояло пробежать это расстояние назад – по каменистым, зарос­шим кустарником склонам холмов. Ветки рвали нашу одежду, камни обдирали босые ноги, сердце было готово лоп­нуть в груди. Несясь через поле, я увидел то, от чего кровь застыла в жилах,– свиней. Три свиньи и их поросята еди­ной вереницей поспешно двигались по полю, направляясь к лесу. Они не бежали и не проявляли никакой паники, это был просто чрезвычайно быстрый, хорошо организован­ный ускоренный марш. Мне подумалось тогда: эта свини­на пережила нынешний день, а мы с Диомахой еще нет.

Мы снова увидели всадников. Еще один отряд, а за ним еще один, этолианцы из Плеврона и Калидона. Это было еще хуже, стало быть, наш город предал не один союзник, а вся коалиция. Я крикнул Диомахе, чтобы она останови­лась,– мое сердце разрывалось от напряжения.

– Я брошу тебя, маленький говнюк!

Она потащила меня за собой. Вдруг из кустов возник человек. Это был мой дядя Тенагр, отец Диомахи, в одной ночной рубашке, с копьем в руке. Увидев Диомаху, он вы­ронил оружие. Они сжали друг дружку в объятьях, задыхаясь. Но это только подстегнуло мой страх.

– Где мама? – услышал я вопрос Диомахи.

Глаза Тенагра обезумели от горя.

– А где моя мама? – закричал я.– А мой отец – где он, он с тобой?

– Мертвы… Все мертвы…

– Откуда тебе знать? Ты видел их?

– Видел, а тебе не надо этого видеть.

Тенагр поднял из грязи свое копье и зашелся плачем. Он обмарался, по его ногам стекало жидкое дерьмо. Тенагр всегда был моим любимым дядей, но теперь я так вознена­видел его, что был готов убить.

– Ты убежал! – обвинил я его с детской бессердечно­стью.– Ты дал стрекача, трус!

Тенагр в ярости обернулся ко мне:

– Иди в город! Спрячься за стенами! – А что с Бруксием? Он жив?

Тенагр закатил мне такую оплеуху, что сшиб с ног:

– Глупый мальчишка! Ты больше печешься о слепом рабе, чем о собственных отце с матерью!

Диомаха подняла меня с земли, и я увидел в ее глазах ту же злобу и отчаяние.

– Что у тебя в руках? – закричала она на меня.

Я посмотрел на свои руки. Там были яйца, я все еще бережно сжимал в ладонях тряпку с яйцами!

Мозолистый кулак Тенагра разбил хрупкие скорлупки, и у моих ног растеклась тягучая жижа.

– Иди в город, наглый сопляк! Спрячься за стенами!