Страница 11 из 12
– По Каширскому шоссе до Барыбино, а там увидим.
– Не близко. Уже час ночи. Ну, садись.
Оглянувшись еще раз и тем следуя своей вновь приобретенной привычке, Слепаков повалился на сиденье рядом с водителем.
– От тебя пахнет спиртным. Ты что, пил?
– И пил в ресторане, и еще разные вещи делал, совершенно жуткие. Я тебе все расскажу позднее.
– Ты очень изменился. Прямо не похож на себя, – сказали ему, и машина медленно тронулась.
Ехали неспешно, не очень уверенно, подчеркнуто правильно, чтобы не привлекать ничьего внимания, особенно представителей полицейского ведомства. Ближе к Каширскому шоссе увидели гонку нескольких лимузинов, мчавшихся один за другим с невероятной маневренностью и скоростью, будто каскадеры на съемках криминального фильма. Через несколько секунд это ночное ралли исчезло, стали слышны хлопки.
– Выстрелы, – поежившись, пробормотал водитель.
Это был худенький, небольшого роста человек в черном пальто и вязаной шапочке, туго натянутой на голову. При редком свете встречных машин заметны были большие очки и суховатый профиль. Ближе к Барыбино стали прибавлять скорость. Затем поехали, как значилось в карточке, найденной Слепаковым дома. Дачный поселок назывался не то Липовая, не то Подлипецкая, что-то похожее. Его окружала изгородь в русском стиле, с теремками по углам и башнями-луковками. Ворота главного въезда оказались настежь распахнутыми. Около них стоял большой широкий мужик в старой дубленке, в шапке с ушами. Махал рукой, останавливая.
– Кто такие? – спросил он, когда Слепаков опустил стекло. – Не пропускаем посторонних. Ночь. Куда прете?
– Мы к Любе… – вспомнил Слепаков.
– Все равно нельзя. Кого надо, всех пропустил. – Широкий в дубленке смотрел не на Слепакова, а почему-то в сторону и говорил крайне мрачно. – Ночь, – повторил он. – Не обязан я. Если что, ребят позову.
– Понятно. – Всеволод Васильевич полез во внутренний карман, наткнулся ладонью на стамеску, испугался. Но затем выудил из пиджака сотню и отдал.
– Поедете прямо, до конца, – оживился сторож. – Потом налево опять до конца. Кирпичная стена, дом двухэтажный. Вообще-то мужчин не пускают…
– Как так! – удивился Слепаков. – Почему?
– А ну их к чертовой матери, – еще сильнее обозлился получивший сотню. – Не знаю ничего. Сами разбирайтесь.
Потянуло ветром, холодом, сыростью. Гнусно и печально было на душе у Слепакова.
– Едем, – сказал он. – Там будет видно, Нина. (Стало понятно, что водитель женщина.)
– Ох, Сева, Сева… – вздохнула она, трогая с места. – А Дмитрий пришел из армии. Здоров, слава богу. Тебе неинтересно?
– Ну, почему же… Где служил?
– В специальных войсках. Старший сержант.
– Молодец, одобряю.
Они подъехали к кирпичной стене с подобием бронированного щита вместо ворот. Посигналили. Микрофон откуда-то сверху спросил металлическим голосом: «Кто приглашал?»
– Скажи – Илляшевская, – шепнул Слепаков спутнице.
Та повторила. Что-то звякнуло, заскулило, и бронированный щит, расколовшись на две половины, убрался в стороны.
«Жигули» проехали и остановились перед мощенной светлыми плитками небольшой площадью, на которой аккуратно стояли рядком сверкающие при косых лучах граненого фонаря новые иномарки.
– Мне оставаться? – Женщина сняла очки и посмотрела с сомнением, с каким-то страхом не за себя.
– Пожалуй, пошли вместе. Тут что-то мужчин не любят.
Слепаков и его спутница подошли к высокому декоративному крыльцу кирпичного дома, не похожего на дачу или коттедж, а напоминающего скорее крепость с узкими, зарешеченными окнами-бойницами. Тотчас возник страж в черной кожаной куртке и черном шлеме-полумаске. Перчатки с раструбом, как у мушкетера. К поясу пристегнуто что-то похожее на автомат, только меньших размеров. Страж протянул руку в перчатке, жестом запрещая.
– Я к Илляшевской, – произнес неуверенно Слепаков; он не знал, кто эта Илляшевская и что вообще следовало бы добавить к этой фамилии.
– Здесь филиал феминистского клуба «Золотая лилия». Мужчинам вход воспрещен, – сердито сказал страж прокуренным голосом тринадцатилетнего подростка.
«Неужто баба?» – подумал Всеволод Васильевич и беспомощно кашлянул.
– Нам нужно срочно увидеть старшую в этом… учреждении, – неожиданно твердо заговорила спутница Слепакова. – Здесь работает жена этого человека. У них возникли серьезные неприятности. Требуется кое-что выяснить как можно быстрее.
– Жена? – презрительно переспросил страж. – А вы кто такая?
– Мы сотрудники… бывшие… – промямлил Слепаков. – Сказали же, моя жена играет здесь в оркестре.
– На чем?
– Слушай, дочка, – приходя в отчаяние, взмолился Всеволод Васильевич, – нужно срочно сказать жене. Ну, войди в положение, хоть ты и… феними…
– Я не феминистка, я частный охранник. Фамилия?
– Моя?
– Вашей жены.
– Слепакова Зинаида Гавриловна.
– Знаю ее. Синтезатор.
– Кто? – не понял Слепаков.
– Играет она на синтезаторе, – вмешалась водитель «Жигулей». – Такой современный инструмент.
Охранница открыла какую-то коробочку и нажала кнопку. Через минуту заговорил уверенный женский голос:
– Это Инга, Марина Петровна. Тут к вам двое просятся.
– Дамы?
– Одна полустарушка и один пожилой… старик. По виду безобидные.
– Не журналисты?
– Не похожи. Пустить?
– Может быть.
– Обыскать?
– Лих с ними, рискнем, – усмехнулся голос. – Пусть войдут.
– Слушаю, Марина Петровна. Идите, дверь открывается автоматически.
Слепаков и женщина вошли в вестибюль, облицованный желтоватым мрамором. За столиком золоченого дерева сидела женщина. Волосы ее были, соответственно названию фирмы, окрашены в золотисто-белокурый цвет, и золотистая блузка с юбкой также соблюдали общий колер. Откуда-то снизу слышались музыка и аплодисменты. Раздавались поощрительные выкрики.
– Мне о вас уже сообщили, – почему-то насмешливо проговорила золотистая женщина.
– Вы Марина Петровна? – осторожно спросила водитель «Жигулей».
– Илляшевская? – уточнил Слепаков, нервничая.
– Нет. Я Люба. Спуститесь по той лесенке. Дальше осторожно, в зале полумрак. Идет представление, за столиками гости. Не побеспокойте их. Скоро закончится первая часть, я отведу вас к шефу.
– Нам к Илляшевской, – напомнил Слепаков, внезапно почувствовав усталость.
– Она и есть шеф.
Слепаков со спутницей проникли в небольшой «камерный» зал. Присели в углу на диванчик, указанный золотистой Любой, которая тут же исчезла. Было жарко. Спутница Слепакова расстегнула пальто и надела свои большие очки. На ярко освещенной сцене, вернее, наклоненной к залу плоской, трапециевидной площадке шел чрезвычайно модный в очень давние времена эстрадный номер – акробатический этюд. Только одно отличие от устаревшего представления замечалось с первого взгляда. Все акробатки, безупречно и атлетически сложенные девушки, были нагие. Музыка доносилась из-за крошечной кулисы. В череде своих «шпагатов», «поддержек» и «пирамид» девушки застывали в таких «критических» позах, что измотанный, потрясенный совершенным преступлением Слепаков смущенно крякал, а женщина в больших очках тихонько качала головой.
Зато зал оживал. За столиками сидели не совсем обычные зрители. В основном дамы пожилого и среднего возраста. Небольшие столики между ними ломились от хрусталя с грудами фруктов, сладостей и цветов.
Необычность гостей заключалась также в эпатирующе размашистых жестах и капризно-истерических выкриках. Слепакову казалось, что дамы иногда просто начинали беситься от шампанского и нетрадиционного вожделения.
В конце акробатического этюда некоторые зрительницы подбегали к эстраде, звонко шлепая исполнительниц. Но прежде того Слепаков заметил среди дам нескольких мужчин в костюмах, фраках, пышных жабо, с элегантными прилизанными мужскими прическами. Одна голова, совершенно обритая, сверкала, отражая светильники. Однако по растопыренным фалдам, по излишней вальяжности при повороте шеи, сдавленной воротничком рубашки, по круглым коленям и относительно маленьким рукам с разноцветно-перламутровым маникюром было понятно: в мужских костюмах тоже веселились дамы.