Четыре сезона

История самым щедрым образом одарила этот город: при желании здесь можно рыдать от восторга над любым камнем, поскольку каждый брусок мостовой помнит если не железный шаг римских легионов, если не дробь копыт венецианских всадников, то уж победную поступь наполеоновской «старой гвардии» — наверняка. Немного найдется в мире городов, где, как в Вероне, кружение эпох заставляет идти кругом голову: из-за угла базилики XIV века, на фоне фасада венецианского палаццо, выглядывает античная колоннада. Этот восторг не способен оценить практичный путеводитель, разрезающий живую городскую ткань на мертвые лоскуты прошлого: вот античная Верона, зеленым цветом окрашен квартал времен вольного торгового города, или Веронской лиги; под цифрами 7, 16 и 17 — памятники периода власти знатной фамилии делла Скалла; где красными кружками помечено — венецианская эпоха. Но к черту путеводитель с его бездушием прозектора: история не для того, наверное, громоздила тут, как этажи, здания разных эпох, чтобы потом одинокие веронцы сомнамбулами бродили между ними, уткнувшись носами в туристические проспекты.

Верона хоть нехотя, но отдает дань патриотической традиции: как почти повсюду в Италии, на площадь выезжает на монументальном жеребце народный освободитель Гарибальди, а в близком соседстве сосредоточенно пересчитывает круги ада мраморный Данте. Но даже при всей своей архитектурной роскоши этот город вряд ли считался бы одной из жемчужин Италии, не воспитай Англия поэта, талант которого на много столетий обогнал время и победил историческую логику. В Вероне развивается действие трагедии «Ромео и Джульетта» — и как раз поэтому, едва добравшись до центра, я отправился не в великолепный кафедральный собор с живописью Тициана, не на восхитительную площадь Трав и не в замок Кастельвеккьо, зубчатые стены которого удивительно напоминают кремлевские мерлоны — напоминают ровно до того момента, как узнаешь, что замок этот построен на столетие раньше Кремля. Нет и нет: минуя шумную виа Маззини с ее чередой соблазнительных для толстых кошельков магазинов, я поворачиваю строго направо в поисках дома номер 23 на виа Каппелло.

Потому что именно здесь, как считается, пятьсот с лишним лет назад жила благородная семья Капулетти. Потому что, насколько известно, именно под этим балконом в ожидании своей четырнадцатилетней возлюбленной стенал юный Ромео Монтекки: «Ужель любовь нежна? Она жестока, груба, свирепа, ранит, как шипы».

Да, история щедро одарила Верону, но Уильям Шекспир, никогда в этом городе не бывавший, все испортил. Итальянцы, конечно, могут утешаться тем, что рассказы о трагической любви отпрысков двух враждующих фамилий известны с античных времен; тем, что английский литератор с подозрительной фамилией Брук, произведением которого Шекспир пользовался как главным источником, всего лишь перепел в своей поэме мотивы романтических новелл авторов эпохи Возрождения Мазуччо и Банделло… Все тщетно, факт остается фактом: талант гениального одиночки оказался весомее меди и бронзы римских легионов, сильнее власти и денег светских и духовных правителей. Как некогда сердце Ромео оказалось сильнее предательства Тибальта. Во дворе дома номер 23 по виа Каппелло всегда толпится народ, а на какую-нибудь Арко дель Гави, шедевр римской архитектуры первого столетия нашей эры, на какой-нибудь роскошный палаццо Маффей никто и внимания не обращает. Верона, как может, борется с такой несправедливостью, пытаясь защитить хотя бы достоинство громадной античной арены, с трибун которой две тысячи лет назад двадцать две тысячи зрителей наблюдали за боями гладиаторов и представлениями актеров на котурнах. Не случайно городская газета называется не «L’Amore», а «L'Arena», а в сувенирных киосках добросовестно продают календарики, тарелочки, открыточки, платочки с изображением древнеримского амфитеатра…

Но простенькая легенда о любви и смерти побеждает великую славу империи. В Вероне — настоящий рай имени Уильяма Шекспира. Карминное сердце — вот настоящий символ этого города; День святого Валентина — вот его подлинный праздник; романс о влюбленных — вот его главная песня. «Назови меня любовью — вновь меня окрестишь, и с той поры не буду я Ромео!» Куда там тарелочкам с переводилкой «полуразрушенный амфитеатр» — за этим, если уж хотите, отправляйтесь в Рим! Лучше купите себе и своей избраннице на виа Каппелло, 23 самое настоящее сердце: деревянное — изогнутый характерной волной красный карандаш, железное — магнит на дверцу холодильника, бумажное — блокнот для пустячных записей, фарфоровое — в виде наперстка, керамическое — чайную чашку. А также купите: кухонный фартук — с двумя сердечками сразу, духи «Запах Джульетты», книжку про Шекспира и пикантные мужские трусы «Ромео и Джульетта». На всех прочих предлагаемых к продаже картинках, аппликациях и рисунках Ромео бесстрашно лезет к возлюбленной на балкон. Делом доказывая: с настоящей страстью бороться невозможно. «Но страсть даст силы, время даст свиданье и сладостно смягчает все страданья».

Почти в такой же степени Вероне невозможно, очевидно, бороться и с шекспировским словарем: улица Капулетти пересекается с улицей Монтекки, за углом налево — улица Шекспира, гостиница почти по соседству называется, конечно же, «Джульетта и Ромео», ресторан рядом с ней — естественно, «Каса Капулетти», мужского вида сандвич с ветчиной «Ромео» в этой харчевне заедается по-девичьи нежным пирожным — угадаете, каким? — «Джульетта».

Но все это не раздражает. Оказывается, романтизм Шекспира не в силах опошлить даже самая мощная туристическая промышленность на свете. Не смущает и то, что не Ромео теперь поет в Вероне серенады под балконом любимой: афиши оповещают о концерте вечнозеленого Джанни Моранди. В задумчивости бреду себе дальше прекрасными элегическими улицами Вероны, которые выводят на набережную мутноватой, теряющей на равнине стремительность горного потока реки Адидже, опоясывающей городские кварталы причудливой петлей. На мосту с очередным захватывающим дух названием — Понте делла Виктория или Понте Алеарди — вспоминаю собственную первую, и, ясное дело, трагическую, любовь… «Но нет печальней повести на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте…» И осмеливаюсь спорить с классиком: да ведь, черт побери, и мне тогда было ох как невесело… Почему же только — сердце Ромео?..

С площадки самой высокой башни замка Кастельвеккьо открывается прекрасный вид на панораму Вероны. На этой высоте любовь Ромео и Джульетты получает еще и географическое измерение: прекрасно видно, что от виа Каппелло до печальной девичьей могилы — едва ли минута голубиного полета. Вскоре убеждаюсь: управление туризма Вероны трагедию Джульетты оценило чуть дороже, чем ее короткое счастье, — чтобы взглянуть на могилу юной Капулетти, нужно набрать монет на семь евро. Может, перепад стоимости и не случаен: у дома Джульетты туристический дым с утра до вечера стоит коромыслом, а смиренный склеп неподалеку от набережной и здания областного министерства финансов почти всегда молчалив и пустынен. Так, значит, вот здесь добрейший брат Лоренцо «предчувствовал ужасную беду»? Значит, на этом самом месте, под этими вот мрачными сводами фамильной усыпальницы, и разыгрался последний акт шекспировской трагедии: «Увы, твой балдахин — земля и камни… Вот так я умираю с поцелуем…» Значит, как раз тут раскаявшийся и поверивший в любовь Монтекки-отец поклялся своему вчерашнему заклятому врагу отцу-Капулетти: «Из золота ей статую воздвигну. Пусть людям всем, пока стоит Верона, та статуя напоминает вновь Джульетты бедной верность и любовь…»

Памятник Джульетте воздвигла сама чувствительная Верона. Не золотая, но бронзовая девушка печально стоит во дворе своего дома, а у постамента то и дело фотографируются смешливые влюбленные парочки. Стены патио — почти до самого балкона — сплошь изрисованы цветными мелками. В каждом таком меловом сердечке, копии сердца Ромео, — инициал с точечкой, шекспировской силы клятва в верности. Я, одинокий временный веронец, не стал нарушать традицию и тоже нарисовал сердечко с буквой внутри. Но никому, даже единственной, не признаюсь, с какой именно буквой. В конце концов, Шекспир прав: настоящая любовь — это сладостная мука незнания.