Страница 5 из 24
После десяти утра никто не мог выдержать жары: ни люди, ни техника. В прямом смысле слова вода закипала в радиаторах моторов самолетов, в переносном — кровь в жилах людей. Спасительные минуты наступали тогда, когда солнце падало за горизонт, обугливалось небо, похожее на саржевое покрывало, обсыпанное алмазной крошкой, и с гор робко текла прохлада.
Вечером обсуждали полеты, жадно прислушиваясь к вестям с фронта.
Лагерь затихал. В тишине слышались крики ишаков, неприятно выли шакалы. То там, то здесь раздавались повелительные окрики часовых.
Для полетов у нас были идеальные условия, единственное, что тормозило работу, — перебои с доставкой бензина. В такие дни раскапочивали самолеты, проверяли все агрегаты до винтика, драили, чистили своих «ильюшиных», постоянно наблюдая за железнодорожной станцией. Когда кто-нибудь голосом Робинзона, увидевшего спасательное судно, во всю мощь кричал: «И-д-у-т цистерны!», мы бежали наперегонки до самой станции, футболя шары верблюжьей колючки.
Горючее распределяли по группам. Например, соседи летали, а мы ждали своей очереди. Но без дела не сидели. Так сказать, сочетали приятное с полезным. Шли в соседний колхоз всей эскадрильей работать: ремонтировали технику, убирали хлопок, хлеб, вывозили с поля зерно, сортировали пшеницу.
Как-то к концу работы подкатил на ток полуторкой завгар Мельниченко. Мы знали его давно, частенько забегали в гости на чашечку чаю. Семей Осипович нашел меня. Отошли в сторонку.
— Завтра проскочишь на станцию и доставишь груз. Везти нужно очень осторожно. — Семен Осипович подмигнул мне и захлопнул дверцу своей машины. — Понял?
Утром я подъехал на станцию. Поезд пришел и ушел. Но где же груз? Странно! Рядом в кружок сбилась стайка девушек, выпорхнувшая из вагона. Они о чем-то говорили, затем одна из них, наверное старшая, подошла и спросила:
— Вы не подскажете, как проехать или пройти в совхоз? Вообще-то нас должны встречать. И машину обещали…
Так вот о каком грузе говорил Осипович! Ну, погоди, машинный бог! Я притворно возмутился и дал девчатам команду садиться.
В кузов полетели сумки, корзины, сетки, жакетки.
В апреле 1943 года нам присвоили звания младших лейтенантов и вручили полевые погоны. Сформировали специальную группу, в которую попал и я.
Да, мы направляемся на фронт! Сомнений никаких. И вдруг, как снег на голову, приказ: немедленно выехать на испытательный полигон.
Жаркое лето
— Там люди воюют, идут на смерть, а мы в тылу штаны протираем. — Я со злостью швырнул шлемофон и плюхнулся на кровать.
Николай Кирток, находившийся в комнате, возразил:
— А мы что, в бирюльки играем? Да ты пойми. Иван, бой идет не только на линии фронта, но и здесь, на испытательном полигоне.
Я все понимал, но душа жаждала горячего дела, хотелось воевать с живым врагом, с его техникой, уничтожать ее бомбами и огнем, жечь воздушную саранчу поганившую родное небо. И напрасно уговаривал меня Николай. По всему было видно, что и он страдает «окопной» болезнью, что и ему надоело перегонять самолеты на прифронтовые аэродромы, возвращаться назад и «сражаться» на полигоне с макетами танков и орудий.
Растянувшись на траве под косой тенью плоскостей, разморенные дневным зноем, мы балагурили о всякой всячине. Вдруг послышался гул приближающегося самолета. И вот он, с незнакомым номером на стабилизаторе, скользнул крутой горкой на аэродромное поле. По элегантному почерку посадки определили сразу: пилотирует машину опытный летчик. Самолет мягко приземлился у посадочного знака, погасил скорость, подрулил к стоянке. С крыла спрыгнул молодцеватого вида полковник и размашисто зашагал в нашу сторону. На груди сверкнули боевые ордена. Лицо смуглое, худощавое, волосы ершатся из-под шлемофона.
— Заместитель командира штурмовой авиационной дивизии полковник Шундриков, — представился на ходу офицер, придерживая болтающийся планшет. — Где ваше начальство?
Оно было на месте.
— Машины готовы к отправке?
— Двадцать четыре, согласно приказу! — отчеканил командир запасного полка.
— Прошу представить мне список летчиков, которые погонят партию ИЛов…
— Подъем, погонычи, — кто-то подал с издевкой команду. — Может, возьмут посмотреть, что там делается на фронте.
И вот готовимся к вылету на оперативный аэродром — Евгений Бураков, Николай Кирток, Юрий Маркушин, Яков Луценко и я. Полковник Шундриков на построении до подробностей растолковал предстоящее задание, задал несколько вопросов «на засыпку», подверг сомнению отдельные положения из инструкции по технике пилотирования. Усвоили следующее: во-первых, устойчивость штурмовика позволяет взлетать без подъема хвоста даже при сильном боковом ветре, во-вторых, на посадке лучше всего смотреть в форточку под углом, а не в лобовое бронестекло. В случае дождя или пробоины жидкость из гидравлического узла обязательно плеснет на козырек бронестекла, и тогда видимости никакой! Другое дело — открытая форточка.
Владимир Петрович Шундриков еще до войны командовал отрядом, легкобомбардировочной бригады, воевал, много раз бывал в горячих переплетах. И конечно, его советы, отточенные на фронтовом оселке, мы принимали как руководство к действию.
…Роняя зеленые искры, взлетела ракета, вычертила крупную дымную дугу. «От винта!» — последовал а команда. «Тч-о-о-х, тч-о-о-х!..» — заговорили на своем языке две дюжины моторов, будто перекликаясь между собой на утренней поверке. Из патрубков запульсировали оранжевые языки пламени и дыма. Первым вырулил на взлет полковник Шундриков. Бурлящий поток воздуха пригладил траву, сбил с нее росу. Шлейф жидкой пыли, словно пар, повалил из-под днища машины. Самолет сделал стремительный разбег и важно понес ввысь свою бронированную тяжесть. За ведущим группы начали взлетать все остальные. В воздухе мы быстро пристроились к полковнику: Николай Кирток — справа, я — слева. Легли на курс, не отставая от командира ни на полкрыла, будто связанные одной невидимой нитью.
— Осторожней, черти! Слышите?.. — раздался в шлемофоне твердый голос заместителя командира дивизии, но без ноток раздражительности. Я искоса посмотрел на фонарь флагмана. Через боковую форточку отчетливо вырисовывалось его невозмутимое, загорелое лицо, подчеркнутое вертикальными полосками подшлемника. Осмотрелся вокруг: хорошо идут ребята — в кулаке, плотно. Кабину наполняет гул — мощный, слитный, словно от одного огромного двигателя.
Подошли к аэродрому южнее Нового Оскола и только здесь освободили головной самолет из-под «опеки», но сели с ним одновременно и почти рядом.
И вот после такого полета полковник учинил нам капитальный разнос, обозвал нас мальчишками, наградил серией нелестных эпитетов. А все из-за рискованного лихачества, даже из-за воздушного хулиганства: в этом полете погиб наш товарищ Яков Луценко, попытавшийся на бреющем полете передать привет своей девушке.
Чуть остыв, Владимир Петрович вынес нам приговор, услышав который мы чуть не заплясали: назад не возвращаться, стать на все виды довольствия в боевой 66-й штурмовой авиационный полк. Впереди нас ожидали очень горячие деньки!
Мчалось на всех парах жаркое лето сорок третьего. Фашистское командование, следуя плану «Цитадель», готовилось к «последнему сражению за победу Германии» под Курском. Приказ Гитлера, обращенный к войскам, гласил:
«…вы становитесь участниками крупных наступательных боев, исход которых может решить войну… Мощный удар, который будет нанесен советским армиям, должен потрясти их до основания».
Войскам фронта, в состав которого мы входили, противостоял сильный ударный кулак: 4-я танковая армия, оперативная группа «Кампф», нашпигованная разным бронированным зверьем — «тиграми», «пантерами», насыщенная самоходными орудиями «фердинанд». Здесь же были сосредоточены отборнейшие дивизии «Адольф Гитлер», «Рейх», «Мертвая голова». С воздуха группировка имела мощное прикрытие, особые надежды возлагая на «Фокке-Вульф-190-А» и «Хейнкель-129».