Страница 17 из 152
Первым начал скрипач — средних лет поселянин с черными свисающими усами на худом лице. Чарующая мелодия на мотивы народных песен отозвалась в каждом сердце, в ее тихое раздольное течение внезапно ворвался более густой, но мягкий звук басоли, которой искусно владел крестьянин чуть помоложе, в длинном, ниже колен, жупане. Звук басоли сначала как бы растворился в скрипичной теме и тут же отчетливо выделился в самостоятельный мотив, хотя он нисколько не мешал скрипке, а дополнял, подчеркивая ее силу и звучание. И тотчас в такт басоли грянул бубен. В руках молодого хлопца, лихо сбившего набок высокую смушковую шапку, бубен был как живой, переворачивался туда и сюда, звенел, позвякивал всеми серебристыми листочками, вделанными в специальные отверстия на краях его, веселый, беззаботный, переходящий то в дробь то в сплошной звон, однако бубен нисколько не заглушал ни скрипки, ни басоли, а был в полном с ними согласии, и поэтому казалось, что троистая музыка слилась в один организм, мощно, едино звучащий, без намека на что-то лишнее, какую-то фальшь.
Мелодия властно, неудержимо позвала к танцу, и стоявшие на полянке девушки и хлопцы тотчас вышли на середину и, взявшись за руки, повели круг — друг за дружкой, медленно, плавно, исподволь набирая темп... Незаметно меняется тонкое плетение танца — и появляются удивительной красоты полукружья и круги. Пары танцуют легко, непринужденно, словно парят в воздухе, будто их несут невидимые крылья. Девушки вяжут парубкам на руки расшитые платки, и те горделиво прохаживаются по кругу, похваляясь подарками. Но тут оказывается, что девушки тоже имеют точно такие же платочки, каждая из них запасла и себе, и хлопцу.
Темп музыки нарастает, и это словно подхлестывает танцоров, они пляшут упоенно, неутомимо, образуя то большой круг, то вытягиваясь в ручеек. При каждом движении у девушек развеваются белые льняные сорочки с широкими рукавами, которые собраны немного ниже локтя. Выделяются вышивки на рукавах, подоле, воротничке. Поверх сорочек у каждой девушки плахта, у одной — синяя, у других — темно-вишневые и тоже вышитые понизу — на правой стороне; из-под плахты виднеется низ сорочки. На каждой девичьей шее — бусы. Только у первой, ведущей за собой весь круг, и бус больше, и одета она как-то иначе — может, изысканнее.
Но Иван уже смотрит на хлопцев. У них широкие темно-зеленые и синие шаровары, словно вихрь, кружат они перед глазами. Сапоги дружно утрамбовывают точок.
Но вот скрипач подал сигнал — и круг остановился, последнюю ноту пропела скрипка, затих и бубен.
Иван только теперь обратил внимание, что на полянке собралось много молодежи, пришли люди и постарше. Когда танец закончился, собравшиеся нестройно заговорили, зашумели. Между тем перед музыкантами остановился седоусый казак. Оглянулся, словно приглашая желающих присоединиться к нему, орлиным взглядом обвел поляну:
— А ну-мо, хлопцы, сыграйте мою, чтоб и чертям жарко стало? — И топнул чеботами так, что казалось, земля задрожала. Видно, все тут знали, на что способен седоусый, потому что сразу расступились и круг стал шире. Музыка дружно заиграла, бубен зашелся в задорной дроби. Казак притопнул ногой и мощным низковатым голосом пропел:
Тепер менi не до солi,
Коли грають на басолi...
Ударил каблуком один раз, еще раз — и пустился в пляс, в такт музыке приговаривая:
Он, одягну стару свиту
Та й пiду гулять по свiту,
А ви грайте, музики,
Буду бити черевики!
Ой гоп-гопака,
Ушкваримо гайдука!
Та з тiϵю молодою,
Що поморгуϵ бровою...
И пошел выделывать такие коленца, что не только пожилые, но и молодые восхищенно повторяли:
— Вот так! Вот так, дядько Гераська!
— Ну и чешет!
А он обошел несколько кругов и закончил тем, чем начинал:
Тепер менi не до солi,
Коли грають на басолi...
Иван уже давно вышел из укрытия и во все глаза смотрел и слушал, как поет и танцует старый казак, который, казалось, не знал и не знает усталости. Такого он еще не видел, не слышал. Он еще стоял бы и смотрел, как вдруг одна из девушек отошла от своих товарок и приблизилась:
— Иван Петрович?!
От неожиданности вздрогнул. Маша? В плахте, корсетке, на плечи накинут теплый платок. Он узнал в ней ту самую девушку, что вела круг, что шла первой, но не мог подумать, что это Маша, не мог представить этого.
— Вы? — только и смог сказать, совершенно позабыв, где он и что с ним творится.
— Не узнаете? Плохой стала? — Лукавые искорки замерцали в глазах.
— Узнал. И все видел.
— Что? Как я танцевала с нашими дворовыми?
— Чудесный танец, божественный, я такого не видал.
— Это кружала... Но неужто заметили, как я танцевала? — Девушка зарделась. — И не стыдно подглядывать?
— Случайно... И не жалею. Вы прекрасно танцуете, бесподобно. Я всю жизнь смотрел бы.
— Не кричите так... На нас смотрят.
— Отойдем. Я вам книжку принес. Овидия.
— Неужто?.. Не забыли обещания? — Маша с благодарностью взглянула на взволнованного томаровского учителя.
Они отходили все дальше и дальше, в глубь перелеска, остались позади малорослые кустики калины, усыпанные алыми ягодами, посадки вдоль овражка, идущего к блестевшему вдали синей каймой Супою.
— Вы меня не ждали? Не поверили, что приду к вам?
Маша, глядя себе под ноги, обходила ямки и пеньки и не отвечала.
— Вы не отвечаете? Не хотите говорить?
— Боже, какой вы нетерпеливый... Все сразу хотите знать.
— Очень хочу.
— Но я ничего не знаю, — ответила простосердечно Маша, ее смуглое, не утратившее детского овала лицо выражало неподдельное сожаление. — Поверьте, Иван Петрович, я в самом деле ничего не знаю... Вы, например, о себе не рассказываете.
— Ах, простите, Машенька... Ради бога, простите. Но что рассказывать? Все очень просто. Я домашний учитель. Я был семинаристом, потом служил в Новороссийской канцелярии. Да, в Полтаве. Там у нас дом свой, мать в нем живет. Небольшой, правда, дом, но жить можно. Дедовский еще. На хорошем месте стоит. За Успенским собором. Будете когда-нибудь, посмотрите...
— Вы меня не поняли. Я не о том спрашиваю, — смутились Маша, щеки ее стали темно-пунцовыми. — Совсем не о том... Я не знаю, какой вы... Может, вы смеетесь надо мной? И так смотрите. Мне совестно... А вдруг нас увидят?
— Кто нас увидит? Но если и так, то что же в том плохого?
— Вы не знаете моего дядюшку. Он строг. Ему расскажут, и меня за порог не выпустят... Как мы потом встретимся?
— Я поговорю с ним. Хорошо? Вы разрешите?
— О чем? — испуганно спросила Маша.
— Я скажу ему... Я спрошу у него... может, ему учитель надобен?
— Надобен! Но он хотел найти человека скромного, тихого.
— Тогда я не подойду. По вашему мнению, я нескромен?
— Немножко есть, — ответила Маша, усмехнувшись. — Но если бы меня спросили совета, я бы сказала: можно вас пригласить... с испытательным сроком, разумеется.
— Чем я заслужил такое недоверие? Я вас обидел?
— Вовсе нет... И все же у вас есть тайны... Признайтесь, есть?
— Помилуй бог, какие?
— Я знаю, вы сочиняете.
— Да, — как-то неуверенно проговорил Иван. — Но кто вам сказал?
— Томара рассказывала. Ей вы читаете, а мне...
— Ничего я не читал ей. А вам хотел прочесть. Но откуда она знает?.. Ах да, от поселян, им я кое-что читал. Вот и разнеслось.
— Забудем об этом. Бог с ней... Прочтите, прошу вас. Вот здесь постоим, а вы читайте.
Они остановились возле большой, с поникшими ветвями вербы. Отсюда никто их не видел. Они же могли видеть весь хутор и заречные луга, расстилавшиеся до самого горизонта.
— Хорошо. — Иван достал из внутреннего кармана несколько листков. — Одно прошу — не взыщите, здесь только начало...
— Так и быть, приступайте.
Он начал читать. Сначала робко, волнуясь, едва слышно, но постепенно вошел в роль, умело стал оттенять голосом авторскую речь и речь героев.