Страница 4 из 5
Запись в дневнике от 6 декабря: «Иджаз засиделся». На следующий день он вернулся. После того как он говорил о своей жене — и после того, как сравнил меня со своей ненаглядной Пятнышки из славных деньков в Майами, — я засомневалась, стоит ли мне привечать его и дальше. Но он изобрел для себя некую схему и ни в коем случае не собирался от нее отказываться. Мы с моим мужем должны прийти к нему на обед, познакомиться с его, Иджаза, семьей и кое с кем из деловых партнеров. Он говорил об этом проекте еще до моего отпуска, и я знала, что он придает намеченному обеду огромное значение. Наверное, следует сделать для него что-то хорошее, если это в моих силах; по-видимому, он предстанет перед своими клиентами этаким гражданином мира, если сумеет устроить международное собрание, если — будем откровенны — продемонстрирует им своих белых друзей. И вот время пришло. Его невестка уже готовит угощение, сказал он. Надо бы повидаться с нею; восхищаюсь этими женщинами из азиатской диаспоры, их многоязычными предприятиями, стойкостью, с которой они выносят удары судьбы; интересно, чего в ней больше — Запада или Востока?
— Мы занимаемся транспортом, — прибавил Иджаз. — Я приду в четверг, когда ваш муж будет дома. В четыре часа. Объясню, как доехать.
Я кивнула. Нет смысла рисовать карту. С местных станется снова перекроить улицы.
Встреча 8 декабря не увенчалась успехом. Иджаз опоздал, но, казалось, нисколько этим фактом не смутился. Мой муж обошелся приветствием настолько коротким, насколько позволяли правила вежливости, а затем уселся в свое кресло — в то самое, которое недавно будто бы пыталось танцевать. Он молчал, но бдил за происходящим, явно намереваясь положить предел любой непозволительной выходке, будь то от мебели, от гостя или от кого-либо еще. Иджаз расположился на краешке дивана, с пахлавой на коленях, и жонглировал то вилкой, то чашкой с кофе. Сразу после званого обеда, по его словам, чуть ли не на следующий день, ему предстоит лететь в Америку по делам.
— Я лечу через Лондон. Просто хочу отдохнуть. Немного расслабиться, на три-четыре дня.
Мой муж, явно переборов себя, сухо справился, есть ли у него друзья в Лондоне.
— Очень старый друг, — ответил Иджаз, ладонью сметая крошки с брюк на ковер. — Живет на Трафальгарской площади. Хороший район. Вы согласны?
Мое сердце упало; именно физическое ощущение падения — словно с моих плеч рухнули долгие месяцы, на протяжении которых меня лишали естественного света. Когда Иджаз ушел — он долго торчал на пороге, все повторяя указания насчет своего адреса, — я совершенно растерялась и, не находя слов, пошла в ванную, разогнала тараканов и съежилась под струйкой теплой воды. Потом завернулась в полотенце и легла на кровать в полной темноте. Я слышала, как муж — надеюсь, это был он, а не танцующее кресло, — передвигается по гостиной. Порою в те дни, закрывая глаза, я ощущала, что вижу содержимое своего черепа. Вижу полушария мозга — витые, крученые, цвета оконной замазки.
Семейные апартаменты у порта полнились ароматами готовящейся еды и были заставлены мебелью. На всех стенах красовались фотографии, ковры лежали поверх ковров. Вечер выдался жарким, кондиционеры трудились изо всех сил, выплевывая воду, выкашливая споры плесени. Столовые скатерти отсырели и изобиловали бахромой от ветхости; я перебирала эти нити, ощущавшиеся пальцами как нейлоновый мех — или как уши плюшевого медведя; эти движения меня успокаивали, а в целом я сидела как на иголках. Во главе стола восседала огромная престарелая женщина с лошадиной челюстью; точь-в-точь Уродливая герцогиня Квентина Массейса[5], за исключением блескучего сари. Невестка оказалась бойкой и решительной женщиной, каждая фраза которой сочилась сарказмом. Я ее понимала; по лицу невестки было очевидно, что Иджаз рассказывал обо мне и в некотором роде меня подставил; если он разрекламировал меня как свою следующую жену, в глазах невестки я мало чем превосходила, так сказать, оригинал. Ее презрение стало откровенным, когда она заметила, что я почти не притрагиваюсь к еде; но я продолжала улыбаться и кивать, соглашаться и поддерживать общий разговор, покусывая листик петрушки и потягивая «Фанту». Есть, конечно, хотелось, но с этой ретивой невестки станется предложить мне камни на красивой тарелке. Неужели Иджаз, как и прочие саудовцы, уверен, что западные браки ничего не значат? Что мы заключаем брачные союзы импульсивно — и столь же легко разрываем? Или допускает, что мой муж столь же стремится избавиться от меня, как он сам — отделаться от Мэри-Бет? С его точки зрения вечер складывался не слишком удачно. Он сообщил, что ожидал двух директоров супермаркетов, важных людей, обладающих финансами; ночная молитва уже отзвучала, и дорожное движение возобновилось, на Палестина-роуд и вдоль Корниш светофоры искрились зеленым, от Там-стрит до эстакады «Пепси» город наводняли автомобили, но директора запропали. Пот стекал у него по лицу. Пальцы тыкались в кнопки телефона. «То есть он задерживается? А вообще выехал? Скоро будет?» — Иджаз постучал по трубке, посмотрел на телефон, будто воображая, что тот чирикнет в ответ, как домашняя пичуга. «Время здесь никого не волнует», — горько пошутил он, теребя воротник. Невестка передернула плечами и скривила губы. Она не знала покоя, сновала по столовой в своем персиковом шифоне, всякий раз возвращаясь из кухни с новым подносом; должно быть, на кухне суетилась и тайком плевала в тарелки утомленная прислуга. Молчаливая старейшина во главе стола по большей части отвергала еду, пододвигала тарелки к себе и тщательно ощупывала, выискивая пальцами некие только ей видимые признаки; время от времени, стоило отвернуться, очередная тарелка оказывалась пустой. Порой звонил телефон. «Так, они почти рядом», — извещал Иджаз. Спустя десять минут он вновь озабоченно морщил лоб: «Может, они заблудились?»
«Конечно, заблудились», — мурлыкала невестка. Она открыто потешалась, явно наслаждалась собой. Девятнадцатый урок, перевести предложения: «Пока он держит карту вверх ногами, он никогда не найдет дом. Они отправились в путешествие сегодня утром, но до сих пор никуда не прибыли». Безнадежное дело, эти попытки куда-либо добраться, и учебник тому доказательство. Разумеется, я учила арабский не всерьез, для полноценного изучения языка я слишком нетерпелива; я листала уроки, цепляла взглядом фразы, которые могли пригодиться, если произнести их вслух. Мы пробыли долго, до глубокого вечера, ожидая людей, которые вовсе не намеревались появляться; в конце концов уязвленный и мрачный Иджаз проводил нас до двери. Я услышала, как муж жадно вдохнул влажный уличный воздух.
— Больше нам этого делать не придется, — утешила я его. А в машине прибавила: — Пожалей его, пожалуйста.
Мне не ответили.
13 декабря. Из дневниковых записей следует, что я угнетена «темнотой, глажкой и запахом канализации». Я больше не могу ставить кассету с «Героической симфонией», потому что лента перекрутилась и застряла в магнитофоне. В свободные минуты я кратко пересказываю на бумаге сорок глав «Оливера Твиста» для соседки сверху. Три дня спустя я «ужасно нестабильна и беспокойна», читаю «Письма» Литтлтона и Харт-Дэвиса[6]*. Позже на той неделе я готовила вместе с Ясмин. И записала в дневник: «День, доводящий до белого каления». Однако Иджаз все-таки улетел, и я поняла, что испытала громадное облегчение, когда осознала, что не нужно опасаться очередного звонка в дверь. 16 декабря я читала «Ученика философа»[7] и навещала собственную ученицу наверху. Мунира взяла составленное мною резюме сорока глав Диккенса, быстро пролистала, зевнула и включила телевизор. «Что такое работный дом?» Я попыталась объяснить суть английского законодательства, но ее глаза быстро остекленели; она никогда не слышала о бедности. Она криком позвала служанку — это был оглушительный вопль, — и служанка, забитая индонезийка, принесла дочку Муниры, с которой мне полагалось нянчиться. Тяжелая, медлительная, девочка только начинала ходить, точнее топать, самостоятельно, размахивая ручками в попытках ухватиться за мебель. Она то и дело падала на попу, громко вздыхала, подтягивалась, держась за диван; подушка выскользнула, она упала на спину, ударилась головкой, увенчанной волнистыми кудряшками, и зарыдала. Мунира посмеивалась над ней: «Белый негр, правда, похожа? Плоский нос у нее не по моей линии, — объясняла она. — И толстые губы — тоже. Это все от моего мужа, но его родня, конечно, обвиняет меня».
5
К. Массейс — фламандский живописец, мастер портрета и алтарных картин. «Уродливая герцогиня» (ок. 1513) — одно из наиболее известных его произведений.
6
Имеется в виду переписка английского беллетриста Дж. Литтлтона и издателя Р. Харт-Дэвиса; она считается образцом современной английской изящной словесности.
7
Роман А. Мердок (1983).